На Кипре бросила якорь египетская эскадра.

Кассий отдал приказание её командиру, Сарапиону, присоединиться к флоту республики. Сарапион исполнил приказание, не донеся об этом Клеопатре. Однако Кассий не удовольствовался 4 легионами и эскадрой, полученной от Клеопатры, хотя и помимо её воли, и стал просить новой помощи и людьми, и судами.

Клеопатра, боявшаяся вторжения в Египет и будучи не в силах его отразить, так как она осталась и без войск, и без флота, медлила с решительным ответом. Она лишь сообщила Кассию, что, к сожалению, она не в состоянии ему помочь: Египет разорён голодом и чумой.

Голод действительно был вследствие недостаточного разлива Нила, но Египет не был этим разорён; поэтому Клеопатра, отвязавшись от просьб Кассия, поспешно снаряжала новый флот для помощи триумвирам.

Кассий, конечно, не поверил дипломатическому ответу Клеопатры и немедленно решил овладеть Египтом. Он уже приготовился к походу, как Брут, находившийся под угрозой армии Антония, отозвал его в Македонию.

Клеопатра послала тогда свой флот в помощь цезарианцам, но по дороге флот этот был рассеян и почти целиком уничтожен бурей; вообще в течение этой войны неудачи преследовали Клеопатру. Желая помочь триумвирам, она, напротив, снабжала подкреплениями республиканцев, причём последние, зная, что это делается против её желания, собирались отомстить ей.

Сражение при Филиппах избавило Клеопатру от угроз со стороны республиканцев, но не избавило от страха перед триумвирами за то, что она их будто бы покинула.

Одержав победу над Брутом, Антоний объехал Грецию и Малую Азию, собирая подати; везде он был принят, как владыка. Города и цари соперничали в лести, оказывая ему всевозможные почести, подносили подарки, лишь бы только он им простил помощь, оказанную добровольно или насильно побеждённым.

В Афинах, Мегаре, Ефесе, Магнезии, Тарсе его настигали не только посольства, но и цари навещали его лично. Чтобы сохранить своему царству квазиавтономию, маленькие цари торопились получить от всемогущего триумвира, так сказать, пожалование поместьем.

Одна лишь Клеопатра, или из царственной гордости, или по женскому соображению, оставалась в Египте и не посылала посольства...

Казалось, она делает вид, что не знает о победе при Филиппах, которая сделала Антония властителем Востока.

Спокойствие Клеопатры удивляло и волновало Антония, и, вероятно, не одна оскорблённая гордость так волновала его. Во время командования кавалерией Габиния он уже имел случай видеть Клеопатру, которой тогда было 15 лет, снова он увидел её в Риме в год смерти Цезаря. Придерживаясь мнения Аппия, сомневающегося, что Антоний тогда уже увлекался царицей, всё же надо допустить, что её красота произвела на него сильное впечатление. Конечно, он вспомнил о Нильской Сирене, принимая царей, и между их посещениями ожидал с большим нетерпением её приезда... Но тщетно...

Однако Антоний находился в таком положении, что по одному слову мог получить желаемое. Поэтому он предложил Клеопатре явиться в Таре, чтобы оправдаться перед ним в своём двусмысленном поведении во время гражданской войны...

Антоний заранее предвкушал приятно-жестокое наслаждение: прекрасная Клеопатра, гордая царица Египта, женщина, у ног которой он видел божественного Юлия, предстанет перед ним, умоляя о пощаде. Квинту Делию, одному из приближённых Антония, было поручено оповестить об этом Клеопатру.

Этот Делий был интриган без излишних предрассудков и приятный собутыльник, изменявший по очереди всем партиям; его можно было назвать гулякой гражданских войн.

Он должен был умереть другом Горация, который ему посвятил оду, и Августа, который его обогатил.

Пока что он собирался воспользоваться Клеопатрой как средством получить расположение Антония. В течение первой же аудиенции, полученной у Клеопатры, он понял, почему страсть охватила Цезаря, и предвидел страсть Антония. Поняв, что стоит Клеопатре появиться перед Антонием, чтобы прельстить триумвира, он тотчас же оценил значение египтянки в ближайшем будущем.

