— Я сама отказалась от тебя, — напомнила Роза. — Ты отказался от меня, а я отказалась от тебя. Мы квиты, я считаю.

— Маленькая нахалка! Да кому ты нужна в этом Лонгвиле? Кто ты такая без меня? Без нашей семьи? Без фамилии Алава! Просто очередная безродная девка!

— Не ори на нее, — спокойно сказал Анхельм, и добавил: — Я стану ее опекуном.

— Что?! Ах! Так тебе не Роза нужна! Ты как обычно… хочешь покуситься на мое имущество?!.. — побагровел Хавьер. — Да я… да… Ее опекун — я! Завещание! Я хотел тебя вписать, Роза, но теперь ты не получишь ни рема! Ни жалкого рема! И ни одного паршивого горшка из имения Алава! Ты лишишься всего!

— Я не могу лишиться большего, чем уже лишилась, — отстраненно сказала Роза. — Ты выкинул меня из своей жизни, потому что я могла оставить пятно на твоей репутации. Я ведь ничего не знала бы о нашем родстве! Но ты приехал к нам, выпил целую бочку вина и на пьяный язык рассказал мне, что я твоя дочь, но — вот неожиданность! — об этом никто не должен знать! Я уже даже не спрашиваю, зачем ты это сделал, мне все равно! Но теперь ты просто обязан оставить меня в покое. Потому что только ты один виноват во всех моих несчастиях. Ты и больше никто! И я от своих слов не откажусь. А лишить меня имения Алавы ты не сможешь. Все документы у меня, и я тебе их не отдам.

— Я все еще твой опекун! Ты несовершеннолетняя! Я имею право распоряжаться всем, что у тебя есть, и я тебе гарантирую: ты не получишь ни рема!

— Ну что ж… Раз такое дело, то придется и мне сказать свое веское слово, — Анхельм доел наконец морковь, вытер рот и сказал, спокойно глядя в бешеные глаза Хавьера:

— Что ты к ней привязался? Ты чего хотел? Чтобы она села в твоем замке в самой темной комнате и вышивала на пяльцах день и ночь, да держала рот на замке? Не будет этого. Я же знаю, как ты боишься, что Роза расскажет всем, кто ее настоящий отец. И даже доказательств не потребуется, потому что не заметить сходства между вами может только слепой. Гальярдо, ты вляпался в дерьмо по самые уши. У тебя есть один-единственный шанс замять скандал, который я могу раздуть, и я тебе в порыве неслыханной щедрости этот шанс даю. Отпусти Розу и дай ей заниматься тем, чем она хочет. Начнешь чинить мне препятствия для ее перевода под мою опеку — сдам тебя императору с потрохами. Ты знаешь, я человек слова.

Гальярдо молчал. Снова взял вилку и стал тыкать в овощи, впрочем, бросил почти сразу же. Анхельм оглядел его и заметил, что Хавьер с их последней встречи действительно постарел. Словно из него высосали все силы. Морщины покрыли его смуглый высокий лоб, уголки губ печально опустились, кожа казалась высохшей и старой. А ведь ему всего-то около сорока!

«Неужели и меня работа до такого же доведет?» — подумал Анхельм, наблюдая за Гальярдо. Дрожащими руками тот закрыл лицо, уложив локти на стол, вопреки всем правилам этикета.

— Я так понимаю, твое молчание говорит о согласии? — уточнил Анхельм. Герцог едва заметно качнул головой. В тишине было слышно, как облегченно выдохнула Роза.

— За минутное удовольствие я расплатился страшной ценой. Лучше бы проститутку взял, — пробормотал он наконец.

— Неужели ты совсем не любил маму? — тихо спросила Роза, и Анхельм понял, что, несмотря на все свои слова о равнодушии, она отчаянно ищет хоть какое-то тепло, которое может создать хотя бы иллюзию семейных уз.

— Она была прекрасной, — ответил Гальярдо, вскинув голову и глядя в глаза Розы. — Прекрасной шлюхой. Есть поговорка: яблочко от яблоньки недалеко падает. Смотри, не подтверди ее, раз уж сорвалась с веточки, яблочко мое.

