Но двадцатилетний Фридрих Шиллер уже владел не подвластным никаким герцогским запретам источником жизненной радости, пробивавшимся сквозь все тяготы и невзгоды, — творчеством. Работа над «Разбойниками», которой он отдает все силы, наполняет новыми силами и его самого.

Наконец Шиллер считает, что драма достаточно готова, чтобы предстать на суд друзей.

Майским утром во время обычной воскресной прогулки под командованием капитана несколько юношей спрятались поодиночке в лесу. Вскоре встретились в условленном месте.

Здесь Даннекер — в будущем знаменитый скульптор, Ховен — будущий врач, Шлоттербек — будущий гравер, Хейделоф — будущий художник. (Он и сделал тогда карандашный набросок, сохранивший для потомков картину этого необычайного литературного утренника.)

Расположились кто в траве, кто на старом пне, кто облокотился о древесный ствол. Шиллер встал под гигантской сосной. Вынул из кармана рукопись. Начал читать…

Как и в новелле Шубарта, в «Разбойниках» противопоставлены друг другу два брата. Но Карл и Франц — сыновья владетельного графа фон Моора — не просто разные люди, несхожие характеры. Шиллер сталкивает здесь в жестоком поединке два мировоззрения, два взаимоисключающих друг друга жизненных принципа.

В образе Франца Моора воспитанник герцогской академии, как в увеличительном зеркале, показал ненавистную ему придворно-аристократическую философию цинизма, согласно которой нет у человека иных жизненных целей, кроме удовлетворения своих прихотей и страстей. Ни любви, ни совести, ни чести… Для Франца все эти понятия — звук пустой. Его софистика оправдает любые преступления.

«Существуют, конечно, некие общепринятые понятия, придуманные людьми, чтобы поддерживать пульс миропорядка. Честное имя — право же, ценная монета: можно не плохо поживиться, умело пуская ее в оборот. Совесть — о, это отличное пугало, чтобы отгонять воробьев от вишневых деревьев… Что говорить, весьма похвальные понятия! Дураков они держат в решпекте, чернь под каблуком, а умникам развязывают руки. Шутки в сторону, забавные понятия!»— так глумится над честью и совестью Франц Моор. По его мнению, они нужны только для простонародья, сам он обойдется и без них: «Мы велим сшить себе совесть по новому фасону, — чтобы пошире растянуть ее, когда раздобреем!»

Франц стремится к власти, и нет такой низости и злодейства, на которые он не пошел бы, чтобы ее достигнуть. Узнав, что его брат, студент Карл, наделал по своей беспечности долгов, Франц спешит оклеветать его в глазах отца, изобразить преступником. Он шлет Карлу подложное письмо, в котором отец якобы проклинает его и лишает наследства.

Теперь старший брат уже не страшен Францу: он не вернется под отчий кров. Но старик отец, хоть и потрясен горем, жив. И Франц решается на самое страшное из преступлений — отцеубийство.

Наконец-то он полновластный хозяин отцовских поместий, владетельный граф фон Моор!

Каков же он в этой новой роли? Быть может, придя к цели, он отказался от преступных средств?

Нет, это не так.

Достигнув власти, Франц осуществляет свою программу угнетения подданных, которую вынашивал уже давно.

«Мой отец не в меру подслащал свою власть. Подданных он превратил в домочадцев; ласково улыбаясь, он сидел у ворот и приветствовал их, как братьев и детей. Мои брови нависнут над вами подобно грозовым тучам; имя господина, как зловещая комета, вознесется над этими холмами; мое чело станет вашим барометром… Я вонжу в ваше тело зубчатые шпоры и заставлю вас отведать кнута. Скоро в моих владениях картофель и жидкое пиво станут праздничным угощением. И горе тому, кто попадется мне на глаза с пухлыми румяными щеками! Бледность нищеты и рабского страха — вот цвет моей ливреи. И я одену вас в эту ливрею!»

Властолюбец, преступный брат и сын, Франц оказывается и преступным помещиком, правителем-тираном; такова, с точки зрения юного Шиллера, неизбежная логика характеров и событий.

