Хрущев смолк, пристально посмотрел на сосредоточенные, взволнованные лица командиров и тихо продолжал:

— Трудным будет предстоящее лето, товарищи! Тяжелая, еще не виданная по своему напряжению развернется борьба. Но мы прошли такие испытания, каких еще не проходила ни одна армия в мире. Мы преодолели столько, казалось, непреодолимых подъемов и спусков, что нам уже не страшны никакие хребты и перевалы. Как бы ни были они высоки и обрывисты, мы все равно преодолеем их! А предстоящие события, товарищи, — это решающий перевал на пути к победе, к окончательному разгрому врага.

В полк Поветкин возвратился поздно вечером и, выпрыгнув из вездехода, нетерпеливо спросил подбежавшего дежурного:

— Где начальник штаба?

— На передовой, с командиром взвода разведки.

«Значит, поиск еще не начали», — облегченно подумал Поветкин и, зайдя в свою землянку, позвонил в первый батальон, куда ушел Привезенцев. К его удивлению, всегда спокойный комбат растерянно ответил, что Привезенцев ушел в разведку.

— То есть как ушел? Сам? Один?

— Никак нет! Вдвоем с командиром взвода разведки.

— Да не может быть!

— Так точно, вдвоем, — подтвердил комбат и, видимо чувствуя возмущение Поветкина, успокаивающе добавил: — Минут двадцать, как уползли. Я отговаривал, доказывал, а капитан и слушать не хотел. Приказал только, если что случится, огнем поддержать.

Хорошо зная лихачество Привезенцева, Поветкин мог всего ожидать от него, только не этого сумасбродного поступка.

— Что подготовлено для их поддержки? — оправясь от неожиданности, спросил он комбата.

— Артиллерийский огонь, минометный, пулеметный…

— Хорошо. Будьте наготове, я иду к вам, — поняв, что ничего другого сделать уже нельзя, сказал Поветкин. Не успел он переодеться в плащ, как совсем близко гулко ахнули взрывы и одна за другой вразнобой затрещали пулеметные очереди.

— Все! Обнаружили!.. — проговорил Поветкин и бросился на свой НП.

В кромешной тьме тусклыми отблесками полыхали все учащавшиеся взрывы. Где-то позади них, еще плотнее сгущая мрак, взвилось и погасло несколько осветительных ракет. Треск пулеметов и автоматов уже слился в сплошной гул и охватил почти весь участок полка.

— В чем дело? Что случилось? — вскочив в нишу своего НП, спросил он по телефону командира первого батальона.

— Ничего не понимаю!.. — растерянно ответил тот. — Ни с того ни с сего немцы вдруг начали палить как ошалелые.

— От Привезенцева сигналов не было?

— Нет. Ни одного сигнала.

Стрельба так же, как и началась, внезапно стихла. Поветкин стоял у амбразуры НП и ничего, кроме сплошной тьмы и шелеста все усиливающегося дождя, не видел и не слышал. Что было там, впереди, за рядами колючей проволоки, на этой совсем пустой, но такой недоступной «нейтральной зоне»? Где сейчас Привезенцев и командир взвода разведки? Как получилось нелепо! И надо же додуматься — самому пойти за «языком»! Сделать ничего не сделает, погибнет, а еще хуже — сам в плен угодит.

Сбросив фуражку, Поветкин прижался подбородком к холодной земле амбразуры. Брызги дождя били в лицо, но он не отстранялся, напряженно думая.

«Ну, что делать, чем помочь, как выручить этого сумасброда? Людей послать? Бессмысленно! В такую темнотищу все равно не найдут, только всполошат противника. Открыть огонь? Но куда? Как глупо, как нелепо! И Лесовых, как назло, в политотдел армии уехал. Он бы его остепенил. Погибнет, погибнет по глупости. Лужко пострадал ни за что ни про что, а теперь этот».

От напряжения ломило глаза, стучало в висках. Поветкин отодвинулся от амбразуры и закурил. Стало немного легче. Дождь стучал все ядренее и гуще. Тяжелый мрак, казалось, поглотил все живое. Влажный воздух словно загустел и стал вязким. Оглушающе резко прогудел телефонный зуммер.

— Да, я слушаю, — схватив трубку, прокричал Поветкин. — Вернулись? Пленного взяли? Молодцы! Что? Привезенцев ранен? Правый глаз? Ходить может? Немедленно Привезенцева на медпункт, а пленного ко мне.