Из посланца Антония он вдруг превратился в поклонника Клеопатры, совместив, однако, обязанности посланника со сводничеством. Он убедил царицу поехать в Киликию, уверив её, что, несмотря на вид и манеры гладиатора, суровый солдат Форсалы и Филипп не был дикарём, каким казался с виду.

«Никогда Антоний, — говорил он, — не заставит плакать такие прекрасные глаза и не сделает тебе ни малейшей неприятности; напротив, он исполнит все твои желания».

Она почувствовала в его словах предвестника нового счастья, подобного тому, которое она испытала, будучи любовницей Цезаря.

По слухам, впрочем, маловероятным, Делий заставил Клеопатру не только слушать себя, но и любить.

Так или иначе, но царица, послушная его советам, решила отправиться в Таре. Для придания большего значения этой поездке она не торопилась отправляться в путь, откладывая под разными предлогами свой отъезд, несмотря на усиленные просьбы Делия и всё более и более нетерпеливые письма Антония.

Однажды, когда триумвир публично чинил суд и расправу на площади Тарса, со стороны берега донёсся шум.

Антоний заинтересовался... Киликийцы, такие же льстецы, как и греки, кричали ему в ответ: «Сама Афродита, принося счастье Азии, приехала в гости к Бахусу». Антоний любил, когда его называли Бахусом.

Народ, толпившийся на площади, покидает её и устремляется на берег. Антоний остаётся с ликторами посреди опустевшей площади. Лишь высокое положение удерживает его там; волнуется, сидя на тронном кресле, и, наконец, любопытство превозмогает. Не привыкший владеть собой, он устремляется к берегу. И перед ним — никогда не виданное зрелище, божественное видение, переносящее зрителя в ещё мифологические времена.

Клеопатра покинула Таре и поплыла по Нилу на вызолоченном корабле с пурпурными парусами; серебряные весла работают в такт с музыкой лир. Царица-богиня, Клеопатра возлежит под золототканым балдахином, на ложе, на котором обыкновенно изображают Афродиту художники.

Вокруг неё дети, голые, как амуры, прекрасные молодые девушки, полуодетые, как грации и нимфы, держат гирлянды из роз и лотосов, обмахивая её опахалами из ибисовых перьев.

В передней части судна другие нереиды образуют группы, достойные кисти Аппелеса. Амуры, прикреплённые к снастям и реям, кажутся спускающимися с неба. Ладан и миро, которые воскуривают рабы, окутывают корабль лёгкой и душистой дымкой, запах которой доносится до обоих берегов реки.

Антоний немедленно послал лодку с одним из своих приближённых, чтобы пригласить Клеопатру на ужин. Однако Клеопатра, пользуясь, вероятно, более своим титулом богини, чем царицы — ибо что такое была царица Египта в сравнении с триумвиром, — ответил^, что она сама ждёт Антония на ужин.

У римлянина не хватило самолюбия отказаться, и он отправился в назначенный час в роскошно убранный дворец, тайно приготовленный Клеопатре уже несколько дней. Зала пиршества, богато разукрашенная, сияла при свете люстр и факелов от множества украшений, симметрично расположенных в виде кругов и ромбов. Поданный ужин был достоин убранства залы; он изобиловал тончайшими винами, подаваемыми в золотых чашах, и редчайшими блюдами, приготовленными мастерски. Антоний, любивший покушать, подарил повару дом за хорошо приготовленное блюдо, готов был подарить повару Клеопатры целый город. Прекрасной же египтянке триумвир подарил бы весь мир.

На другой день Антоний ответил царице тоже ужином. Он старался, не жалея денег, превзойти по богатству великолепие её приёма, но сейчас же почувствовал невозможность состязаться с ней на этом поприще, и, как умный человек, первый стал смеяться над своей мелочностью и грубыми вкусами.

Во время этих ужинов разговора о претензиях Рима к Клеопатре не было; теперь уже Антоний не думал заставить царицу Египта явиться в судилище в роли просительницы — теперь просителем был бы сам Антоний, если бы Клеопатра стала от него отказываться. С этого времени он попал во власть царицы, сделался, как говорит, возмущаясь, Дион Кассий, «рабом египтянки».