Роза презрительно сузила глаза, поднялась из-за стола и подошла к отцу.

— Тогда чье яблочко ты, папочка? — процедила она ему на ухо, развернулась и ушла, хлопнув дверью. Анхельм тоже долго ждать не стал и ушел, бросив напоследок:

— Полагаю, лучше будет тебе взять другой номер. Похороны Камелии завтра в семь утра. Постарайся прийти, а не приползти.

Войдя в номер, Анхельм прямо в одежде рухнул на кровать. Только пиджак успел снять. Роза хотела у него что-то спросить, он лишь промычал нечто вроде «одну минутку», после чего уснул. Она раздраженно всплеснула руками и собралась разбудить, но затем подумала, что слишком много хочет от герцога, который трое суток не спал. Оглядев его с головы до ног, Роза решительно подошла, стянула с него ботинки, не без труда забросила ноги Анхельма на кровать и накрыла покрывалом.

— Спасибо, Анхельм, — сказала она тихо, присела рядом и робко положила ладонь на его плечо.

— На здоровье, — сонно пробормотал он. — Ложись спать. Нам рано вставать, а уже двенадцать.

Безмятежное голубое небо и солнце, поднимающееся над алым горизонтом, окрашивали океанскую гладь перламутровым и золотым светом. Блики бежали по ряби, играя в волнах вспышками. Тихо шелестели пальмы, покачивая листьями в такт пению хорала. Утренний бриз нежно целовал в щеки всех, кто пришел проститься с погибшей дочерью губернатора Камелией.

Роза прикрывала ладошкой рот, чтобы не показывать дрожащие губы. В другой руке она держала стянутый нитями мешочек из бело-розовых лепестков магнолии, в котором был прах сестры.

— «…И предстало мне пред глазами моими ослепшими виденье Светлоликой Девы. И слышал я голос ее чистый, словно журчанье ручья. Говорила она со мной, и слова ее вселяли покой в сердце мое истерзанное: "Воедино связаны и равно велики Жизнь и Смерть. Улыбнись пред лицом Смерти, ибо Жизнь новая уже ждет тебя! Так войди во Врата Вечности без страха, но с ликованием; без ропота, но с надеждою и любовью. Любовью движимый, ты найдешь Жизнь". И простился я с земным, возликовало сердце мое, любви преисполнившись, и, окрыленный, воспарил дух мой к свету, на великий зов Жизни и Любви!» — прочитал священник и очертил над прахом знак треугольника в круге.

Роза прерывисто выдохнула, вошла по пояс в океан, бережно неся в руках цветок магнолии, и опустила в воду. Волна подхватила его и так же бережно понесла вдаль, навстречу рассвету и золотому солнцу. Вслед за тем по волнам поплыли белые цветы, озаряемые нежным солнечным светом. Роза еще долго стояла в воде, глядя на них.

— Да омоет тебя благостный свет Сиани, да подарит тебе покой Инаис, сестра! Маганиде! — прошептала Роза и постаралась улыбнуться. Губы дрожали и не слушались ее, безжизненным камнем застыло девичье сердце в груди.

И вдруг позади, на берегу, нежно и тихо зазвучала скрипка. Мажорная лиричная мелодия возносилась к бесконечно прекрасному небу и растекалась над океаном. Слезы потекли по щекам Розы, взор ее затуманился, и она больше не видела, как играет вода цветком магнолии. Музыка ласково тронула и потянула неожиданно затрепетавшее сердце, подняла в нем жаркую волну надрывной, мучительной тоски, разбудила печаль, в тот же миг объявшую все существо Розы терновыми ветвями. Глубокое раскаяние захлестнуло ее, грозя утопить, словно соринку, и Роза молча взмолилась…

Ей казалось, что сквозь пелену слез в ало-золотом солнечном мареве она видит образ сестры. Камелия улыбалась ей. И тогда, где-то глубоко внутри неизбывной меланхолии, захватившей Розу в плен, вдруг проснулась зеленым, неокрепшим ростком светлая нежность и радостное ликование; покой и уверенность обняли Розу, и губы ее растянулись в тихой улыбке.

Она была прощена.