Вторым важнейшим вкладом Менгера было предложенноеим теоретическое объяснение стихийного, эволюционноговозникновения социальных институтов, исходящее из субъективной концепции человеческой деятельности и взаимодействия людей. Далеко не случайно Менгер посвятил «Основания политической экономии» Вильгельму Рошеру, одномуиз крупнейших немецких историков. Дело в том, что в теоретических спорах между сторонниками концепции эволюционного, исторического и стихийного развития институтов(позиция, представленная Савиньи в области права, Монтескье, Юмом и Берком — в области философии и политическойнауки) и сторонниками узкорационалистической картезианской концепции (представленной Тибо в области права, Бентамом и английскими утилитаристами — в области политической экономии) Менгер, по его мнению, снабдил первыхнеобходимым и надежным теоретическим фундаментом.

Субъективистская концепция Менгера, центром которойявляется действующий человек, объясняет стихийное, эволюционное возникновение ряда моделей поведения (институтов) в сфере права, экономики и языка, которые делаютвозможной жизнь в обществе, через идею эволюционногопроцесса, в котором действует бессчетное множество людей,каждый из которых оснащен собственным небольшим эксклюзивным запасом субъективного знания, практическогоопыта, желаний, мнений и чувств. Менгер выяснил, что институты возникают в ходе социального процесса, состоящего из множества человеческих действий и направляемогоособыми людьми из плоти и крови, которые, в конкретныхобстоятельствах места и времени, раньше других открывают,что определенные формы поведения облегчают им достижение целей. Тем самым они запускают децентрализованныйпроцесс проб и ошибок, в котором начинает преобладатьповедение, лучше других устраняющее несогласованность,и в ходе такого неосознаваемого процесса обучения и подражания пример, поданный наиболее творческими и успешными людьми, получает распространение, и ему следуютостальные члены общества. Хотя Менгер развивает своютеорию в применении к конкретному экономическому институту, к возникновению и эволюции денег (Menger 1994),он отмечает, что, по существу, ту же теоретическую схемуможно без особых проблем применить к возникновению иэволюции правовых институтов и языка. Сам Менгер с безукоризненной точностью ставит проблему, вокруг которойформулирует свою совершенно новую исследовательскуюпрограмму экономической науки: «Каким образом институты, служащие общему благополучию и чрезвычайно важныедля его развития, возникли сами по себе, не направляемыеобщей волей?» (Menger 1985; Менгер 2005а). Ответ парадоксален: институты, имеющие жизненно важное значение дляжизни в обществе (языковые, экономические, правовые иморальные), являются «непреднамеренными последствиямиотдельных действий» (или, в терминологии Менгера, Unbeabsichtigte Resultante, Menger 1883, 182; Менгер 2005а, 392).Человек не мог бы обдуманно создать эти институты, потому что не обладает необходимыми интеллектуальными способностями для того, чтобы собрать и усвоить заключенныйв них гигантский объем рассеянной динамической информации. Нет, они постепенно — стихийным и эволюционнымобразом — возникли из социального процесса взаимодействия людей. Поэтому Менгер, а вслед за ним и остальныеавстрийцы убеждены, что именно эта область должна бытьглавным предметом экономических исследований.

