— Простите меня, дядя Сандро, но это — устарелый анекдот. Народы не позволят устроить еще одну мировую бойню.

Пододвинувшись со своим стулом ближе к столу, доктор облокотился на него.

Вдруг в дверь громко и настойчиво постучали.

Гость и хозяин вздрогнули.

Так стучатся, когда можно не чиниться с хозяином дома или когда горе и тревога придают пришедшему смелости.

Доктор встал, открыл дверь. В комнату вошла немолодая женщина.

— Доктор, помоги, в ноги тебе кланяюсь! Ребенок мой умирает.

Кончиком головного платка женщина вытирала слезы, катившиеся по ее морщинистому лицу.

Хозяин вздохнул с облегчением.

— Что с ним такое?

— Не знаю, доктор. Утром поел рыбы из жестяной коробки, и вот…

Врач кивнул Шавлего.

— Понятно. Поел консервов. Возможно, что отравился.

Он открыл домашнюю аптечку и стал в ней рыться. Торопливо укладывал он в сумку необходимые инструменты и медикаменты, успокаивая тем временем перепуганную женщину:

— Ничего страшного, что ты так переполошилась? Сейчас посмотрим его, сделаем все, что надо, и увидишь — завтра будет чирикать, как птичка.

— Да, да, вся надежда на тебя, доктор — поддакивала ему женщина. — С тех пор как ты здесь поселился, реже к нам пристает всякая хворь.

Доктор взял сумку с инструментами и, извинившись, попрощался с гостем.

— Продолжим нашу беседу в другой раз, если, конечно, вы пожелаете снова меня навестить. — Он повернулся к женщине: — Ну идем, показывай дорогу.

Женщина, держась за перила, торопливо спустилась по лестнице и, тихонько причитая про себя, зашагала по направлению к Берхеве.

Оглушительный хохот раскатился по двору сельсовета.

— Ох, лопну!

— Чтоб тебе пусто было. Ох, даже закололо в почках!

— Ну просто все внутри оборвалось!

— Что это ты сказал, волк тебя заешь?

— Ой, мамочка, умру! Будь ты неладен, Надувной!

Шакрия Надувной тем временем завязывал с невозмутимым видом распустившийся шнурок на ботинке.

— Ты сам видел? — сомневался Отар.

— Своими глазами! — уверял его Шакрия.

Из помещения, служившего одновременно клубом и читальней, вышла высокая, полная молодая женщина.

— Вы все еще тут? — спросила она резким тоном, остановившись на пороге.

— Нет, в Борчало перебрались.

— Неужели вам дома не влетает за то, что вы допоздна тут околачиваетесь?

— Наши только рады, что мы у них под ногами не путаемся.

— Что значит — «околачиваетесь»? Ты, пожалуйста, выражайся покультурнее. Заведуешь клубом, а не знаешь, как надо с посетителями разговаривать, особенно с такими почтенными людьми, как мы! — развалившись на траве, вмешался Махаре.

— Это вы-то почтенные люди? Да вас надо палкой гнать отсюда! Пошли бы куда-нибудь еще! Не нашлось для вас в Чалиспири другого места?

— А если нам тут нравится?

— Клуб-то здесь — куда же нам еще идти?

— Идите куда хотите! Только убирайтесь отсюда. Люди приходят почитать газеты, а вы им мешаете, посидеть в тишине не даете.

Ребята возмутились, зашумели:

— Что, что? Мы вам мешаем? А может, это вы нам мешаете?

— Вы развлекаетесь, а нам нельзя?

— Куда ты спрятала шахматы? Почему нам не выдаешь?

— А нарды где?

— Шашки куда дела?

— Да она их вытаскивает на свет божий только по особым случаям, когда кто-нибудь из Телави приедет!

— Вот именно! Так запрятала, что и гадалка Фефена не отыщет!

Заведующая клубом, вконец рассердившись, вышла из-под тенистой дикой груши и решительным шагом направилась к ребятам.

Ока походила скорее на горожанку, нежели на сельскую жительницу. Бело-румяное лицо ее было нахмурено, яркие губы презрительно кривились. Голубое шелковое платье, туго обтягивало высокую грудь и крутые бедра. При одном взгляде на нее, у юнцов появлялись озорные мысли.

