-Как?

— Если сегодня виртуально взять тех, кто сидит в Кремле, и опустить на землю, а тех, кто не победил на предыдущих выборах — Лужков— Примаков, — посадить в Кремль, то я уверен: если бы они захотели, то совершенно спокойно могли бы пересажать всю нынешнюю кремлевскую администрацию. И никаких проблем с этим не возникло бы. И именно поэтому я говорю, что если мы хотим жить дальше нормально, то мы должны сделать то же, что в свое время было сделано как подведение черты под советской властью,

— когда было принято мудрое решение не оглашать списки КГБ. Объясню почему. КГБ был становым хребтом в том государстве, и практически любой человек, вольно или невольно, — подавляющее большинство сотрудничало с КГБ.

Я был ученым и ездил за границу и, как все советские ученые, после командировки писал отчет о командировке — на каких докладах был, какие научные разработки видел. И что, я не понимал, куда эти мои записки идут? Конечно, в КГБ. И меня тоже в этом смысле можно было бы обвинить. И здесь такая же история. Здесь надо подводить под этим черту.

Теперь о переделе собственности. Я не вижу, чтобы Путин стимулировал передел собственности. Просто Путин сделал шаг не очень адекватный. Он одновременно противопоставил власть и бизнес– элитам, и политическим элитам и именно поэтому вызвал какой-то резонанс. Я еще раз говорю, что я не вижу в действиях Путина ни зажима СМИ, ни попытки переделить собственность.

— То есть вы по-прежнему считаете, что Путин либеральный политик?

-Да.

— Тогда в чем суть вашей оппозиции к нему?

— Суть оппозиции — принципиальная оппозиция власти вообще. Задача тех, кто действительно хочет видеть Россию нормальной страной, — это не дать власти безграничных пределов. То есть огра-

ничить власть. При этом я считаю, что есть все предпосылки создать конструктивную оппозицию, которая будет усиливать власть по существу. Потому что власть должна будет думать, как поступать, а не поступать бездумно, как сейчас. Я говорю, что дело же не в Путине. Меня все время смущает, что во всех анализах даже серьезных изданий, серьезных людей, выяснение личной мотивации политических лидеров превалирует над попыткой понять политический процесс… Путин, с моей точки зрения, совершил три стратегические ошибки за короткое время. Первая — это Чечня. Однозначно стратегическая ошибка. Вторая — пакет законопроектов. Третья — взаимоотношения с элитой.

— Тогда непонятно, почему вы покинули Думу. Для вас это та трибуна, где вы могли бы бороться с плохими законопроектами.

— Одна из основных причин — это то, что вы сказали: я не могу бороться там с плохими законопроектами, потому что Дума сегодня

— это юридический отдел исполнительной власти. В Думе создано послушное Кремлю большинство… Мои аргументы не имеют никакого значения. Моя позиция не имеет никакого значения. Это был один из аргументов, почему я принял решение уйти из Думы.

— Как вы полагаете, Путин чувствует себя обязанным вам за то, что вы помогали ему на выборах?

— Я не хотел бы отвечать на этот вопрос, но отвечу. То, что я знаю о Путине, — это что он человек очень совестливый, это то, что я видел. Он человек искренний. И я думаю, что да, он будет испытывать какие– то личные чувства, но я не думаю, что это его остановит.

— А за что он вам признателен конкретно?

— Все дело в том, что мы достаточно давно с ним знакомы — 10 лет. Мы не были с ним в супердружеских отношениях, даже в товарищеских. Я уже приводил этот пример. Когда для меня были самые худшие времена, когда Примаков пытался меня посадить, когда люди разбежались, когда я приходил в театры и люди веером рассыпались в разные стороны, то Путин, когда у меня было семейное торжество, просто пришел на день рождения моей жены. И тогда я его не приглашал

— собственно, как и не пригласил других своих друзей, которые работают во власти. Я его спросил, зачем он это сделал. Он сказал: «Я сделал это специально», — а он был тогда директором ФСБ. Таким образом, у меня нет сомнений, что Путин имеет моральное обязательство перед теми людьми, которых он считает своими товарищами или друзьями.

— А чья идея была сделать наследником Ельцина Владимира Путина?

