сливались с заискрившимся снегом. Ратники едва успели спрятать головы за

бревнами заборола, как рой их с красным оперением впорхнул в проем и кучно

вошел в заднюю стену. За ним последовала новая атака, еще и еще.

– Ладные у нас луки, – довольно ухмыльнулся Вятка под змеиное сипение

ордынских стрел. – А и срезни Калема-кузнец наковал хрушкие.

– А ни то! – осклабился и Охрим, сомневавшийся до последнего в нужности

затеи. – Ихний доспех-то оказался худой, и щиты, что у мунгал сбоку, из ивы

плетеные.

Бранок лишь молча принялся осматривать свой лук, он был недоволен тем, что его стрела поразила только ордынского коня, лохматого как бродячая

козельская собака.

Скоро мунгальские наконечники гарпунного вида взялись расщеплять надвое

тростниковые древки своих же стрел, впившиеся в бревна раньше, стена, противоположная проему, оказалась густо утыканной ими. Вятка, прильнувший

спиной к углу, задумчиво почмокал губами, длинноватое его лицо, обросшее

соломенной бородой, мрачнело все больше.

– Так-от я глаголю, стрел у нас, знамо дело, прибавилось. Но ежели у

маленького отряда мунгал имеется столько хрушких луков, нужно немедля бежать

к воеводе и молвить ему, что пора поливать водой соломенные и щеповые крыши

наших истоб, и мазать их грязью, – он с силой втянул в себя воздух. – Индо

они займутся от огня в один момент, ежели нехристи обмотают древки горящей

паклей и станут посылать стрелы так же, как нонче, и от нашего города

останутся только тлеющие угли.

Охрим, свернувшийся клубком под проемом, сипло прокашлялся: – Вряд ли крыши возьмутся полымем, нонче вся солома на них во льдах, а

когда совсем потеплеет, лед-от потечет и промочет ее наскрозь.

– А ежели горящая стрела пробьет крышу-то и застрянет под застрехами, тогда как? – подал голос Бранок. И сам же ответил. – Тогда вся хата займется

полымем изнутри.

Вятка помолчал, прислушиваясь к посвисту стрел вверху и сбоку от

головы, потом сказал:

– Надо покрыть крыши сырыми досками и грязными шкурами. Нонче этой воды

и грязи – не жалей, благо, на дворе самая-та распутица.

Помощники не ответили, было видно, что они согласились с его доводами и

теперь мысли перекинулись с мирских дел на военные приготовления. Обстрел

прекратился так-же неожиданно, как начался, вдали растаяли громкое фырканье

и топот копыт мунгальских коней с визгливыми восклицаниями необычных

всадников. Вятка хотел было расслабиться, он намеревался обратиться к

друзьям с каким-то вопросом, но тут-же снова чутко навострил уши. Услышал

вдруг какой-то непрерывный шорох, будто в летнюю пору приближался по крышам

истоб и по кронам деревьев крупный дождь. Он все усиливался, нагнетая

смутное беспокойство, словно переходил в сплошной ливень с градом, обещающий

залить водой округу и побить рыбьи пузыри на окнах. Бранок переглянулся с

Охримом, оба снова взялись за луки, между указательным и средним пальцами

скользнули длинные тростинки стрел, они замерли тыльными сторонами на

тетивах. Вятка сделал рукой упреждающее движение, рывком поднялся на ноги и

осторожно выглянул наружу. То, что он увидел, заставило невольно отшатнуться

назад. От далекого леса по равнине накатывались к козельской крепости волны

воинов в островерхих малахаях и длиннополых шубах с пиками и круглыми

кожаными или плетеными из ивы щитами с левой стороны, сидящих на небольших

как у мунгальских разведчиков лохматых конях. Первые ряды подошли так

близко, что можно было разглядеть кривые сабли на широких пестрых поясах, похожих на восточные крученые кушаки заморских купцов, вместе с кругами

волосяных арканов. Еще выделялись чехлы-саадаки для луков с колчанами, полными стрел с черными наконечниками, притороченные позади деревянных седел

с высокими луками, отполированными до блеска. Кто-то из воинов был в цветных

сапогах, кто-то в огромных плетеных бахилах с белыми урусутскими онучами

поверх полосатых портов. Над головами колыхалось белое пятиугольное

полотнище знамени, закрепленное на копье с конскими хвостами, свисающими с

него, с вышитым на нем шелковыми нитками степным кречетом с вороном в когтях

и несколькими широкими лентами. Множество пик, дротиков и сулиц за спинами

воинов, сверкающих наконечниками, ритмично качались из стороны в сторону.