Поветкин распахнул шинель и, жадно дыша, с силой взмахнул руками. В висках стучало все реже и спокойнее. Нежно голубел просвет амбразуры. В мягкой тишине убаюкивающе шуршали капли дождя.

— Ах, Привезенцев, Привезенцев! — вздохнул Поветкин, осторожно взял телефонную трубку и вполголоса сказал: — Врача.

— Я слушаю, — мелодично пропел в телефоне голос Ирины.

Поветкин еще крепче прижал телефонную трубку к уху и замер.

— Слушаю, — настойчиво повторила Ирина, и Поветкин сразу увидел ее недовольно сдвинутые брови и сердитые искорки в прищуренных глазах.

— Здравствуйте, Ирина Петровна, — наконец заговорил он. — Ранен Привезенцев. Очень прошу вас немедленно отправить его в медсанбат, а если потребуется — прямо в армейский госпиталь. Сейчас я пришлю машину.

Гаркуша лежал под голым кустом терновника и, лукаво посматривая на командира расчета, дурашливо распевал:

Ой ты, доля, моя долюшка, доля разнесчастная!..

— Что ты ноешь? — не выдержал Чалый. — Завел волынку и тянет без конца!

— Эх, товарищ сержант, — подчеркивая новое звание Чалого, с притворной горестью отозвался Гаркуша, — тут не то что заноешь, а по-волчьи взвоешь! Вон они, — кивнул он в сторону редкой рощицы, где приглушенно урчали танковые моторы, — ревут, як оглашенные, гусеницами скрегочут, а пид ними наш брат солдатик дрожмя дрожит и матку ридну вспоминае. Ох ты, мати, моя мати, зачим ты мэнэ родила? — вновь несуразно затянул Гаркуша.

— А ну, прекратить кривлянье! — грозно прикрикнул Чалый.

Алеша Тамаев, полузакрыв глаза, смотрел на расстеленные в необъятной вышине серебристые облака. Утреннее солнце ласково пригревало. Только натруженные руки и ноги все еще ныли, напоминая о долгих ночах рытья окопов и траншей. Никогда еще Алеше не приходилось столько перекопать и перебросать земли. С темноты и до рассвета солдаты долбили черную, неуступчивую землю. А утром, позавтракав и поспав всего три часа, вновь разбредались по лощинам и рощицам, отрабатывали перебежки, переползания, стрельбу, маскировку, метание гранат, рукопашный бой и еще многое-многое, что может потребоваться на войне.

В последнюю неделю характер занятий резко изменился. Теперь не кололи больше соломенные чучела, не зубрили до отупения параграфы уставов и наставлений, не повторяли десятки раз взаимодействие частей пулемета и причины неисправной работы механизмов. Теперь началось совсем другое.

В часы занятий, перед обедом, во время отдыха, перед ужином везде и всюду, как только находилась минута свободного времени, командиры, парторги, комсорги, агитаторы по плакатам, брошюрам, газетным статьям и листовкам изучали с бойцами новые немецкие танки, их слабые, уязвимые места. В кустарнике за деревней понарыли окопов, поставили деревянные щиты с прямоугольными просветами, соорудили фанерные макеты танков.

Целыми днями солдаты метали гранаты лежа, с разбегу, из окопа, сидя; метали в круг, в прямоугольники дощатых щитов, в темное углубление окопа и, наконец, в макет танка, который то шагом, то рысью тащила пара лошадей.

Новые занятия властно захватили Алешу. Жадно ловил он каждое слово о немецких танках, до боли в руках бросал гранаты и первым сдал зачеты сержанту Чалому, помкомвзвода и, наконец, взводному командиру лейтенанту Дробышеву. Подступало самое важное, о чем всюду говорили и рядовые и командиры, — «обкатка» настоящими боевыми танками. Об этом теперь, лежа на спине и глядя в бездонное небо, и думал Алеша.

Из рощицы, где проходила «обкатка», доносилось урчание моторов, приглушенный скрежет гусениц, неясные людские голоса.

— Сержант Чалый, расчет на «обкатку»! — прокричал чей-то незнакомый голос.

Эта резкая, отрывистая команда словно подхлестнула Алешу. Он торопливо бежал, то натыкаясь на спину Гаркуши, то отставая от него.

Лейтенант Дробышев первым нырнул в траншею и взмахом руки приказал пулеметчикам делать то же.