Должно быть, Менгер пережил сильнейшее разочарование, когда профессора, принадлежавшие к немецкой исторической школе, не только не оценили его вклад, но иувидели в нем опаснейшую угрозу историцизму. Вместотого чтобы понять, что вклад Менгера предлагает теоретическую основу, требующуюся для эволюционной концепции социальных процессов, они сочли, что его теоретичность и абстрактно-аналитический характер несовместимыс пропагандируемым ими узким историцизмом. Так начался Methodenstreit, первая и, пожалуй, самая знаменитая дискуссия с участием австрийцев. На несколько десятилетийона поглотила интеллектуальную энергию Менгера. Исповедовавшие историцизм немецкие профессора во главесо Шмоллером были жертвами гиперреализма (так же каквпоследствии американские институционалисты из школыТорстейна Веблена), поскольку отрицали существование общезначимой экономической теории и защищали тезис о том,что обоснованным может считаться только знание, полученное в результате эмпирических наблюдений и сбора данных,относящихся к каждой отдельной исторической ситуации.В опровержение этого взгляда в 1883 г. Менгер написал своювторую важную книгу «Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности» (Менгер 2005а), где, опираясь на труды Аристотеля, доказывал,что для познания социальной действительности требуютсядве равно значимые дисциплины, дополняющие друг друга,но при этом радикально отличающиеся в эпистемологическом плане. Есть теория; ее можно представить как «форму»(в аристотелевском смысле), которая передает сущность экономических явлений. Эта теоретическая форма открываетсяпутем интроспекции, т.е. внутренней рефлексии исследователя, которая возможна в силу того, что в экономическойнауке (как ни в какой другой) у исследователя есть привилегия быть той же природы, что и объекты наблюдения, иэта ситуация обеспечивает ему чрезвычайно ценное непосредственное знание. К тому же теория строится логическидедуктивным образом, исходя из ясного аксиоматическогознания. В противоположность теории есть история; ее можно представить как «материю» (в аристотелевском смысле),которая воплощается в эмпирических фактах, характеризующих каждое историческое событие. Менгер рассматривалобе дисциплины, теорию и историю, форму и материю, какравно необходимые для познания действительности, но решительно отвергал идею о том, что теорию можно вывестииз истории. Напротив, их взаимосвязь имеет обратный характер, в том смысле, что историю можно истолковывать,классифицировать и постигать только в свете предварительно разработанной экономической теории. Так, на основеметодологического подхода, который к тому времени интуитивно в общих чертах уже был намечен Ж.-Б. Сэем, Менгерзаложил основания того, что позднее стало «официальной»методологией австрийской экономической школы.

Следует отметить, что термин «историцизм» употребляется по меньшей мере в трех разных значениях. Первое,связанное с исторической школой права (Савиньи, Берк) ипротивопоставляемое картезианскому рационализму, былоименно тем, которое австрийская школа отстаивала в своемтеоретическом анализе возникновения институтов. Второезначение связано с немецкими профессорами историческойшколы экономики XIX в. и американскими институционалистами XX в., отрицавшими возможность общезначимойабстрактной экономической теории, которую отстоял Менгер, а после него развивали другие австрийские экономисты.Третий тип историцизма составляет фундамент методологического позитивизма неоклассической школы, котораяпытается доказывать или опровергать теории, опираясь наэмпирическое наблюдение (иными словами, в конечномитоге — на историю), т.е. представляет собой позицию, которую Хайек считал всего лишь одним из проявлений картезианского рационализма, столь часто критикуемого австрийцами (Cubeddu 1993).

Любопытно отметить, что, защищая теорию от немецкого историцизма, Менгер и его последователи заключиливременный союз с теоретиками неоклассической парадигмыравновесия, в том числе Вальрасом и Джевонсом (математический маржинализм), а также с неоклассиками АльфредомМаршаллом (Англия) и Джоном Бейтсом Кларком (США).Прекрасно осознавая глубокое различие между своим подходом и подходом теоретиков (общего или частичного) равновесия, австрийские сторонники динамической субъективистской традиции анализа рыночных процессов зачастуюсчитали, что такой временный союз вполне оправдан необходимостью разгромить историцистов и защитить надлежащий научный статус экономической теории. Издержки этойстратегии дали о себе знать только спустя несколько десятилетий, когда в 1930-х годах («годы высокой теории», по удачному выражению Шэкла) триумф сторонников теории надисторицистами был истолкован большинством экономистовкак триумф математически формализованной теории равновесия, а не теории динамичных социальных процессов, которую изначально развивали Менгер и его последователи.