- Не обязательно. - Лихачеву до войны попробовать сала так и не пришлось, и он к этому продукту относился без почтения. - Главное, чтобы лук хорошо поджарился, чтобы он золотистым стал. Мы картошку тоже жарили...

- Можно и лучок поджарить, можно и сало. Так даже лучше, - постарался примирить их Опарин. - Главное - посолить вовремя. Позже посолишь - не тот вкус.

- И огурчика... солененького... - не выдержал Бакурский.

- По сухарю бы сейчас, - опустился с радужных небес на грешную землю Лихачев. - По ржаному сухарю и по полбанки говяжьей тушенки.

- Сухари я есть не стану, - не согласился Опарин и сглотнул слюну. - С наваристыми щами пышки хорошо идут. Свежие, румяные, пухленькие...

- Огурчика... солененького... - пытался пробиться Бакурский.

"Кто о чем, а они о еде, - думал Дрозд, без всякого интереса слушая пустой разговор. - Ну и народ! Их же, кроме еды, ничего не интересует. Сначала кухню ругали, теперь медвежатину вспоминают. Видели они эту медвежатину... А Опарин щи хвалит. Да их в любой столовой навалом. Вот молочная лапша домашняя - это да! Тарелочку такой лапши приберешь - еще хочется".

Дрозду так захотелось тарелочку домашней молочной лапши, что под ложечкой засосало. Еще бы не засосало, если время обеда давно прошло, а привычный к режиму желудок Дрозда требовал, чтобы ему отдали положенное.

Он встал и, как мотылек на огонь, направился туда, где говорили о еде.

- Молочная лапша, - заявил он. - Домашняя!

- Чего? - переспросил Опарин. Такую ерунду сказал этот Дрозд, что Опарину даже не поверилось.

- Молочная лапша, домашняя, - повторил Дрозд. - Вкусно и очень питательно. Сейчас бы молочной лапши.

- Нет, отрезал Опарин. И окончательно решил, что гнать надо этого Дрозда из расчета. - Настоящая еда - мясные щи. А молочная лапша - для больных диетиков, у которых понос.

- Молочная лапша! Домашняя! - стоял на своем Дрозд. Он готов был доказывать это, а если потребуется спорить, сколько угодно. Тем более с Опариным.

- Что-то мы не туда заехали, мужики, - опомнился в самый разгар гастрономического спора Афонин. - Давайте лучше о девках. Толку столько же, так хоть в животе бурчать не будет.

- Точно! - опомнился Опарин. - Так и слюной захлебнуться можно. Кончаем разговор.

- Огурчика... - все еще тянул Бакурский.

- Все! Сказано - кончен разговор! - оборвал его Опарин. - Какой только гад его начал?

- Ты и начал, - не без удовольствия сообщил Афонин.

- Еще чего скажешь! - возмутился Опарин. - Не может этого быть.

- Как же, - напомнил Лихачев. - Ты повара хотел взорвать противотанковой гранатой. Вместе с кухней. Всем расчетом тебя отговаривали. Такое, брат, кино...

- Неужели хотел повара взорвать? - все Опарин помнил, но не желал признаваться, что сам и затеял этот дурацкий разговор.

- Правда, - подтвердил Дрозд.

- Ну, затянули... Кто начал? Когда начал? Главное - кончили. Ладно, пошли копать.

- Командира надо будить, - вспомнил Лихачев.

- Обойдется, пусть подремлет, - решил Опарин.

- Просил, - поддержал Лихачева Афонин.

- Ты без него не можешь? - рассердился Опарин. - Ты полночи спал и все утро кемарил. А человек в голову ранен, для него сон как лекарство. И стрелять сегодня ему. Дайте человеку оклематься.

- Что делать? - задумался Лихачев: и Опарин прав, и сержанта ослушаться не хотелось.

- Забудешь его разбудить, - посоветовал Опарин.

- А он мне врубит за забывчивость. Он мне уже за все врубал: за внешний вид, за лишние разговоры, за нерасторопность, за то, что у "студера" мотор барахлит... Только за забывчивость пока не врубал. Теперь врубит.

- Не тушуйся, - похлопал шофера по плечу Опарин. - Он меня оставил старшим, я тебе и приказываю: не будить! Твое дело приказ выполнять. И никакой самодеятельности. Будь спокоен, не врубит он тебе. А если что - прикрою.