Она встала перед ребятами, уперев в землю крепкие ноги с голыми высокими икрами, и злобно проговорила:

— Да, прячу — и очень хорошо делаю! Так вам и надо. Вы только все портите да ломаете, вон сколько шашек и фигур порастеряли! Думаете, я не знаю, кто написал письмо в редакцию газеты? Ну что, добились чего-нибудь? Нагрянула ревизия и назло вам никаких недостатков не обнаружила. Зря Муртаз надеялся, что назначат на мое место его двоюродную сестру!

Муртаз, разозлившись, подскочил и сел на траве..

— Ты особенно не расходись, а то, смотри, докопаешься, как та мышь до кошки! Только у меня и заботы, что письма на тебя писать! Нечего губы сердечком складывать, подумаешь, красотка!

— Уж во всяком случае попригляднее тебя, мозгляк! Все равно не дождешься, чтобы меня уволили!

— Куда уж, конечно, не дождемся — в особенности если ты будешь всех так ублажать, как того ревизора!

Послышались сдавленные смешки.

Заведующая клубом вспыхнула, резко повернулась и пошла прочь, покачивая широкими бедрами.

— Что с вами разговаривать, вы все до одного хулиганы, и больше ничего!

— Давно я Арчила не видал. Не знаете, ребята, где он? — попытался переменить тему разговора Отар, после того как юнцы проводили ретировавшегося противника «достойной хвалой».

— Да, наверно, валяется в постели, баюкает свою вывихнутую руку. Лошадь отъелась в горах, ни седла, ни узды не знает, а он, гляди-ка, влез на нее! Тоже мне джигит! Хорошо еще, что шею не сломал!

— А из лука он здорово стреляет. В лес ходил упражняться, тайком ото всех. Кабахи задумал взять! Гребенку трудно ему до головы донести, чтобы патлы свои расчесать, а туда же, на бешеного жеребца садится! Я ведь там был, устроился на травке перед трибунами — билета не сумел достать и перелез через забор. Гляжу, скачет наш Арчил. Натянул лук — и тут же полетел вверх тормашками да брякнулся оземь, как караджальский арбуз. А жеребец совсем обезумел, понес — летит во весь опор и, гляжу, прямо на меня. Вскочил я да как дуну вверх по трибунам — раз, раз, перескакиваю через ряды. Послушали бы вы, какой визг девчонки телавские подняли! Оглянулся, вижу, все сломя голову за мной мчатся. Остановился я за райкомовской трибуной и стал снова на поле смотреть. А там кто-то уже вскочил на бешеного конька и гоняет его взад-вперед по стадиону. Гляжу и глазам своим не верю. Ну и молодец — просто диву даешься. — Думаю — уж не сам ли Амирани встал из гроба и явился, чтобы позабавиться над нами? То свесится до земли, то нырнет коню под брюхо… Двумя стрелами сбил кабахи с шеста, а сам пропал — как сквозь землю провалился. Третьего дня я слышал краем уха, будто это был Шавлего, внук старого Годердзи. Ух, как я обрадовался, ребята!

— А меня там не было, что ли? Как бы ты перемахнул через забор, если бы я тебя не подсадил? А ты оставил меня и удрал!

Шакрия протянул ему мизинец.

— Агу! Придется мне для тебя помочи купить, чтобы ты научился ходить на собственных ножках. А кто тебя тянул целых полчаса, чтобы через забор перетащить? Я или не я?

— А все же кабахи одному из наших достался!

— Достался, достался! А кто тебе его засчитал, Шалва?

— Не все ли равно? Мы-то ведь знаем, что он наш!

— Говорят, этот парень дюймовую доску может кулаком прошибить.

— Насчет кулака не знаю, а что того жеребца трое дюжих молодцов не удержали бы, это точно.

— Где он был, почему до сих пор никто его не видел?

— А он учился — не то что ты, со свирелью ишаков объезжаешь!

— Ты мою свирель оставь в покое, Надувной! Не помнишь, как приставал ко мне, чтобы я тебя, играть научил?

— Ты и Арчилу обещал, да как только он написал тебе стихи для той длинноносой девчонки, ты сразу же в кусты.

— Пустое! Вечно меня этим коришь, Махаре! Не я — в кусты, а он не смог научиться. Одним удаются стихи, другим — игра на свирели.

— Да нет, ребята, он теперь к экзаменам готовится, где у него время, чтобы на дудочке свиристеть!

Парни засмеялись: Арчил уже третий год ездил в Тбилиси на приемные экзамены и никак не мог их сдать.