Моральные качества человека и его политические воззрения неотделимы друг от друга: через всю раннюю драматургию проходит эта мысль, вскормленная наблюдениями питомца Карловой школы над нравами вюртембергского двора.

Можно упрекнуть юного автора в том, что он прямолинеен: злодеи у него нарисованы только черной краской, зато те, кому отданы его симпатии, его положительные герои, не имеют ни единой теневой черты. С годами Шиллер овладеет мастерством более сложной психологической характеристики. Он увидит, что жизнь не сводится к противопоставлению добра и зла. Он будет искать истину в столкновении различных точек зрения. Он станет объективней. Но как ни великолепны по пластике образов поздние шиллеровские драмы, они во многом проигрывают по сравнению с «Разбойниками», где ключом бьет ничем не сдерживаемое страстное негодование автора против феодальных порядков.

В те годы, когда Шиллер пишет «Разбойников», даже Шекспир представляется ему холодным, слишком объективным художником.

Вслед за писателями «бури и натиска» Шиллер видит в литературе средство для того, чтобы выразить свои взгляды, свое отношение к жизни. Реален ли образ злодея Франца Моора, урода по внешности, отцеубийцы, насильника, тирана — что за дело до этого автору! Франц выражает его, Шиллера, представление о феодально-абсолютистском, преступном строе, а тут не может быть черной краски, которая показалась бы ему чересчур густой. Он ничем не будет разбавлять свою ненависть!

А вот и тот, кому Шиллер доверил выразить все свои свободолюбивые помыслы и чувства: старший брат — Карл Моор. Он появляется перед зрителями с томиком Плутарха в руках, теми самыми «Жизнеописаниями великих людей древности», которые так увлекали Шиллера и его друзей. Сравнивая подвиги героев античности с жалкой современностью, Карл полон негодования. Он не хочет подчиняться законам того общества, где «подхалимничают перед последним лакеем, чтобы тот замолвил за них словечко его светлости, и травят бедняка, потому что он им не страшен…».

Он не хочет подчиняться порядкам, при которых процветают ростовщики и лицемеры.

«Это мне-то сдавить свое тело шнуровкой, а волю зашнуровать законами? Закон заставляет ползти улиткой и того, кто мог бы взлететь орлом! Закон не создал ни одного великого человека, лишь свобода порождает гигантов и высокие порывы».

Свобода, о которой мечтает Карл Моор, — свобода не для него одного.

В отличие от большинства героев литературы «бури и натиска» у шиллеровского мятежного свободолюбца Карла Моора есть общественный, политический идеал: он хотел бы, чтобы Германия стала республикой, «республикой, рядом с которой и Рим и Спарта покажутся женскими монастырями».

Но каковы пути общественного переустройства? Карл Моор их не знает.

Судьба толкает его на путь мятежа. Получив написанное Францем письмо с мнимыми проклятиями отца, Карл становится атаманом разбойничьей шайки.

В то время когда Шиллер писал свою драму, в Вюртемберге живы были воспоминания о разбойниках, орудовавших в герцогских лесах в середине XVIII века. В народном представлении некоторые из прославленных разбойничьих атаманов были окружены романтическим ореолом мстителей за унижения и бесправие простых людей. И действительно, разбойничество в Германии того времени — своеобразная форма социального протеста.

Судьей одного из атаманов-разбойников, некоего Иоганна Фридриха Шванна, известного под именем «Хозяин Солнца» (через несколько лет Шиллер посвятит его судьбе небольшую новеллу), был отец профессора Абеля. От Абеля Шиллер мог слышать историю Шванна. Да и другие рассказы — полулегенды о разбойниках — народных мстителях, бытовавшие в народе, проникали в академию; питомцы герцогской школы с жадностью ловили все слухи о протесте против «законности» Карла Евгения и ему подобных, доходившие с воли.

Именно таким благородным разбойником становится шиллеровский Карл Моор.

Он убивает не для грабежа. Свою долю добычи он раздает сиротам или жертвует на учение талантливым, бедным юношам. «Но если представляется случай пустить кровь помещику, дерущему шкуру со своих крестьян, или проучить бездельника в золотых галунах, который криво толкует законы и серебром отводит глаза правосудию, или другого какого господинчика того же разбора, тут… он в своей стихии…»