- Если так... - обрадовался Лихачев, которому вовсе не хотелось будить сержанта.

- Так, - подтвердил Опарин. - Пусть спит. Отдохнет, лучше стрелять будет. Укрытие для машины мы и без него осилим.

* * *

Лопата для танкоистребителя тоже оружие. И жизнь его часто зависит не столько от длинноствольного орудия, созданного умными конструкторами, сколько от обычной, простой, проще не придумаешь, примитивной лопаты: стальное полотно да деревянный черенок.

Поединок орудия с танком скоротечен. Все решается в считанные минуты. Если как следует не окопаешься, стрелять тебе придется недолго, быстро тебя достанут. Хорошо окопался - больше шансов, что не он тебя, а ты его. Поэтому и копают. Ох и копают же: кто не знает, не поверит. Займет батарея позицию на сутки - сутки копают. На неделю остановится - неделю копают. На месяц - месяц копать будут.

Прежде всего, как только пришли на указанное место, начинают копать "пятачок" для орудия и щели расчету. Потом готовят укрытие для машины и, рядом с орудием, для снарядов. Когда все это сделано, можно браться за вторую очередь земляных работ. Обустроить запасную позицию, затем ложную. Вырыть котлован для блиндажа и покрыть его бревнами, хотя бы в пару накатов, а сверху засыпать землей. От блиндажа прорыть ходы сообщения к основной позиции и запасной... И все это должны сделать семь человек. Если расчет полный. А если неполный, тогда те, кто остался. И никто им не поможет.

Но это еще не все. Блиндаж для комбата, и наблюдательный пункт, и командный пункт - сам комбат будет рыть? Или командиры взводов этим займутся? Не займутся. Не их это дело. Так что, берись, солдат, опять за лопату.

Наконец все готово: вырыто, установлено, уложено, замаскировано. Думаете, теперь солдатам только и остается лежать кверху пузом и ждать, когда начнется заварушка. Ничего подобного. Лежать им никто не даст. Командиры батарей, люди образованные, как правило, фантазией не обделены, находчивостью обладают и на выдумку горазды. Они всегда могут найти, где нужно что-нибудь новенькое выкопать или прокопать, а то и старенькое расширить или углубить. Для пользы дела. И чтобы солдат не расслаблялся. Комбаты бывают разными: молодые и старые, умные и не очень. Но в одном сходятся все: они почему-то считают, что солдата надо все время держать в напряжении и тогда он готов к бою готов. Хотя, может быть, они и не правы. Если все время в напряжении, то и сломаться можно.

Солдаты вообще-то втянулись в такую жизнь. Поняли, что для артиллериста одинаково важно, как хорошо стрелять, так и много копать. Конечно, подшучивали друг над другом и каждый сам над собой. Все о том, что теперь у них есть гражданская профессия и что ни одному землекопу за ними не угнаться, да о том, что после войны будут по привычке копать и копать.

Опарин даже как-то заявил, что вообще не может жить без лопаты.

- Я, братцы, до того дошел, - пожаловался он, - что, если в день пару часов не покопаю, у меня настроение портится, как будто не пообедал.

- А я неделю могу вытерпеть, не копая, - похвастался тогда Лихачев. - И ничего, нормально себя чувствую. Если нужно будет, я и больше смогу.

- Это почему же так? - удивился Опарин. - Ты можешь, а я не могу? Что это за кино такое?

- У тебя, наверное, условный рефлекс выработался.

Об условных рефлексах Опарин имел весьма смутное представление. То ли слышал о них что-то, то ли ничего не слышал. Поэтому насторожился: не разыгрывает ли его Лихачев?

- Почему ты думаешь, что выработался? - осторожно спросил он. - И почему условный?

Лихачев, в отличие от Опарина, о рефлексах, в свое время, слышал. И хотя глубоким знанием этого раздела науки не обогатился, но кое-что усвоил. Помнил, что какой-то академик подавал сигнал колокольчиком, а у собак от этого сигнала шла слюна. Привычка такая у них вырабатывалась. Но он решил, что рассказывать Опарину о собаках и слюне не имеет смысла. С одной стороны, не совсем понятно, с другой - совсем не безопасно. Поэтому его ответ получился достаточно дипломатичным: