— А что с ним произошло?

— Он охотился в мезенской тундре, увидел белого медведя на льдине, которую прибило к берегу, и убил его…

— Так…

— Ветер переменился, пока охотник сдирал шкуру с медведя, и льдину отнесло от берега. Учу оглянулся, а вокруг уже вода. Что делать? Льдину с ник и с медведем тащит на северо-восток, в открытое море.

— Он бы вплавь!

— Куда там!.. Ледяная вода! А может, и плавать не умел, не знаю… Но вы поразитесь, когда узнаете, куда прибило льдину с ненцем…

— Куда же?

— Ну, как думаете, куда?

— Остров Колгуев?

— Дальше!

— Неужели Нарьян-Мар, где находимся сейчас?

— Гораздо дальше!

Савчук недоверчиво молчал.

— Обская губа, — сказал я.

— Невероятно!

— Русанов — признанный авторитет, — заметил я внушительно. — Сведения его всегда достоверны, безупречно достоверны.

— Нет, я не то хотел сказать. Действительно, огромное расстояние, сотни километров!.. Льдину, конечно, протащило через Югорский Шар и Карские Ворота?

— В том-то и дело, что нет. Ненца обнесло вокруг Новой Земли.

Савчук только крякнул.

— Это, заметьте, случилось в начале лета. Охотник вынужден был, понятно, строго соблюдать медвежью диету.

— Да, убитый медведь пригодился.

— Еще как! Сало и мясо медведя охотник ел. Шкурой укрывался.

— Льдина со всеми удобствами, — пробурчал Савчук в подушку, но я услышал его.

— Все еще не верите? Напрасно! Вы просто никогда не изучали морских течений. Они прихотливы… Согласен, ненцу повезло… Так вот, он плыл и плыл себе, дожевывая своего медведя. И вдруг однажды, высунув голову из-под медвежьей шкуры, увидел берег. Вдали среди туч виднелись горные вершины, голые и черные, местами покрытые снегом. Учу понял: это Новая Земля.

— Куда махнул, однако!..

— Я передаю вам то, о чем писал Русанов. Хотите слушать дальше?

— Просто комментирую про себя…

— Ну-с! Целое лето льдина с ненцем плыла вдоль западного берега Новой Земли. К осени обогнула Новую Землю и вошла в Карское море. Горы скрылись из глаз. В октябре охотник снова увидел низменные песчаные берега, похожие на его родную мезенскую тундру. Он удивился. Неужели, как в сказке, вернулся домой?.. Сильно обтаявшая льдина близко подплыла к берегу, и ненец вброд перебрался на землю. Оказалось, что он высадился на правый, восточный берег Обской губы.

— Самое удивительное путешествие, о котором когда-либо слышал, — изрек Савчук после паузы.

— Значит, просто не слышали об удивительных путешествиях, — сказал я сердито. — Люди в Арктике чувствуют себя на льдинах иной раз надежнее, чем на борту корабля. Тот же Русанов рассказывает об одном зверопромышленнике, которого бросили на произвол судьбы посреди Карского моря.

— Как так?

— А так! Зверопромышленники били тюленей на большом скоплении льдин. Поднялась буря. Хозяин, владелец корабля, струсил, снял только тех охотников, которые находились поблизости, а за последним, дальним, не решился идти. Охотника сочли погибшим. А через полтора или два месяца тот заявился домой жив-живехонек. Оказывается, носило его по всему Карскому морю. Ничего, обжился на льдине. С голоду не пропал. Были у него патроны, ружье, приспособил удочку… И прибило этого счастливчика — где бы вы думали?

— Не знаю уж, что и думать.

— К Таймырскому полуострову! Цели нашего с вами путешествия. Зверопромышленник вышел на берег Харитона Лаптева, между устьем Енисея и мысом Челюскин… Аналогия полная! Удивляюсь, как вы не замечаете ее!

— С чем аналогия?

— Да со спасением Ветлугина! («Предполагаемым спасением», — поправился я.) Разница только в том, что ветлугинская льдина прошла не мимо западного, а мимо восточного берега Таймыра. Ведь Океанск — бывшая деревня Последняя — расположен на восток от Таймыра.

— Вы сказали, что у Ветлугина было с собой ружье?

— Да. И запас сухарей. К сожалению, записка написана печатными буквами. Я сразу бы узнал почерк Петра Ариановича…

— В записке нет указаний насчет льдины.