— Это на самом деле идея одного человека — Ельцина. Это его личное решение.

— А кто предложил-то? Волошин или вы?

— Я с Ельциным, в противоположность тому, о чем много пишут в прессе, — что я с ним много общался, — общался в пределах десяти раз за все время, которое я его знаю. Поймите правильно. Ельцин

— человек, который очень хорошо понимал свое место, свою роль. Он бы не воспринял это предложение ни от кого, кроме того, кто должен был ему это сказать… Предлагал ему Волошин.

— А родилась идея у кого?

— Я думаю, у Юмашева.

— Вы вспомнили о том, как Примаков устроил на вас охоту. Совсем недавно вы сказали, что были одним из тех пятерых людей, которые уговорили Примакова стать премьер-министром. Таким образом, оказывается, что вы когда-то уговорили Примакова и потом это обернулось против вас. Когда-то вы сделали много для того, чтобы Черномырдин вернулся в качестве премьер-министра, и эта политическая или интеллектуальная, как вы выражаетесь, инвестиция оказалась тоже не слишком удачна. Но тогда ваши особые отношения с Кремлем помогли вам минимизировать потери и исправить ситуацию. На что вы рассчитываете сейчас?

— Я все время пытаюсь, и вам в том числе, объяснить, что никаких мотивов в моих действиях, кроме попытки понять, каким путем должна двигаться Россия, нет. А поняв, свое понимание, свою позицию отстаивать… Я был против, например, чтобы такие неопытные люди, как Кириенко, становились премьерами, довели фактически до экономического коллапса страну без всяких оснований для этого. Пришел Примаков — ничего не сделал. Он что сделал — что-то в экономике, предложил какие-то разумные меры? Ничего. И я отстаивал не свое личное благополучие, я просто понимал, куда Примаков дальше будет сворачивать. Я понял это просто раньше других.

— И куда?

— Назад, в принципе — к тоталитарной системе. И он как раз точно ограничил свободу СМИ… Примаков — плохой выбор, но мог быть еще хуже. Это с моей точки зрения. А когда Примаков стал раскрываться, обозначил свой выбор, когда я вышел в открытую оппозицию

— вышел, если вы помните, одним из первых, — когда никто не верил, что Примакова можно как-то ударить, и ближайшее окружение Ельцина не верило в это, — я считал, что это неминуемо произойдет, и это произошло.

— И вы убедили ближайшее окружение Ельцина?

— Убеждать в том, что Примаков делает, было не надо. Ближайшее окружение Ельцина понимало, что Примаков разворачивает Россию вспять. Другой вопрос — они не верили, что этому можно воспрепятствовать. Я же пытался убедить это окружение, что изменить ситуацию можно, что по-прежнему есть достаточный ресурс у власти в лице президента. И я действительно был тем человеком, который убеждал в этом ближайшее окружение Ельцина.

Теперь — Путин. Путин знал, что он будет совершать ошибки,

— он же действительно неопытный в большой политике человек. И нормально, что он совершает ошибки. Ненормально, когда он совершает стратегические ошибки и с такой скоростью. И именно поэтому я вышел в эту открытую позицию. И в этом смысле я абсолютно последователен, а не конъюнктурен, как вы и другие пытаются это представить. Я не отстаиваю свои личные интересы, у меня все в порядке… было бы — если бы я тихо и спокойно сидел в углу и намазывал черную икру на хлеб с маслом.

— Вредно для печени.

— Это правда, но пить еще вреднее. Я пью много, а икра бы не помешала.

— Давайте попытаемся представить ваши отношения с Кремлем в виде уравнения: какой знак следует поставить между словами «Кремль» и «Березовский»?

— Я не мыслю в таких терминах. Если им интересно слушать, то они слушают, если им неинтересно — они не слушают. Поймите правильно, у меня был один эпизод в явном виде, когда я сам пришел и сказал: «Я хочу, потому что думаю, что смогу». Это касалось Чечни. Я пришел к Рыбкину и сказал: «Иван Петрович, важная точка. Мне кажется, есть непонимание того, как нужно продолжать дальше. Я готов этим заняться, если для вас это приемлемо».