Всадники и кони поблескивали зубами, словно заранее копили в себе клубки

ярости, нужной им при штурме крепости. А может, это чувство было в них от

рождения и никогда их не покидало.

Эта разномастая орда, ведомая невидимыми военачальниками, неспешно

придвигалась к городским стенам, уверенная в своей силе и непобедимости.

Бранок с Охримом не утерпели и тоже пристроились рядом со старшим, лица

начали вытягиваться, казалось, что этому действию не будет конца до тех пор, пока подбородки мужиков не упрутся в кадыки. Так оно и случилось, только

тогда складки на щеках стали принимать суровые очертания, а мужики на глазах

превращаться в мужественных ратников. В этот момент на центральной

козельской площади ударили в вечевой колокол, подвешенный к коренной балке

звонницы церкви Спаса-на-Яру с голубыми куполами, ему ответил колокольный

перезвон церкви Параскевы Пятницы на Завершье. Скоро колокола церквей на

Подоле, на Нижнем Лугу, а потом во всей крепости, залились тревожной трелью

и отозвались рассерженными басами. Заполошный медный бой заполнил округу, заставив русских людей замереть на месте и осенить себя крестным знамением, а воинов орды осклабиться в довольном оскале. Они были рады нескончаемому

гулу, предвещавшему разбой, насилие и грабеж в новом урусутском городе, падущим на колени перед силой и величием, с добром в деревянных сундуках и

женщинами с белыми телами.

Вот только запах от женщин, как от всех урусутов, шел не степной, настоянный на зловонии немытых с рождения тел, кожаных седел, сопревших под

задницами, с прокисшей одеждой, от кровавой, как у степного курганника еды

кочевника, а свежий, как от снега, смешанный с березовым ароматом. Таким

запах был оттого, что урусуты через каждые шесть дней ходили в бани, наполненные горячим и душным паром, настолько плотным и обжигающим, что от

него можно было умереть прямо в этой бане с камнями, раскаленными докрасна, которые они поливали ледяной водой. Они говорили, что пар выгоняет болезни, убивает насекомых и костей будто бы не ломит, и что от него прибавляется

здоровье. Но все получалось наоборот, пар вышибал из воинов орды дух, обжигал внутренности и выворачивал кости из суставов. Эта урусутская баня

противоречила одному из главных законов степи, который гласил: если омоешь

тело в воде, то смоешь с себя свое счастье. От незнакомого запаха у

степняков кружилась голова и хотелось побыстрее разбавить его запахом крови

беспомощной жертвы. Для этого имелось все, начиная от сабель и ножей, кончая

крючьями на концах веревочных лестниц и волосяных арканов, которыми удобно

было хвататься за деревянные зубцы крепостных стен, за дубовые части осадных

машин, чтобы подтащить их к воротам, а заодно, когда нукеры проникали на

городские улицы, протыкать кожу на животах защитников и цеплять их за ребра.

За спинами козельских аргунов-плотников послышалось сплошное вжиканье, это по взбегам спешили на навершие стены ратники и дружинники, кто в

сапогах, кто в лаптях, перебрасывая луки из-за спины в левую руку, нашаривая

правой рукой стрелы в сумицах, плетеных из лыка. Вятка бросил невольный

взгляд по направлению к проездной башне, перед которой всегда находился

неширокий подъемный мост через Жиздру. Его не убирали даже зимой, превращая

в продолжение дороги, с которой можно было свернуть на Серёнск, маленький