— Петр Арианович вынужден был экономить место. Он сообщал только о самом главном, о самом важном… Нет, все прекрасно укладывается в эту схему. Хотите, объясню, как представляю себе развитие событий последовательно одно за другим?

— Слушаю вас. Только говорите тише: мы разбудим Жору.

— А я и не сплю вовсе, — подал голос пилот. — Я уже давно не сплю. Ну, так как же оно было, по-вашему?

— Ветлугин и Овчаренко находились на поселении в деревне Последней, там, где теперь Океанск. Читали об этом? — обратился я к пилоту.

— Нет, не пришлось как-то.

— Об этом сообщали в свое время. Ну вот! В 1916 году ссыльные решили бежать. Сговорились с американским контрабандистом Гивенсом — тот второе лето приходил в устье реки, торговал из-под полы спиртом, скупал за бесценок пушнину. Ссыльные отдали ему за услугу пятьдесят или шестьдесят шкурок песца — все, что было у них. Но Гивенс подвел, обманул.

— Гад! — коротко определил Жора.

— Совершенно верно. На рассвета (дело было в конце августа или даже в сентябре) Ветлугин и Овчаренко стали перебираться к кораблю по льдинам берегового припая. Вдруг крики за спиной, выстрелы. Погоня!

— Погоня-то откуда?

— А это казаки прибыли из Якутска. Гивенс заблаговременно предупредил начальство.

— Ну как же не гад?!

— Да, деловой человек: и с ссыльных пятьдесят шкур содрал, и перед якутским начальством выслужился… Беглецы увидели: дело-то оборачивается по-плохому. Ветлугин побежал к кораблю. Овчаренко приотстал. Льдину, на которой стоял Ветлугин, оторвало от берегового припая и понесло.

— Куда понесло?

— В море. В открытое море. Куда же еще?

— Неужели Гивенс шлюпки не спустил?

— И пальцем не шевельнул. Ушел домой на восток. А льдину с беглецом потащило на запад.

Жора с отвращением сплюнул и повторил фамилию американца, переиначив ее в обидном для того смысле.

— Представьте себе, — продолжал я, — что льдина с Ветлугиным плывет на запад. День плывет, два, три, неделю — не знаю сколько. Вокруг полным-полно льдин, все бело до самого горизонта. Ветлугин не видит земли, хотя она, возможно, близко, совсем рядом…

— С левого борта, — вставил пилот.

— Он мог только догадываться об этом. Ледяные поля то останавливаются, от опять возобновляют свое движение. Во время одной из таких остановок по каким-то признакам (не знаю, по каким) Ветлугин определяет, что караван льдин приткнулся к берегу. И он перебирается на землю. На юге синеют горы. Это Таймыр, горы Бырранга!

— Даже не полярный Робинзон, а какой-то Синдбад-Мореход, — пробурчал Савчук.

— Извините, это столь же правдоподобно, как ваши сказочные «дети солнца».

— А чего сомневаться-то? — неожиданно поддержал меня Жора. — Папанинцы сколько времени дрейфовали на льдине? А ненцы-охотники, о которых писали в книгах? Почему же товарищ Ветлугин не мог выжить, уцелеть? Я бы, например, выжил! — Он спохватился, что это может показаться похвальбой, и поспешил добавить: — То есть, конечно, приложил бы все старания, чтобы выжить.

Но Савчук молчал. Укладываясь на узкой койке, он принялся ожесточенно взбивать подушку и подтыкать под спину одеяло.

— Однако довольно смелая гипотеза, — пробормотал мой спутник, смущенно покряхтывая, и по этому покряхтыванию я понял, что не убедил его.

Из Нарьян-Мара мы вылетели затемно. Теперь наш курс лежал не на север, как раньше, а на северо-восток. Когда пилот поднял самолет на две тысячи метров над землей, стало видно солнце. Огромный красный диск медленно выплывал навстречу из-за гор.

В полном молчании, сидя каждый у своего окна, мы наблюдали торжественный восход солнца.

Сомнения, высказанные моим спутником по поводу предполагаемого спасения Ветлугина, вызвали небольшую размолвку между нами. Во время завтрака, при шумной поддержке Жоры, принявшего судьбу Петра Ариановича близко к сердцу, я назвал Савчука архивным деятелем, бумажным человеком, лишенным воображения. Последнее как будто особенно уязвило его, и он надулся. Он дулся на меня почти всю дорогу от Нарьян-Мара до Дудинки.