— Какой помощи?

— Помощи в работе.

— Поясни.

— Он не мог посвящать меня в суть того, чем занимается, мог лишь время от времени намекнуть на характер этой работы или когда именно он ее выполняет.

— Он так и говорил?

— Я и без его слов понимала.

— Что же ты понимала?

— Что он гордится своей работой! И хочет, чтобы я знала!

— Что знала?

От этого Бразерхуда можно было сойти с ума, даже понимая, что он нарочно выводит ее из себя.

— Знала, что у него есть другая жизнь. Жизнь очень важная. Что он на службе.

— На нашей службе?

— На службе у тебя, Джек. У Управления. А ты про кого подумал? Про американцев, что ли?

— Почему ты вдруг заговорила об американцах? Он питает предубеждение против американцев?

— С чего бы это? Он работал в Вашингтоне.

— Это еще не повод не питать предубеждений. Могло, наоборот, укрепить его в них. А Ледереров в Вашингтоне вы знали?

— Разумеется, знали.

— Но ближе сошлись с ними потом, верно? Я слышал, что с нею вы не разлей вода.

Сейчас он проглядывал записи на те дни, что ей еще предстояли. Завтрашний и послезавтрашний.

— Ты не возражаешь, если я оставлю это себе?

Мэри возражала, и даже очень. Второго ежедневника у нее не было. Как и второй жизни. Она выхватила у него ежедневник и заставила его ждать, пока она перепишет на листок бумаги свое будущее: коктейль у Ледереров… ужин у Динкелей… окончание школьного семестра у Тома… Она дошла до «6.30 вечера П.» и пропустила запись.

— Почему этот ящик пустой? — спросил Бразерхуд.

— Я не знала, что он пустой.

— А что в нем было?

— Старые фотографии. Сувениры. Пустяки всякие.

— С каких пор он опустел?

— Не знаю, Джек. Не знаю! Не мучь меня, хорошо?

— Он клал в чемодан бумаги?

— Я не видела, как он собирает вещи.

— И не слышала, как он внизу складывает чемодан?

— Нет.

Зазвонил телефон. Рука Мэри мгновенно потянулась к телефонной трубке, но Бразерхуд тут же ухватил ее запястье. Не выпуская ее руки, он шагнул к двери и окликнул Гарри, а телефон тем временем все звонил. Был уже четвертый час утра. Кто, черт побери, мог это быть, в четыре часа утра, кроме Магнуса? Мысленно Мэри молилась так громко, что заглушала крики Бразерхуда. Телефон все звал и звал ее, и она была уверена теперь, что нет ничего в ее жизни важнее Магнуса, его и ее семьи.

— Это же может быть Том! — воскликнула она, вырываясь. — Пусти меня, черт тебя дери!

— Но может быть и Ледерер.

Гарри так и скатился вниз. Она успела насчитать всего два звонка, прежде чем он возник в дверях.

— Подключись к звонку, — приказал Бразерхуд громко и четко. Гарри исчез. Бразерхуд выпустил руку Мэри. — А ты, Мэри, говори подольше. Растяни разговор. Ты ведь знаешь, как такие штуки делаются. Вот и делай.

Подняв трубку, она сказала:

— Резиденция Пима.

Никто не ответил. Сильные руки Бразерхуда направляли ее, вели, побуждали говорить. Она услышала металлический щелчок и прикрыла трубку рукой.

— Это может быть условный сигнал, — выдохнула она. И подняла палец, показывая один щелчок. Затем второй. Третий. Да, это сигнал. Они делали так в Берлине — два щелчка значат то-то, а три — то-то. Тайный язык, на котором общается агент и база. Она сделала большие глаза, как бы спрашивая у Бразерхуда, что ей теперь делать. Он покачал головой, показывая, что и сам не знает.

— Говори, — одними губами произнес он.

Мэри глубоко вздохнула.

— Алло! Говорите громче, пожалуйста.

Спасением оказался немецкий.

— Это резиденция советника британского посольства Магнуса Пима. Кто у телефона? Говорите, пожалуйста, вы будете говорить? Мистера Пима сейчас нет. Если хотите что-нибудь передать ему, пожалуйста. Если нет — позвоните попозже. Алло!

«Еще! — знаком приказал Бразерхуд. — Дай мне еще времени». Она повторила свой номер телефона по-немецки, затем по-английски. Линия не была перегружена, и она различала шум — словно от проезжающих машин и другой звук — скрипучий, словно от пластинки, пущенной на неверных оборотах, но щелчков больше не было. Она повторила номер по-английски.

— Говорите громче, пожалуйста. Очень плохо слышно. Алло! Вы меня слышите? Простите, кто говорит?

Больше сдерживаться она не могла. Зажмурившись, она крикнула:

— Магнус! Ради всего святого, где ты?

Но Бразерхуд был начеку. С чуткостью любовника он ощутил приближение такого всплеска и рукой прикрыл микрофон.

— Слишком быстро прервалось, сэр, — посетовал Гарри, заглянув в комнату. — Еще бы хоть минуту.

— Звонок международный? — спросил Бразерхуд.

— Может, международный, а может, и из соседнего дома, сэр.

— Что за невыдержанность, Мэри! Больше так не делай. Мы же в одной упряжке, и я старший.

— Его похитили, — сказала она. — Я знаю, знаю!

И все застыло: она сама, взгляд его светлых глаз, даже стоявший в дверях Гарри.

— Ну что ж, — наконец выговорил Бразерхуд. — Если тебе от этого легче… Похитили? А почему ты так считаешь? Похищение, это ведь уж хуже некуда, правда?

Стараясь не отводить глаз под его взглядом, Мэри вспоминала прошлое. Она увидела себя школьницей-выпускницей, уже перед концом последнего семестра, сидящей напротив инспектрисы. Рядом с инспектрисой сидит еще кто-то — строгая дама из Лондона.

— Эта леди набирает новых служащих в Министерство иностранных дел, дорогая, — говорит инспектриса.

— В особый отдел, — уточняет строгая дама.

— Леди очень понравилось, как ты рисуешь, — говорит инспектриса. — Она, как и все мы, под сильным впечатлением от твоих рисунков. Она хочет знать, не разрешишь ли ты взять папку с ними в Лондон на день-другой, показать их еще кое-кому.

— Это нужно для твоей родины, — говорит строгая дама, зная, что обращается с этими словами к отпрыску патриотически настроенного семейства.

Ей вспомнилось, как их тренировали в Восточной Англии, вспомнились девушки, ее ровесницы — их класс. Вспомнились увлекательные уроки: изготовление копий и офортов, изучение красок, различных сортов бумаги, картона, холстов и ниток. Как учили их делать водяные знаки, видоизменять их, резать резиновые печати, «старить» бумагу или, наоборот, подновлять ее. Она попыталась вновь пережить тот момент, когда поняла, что ее учат подделывать документы для британских разведывательных служб. И она увидела себя перед Джеком Бразерхудом в его чердачной каморке в Берлине в двух шагах от Стены. Джек-Бульдозер, Джек-Король, Джек-Негр и еще тысячи других Джеков, в которых он умел превращаться. Джек — руководитель берлинской резидентуры, предпочитающий лично знакомиться с новобранцами, особенно если новобранцами были хорошенькие двадцатилетние девушки. Ей вспомнился взгляд его очень светлых глаз, медленно смеривший ее с ног до головы, как бы взвесивший ее на весах сексуальности. Ах, какую ненависть вызвал он в ней тогда! — не меньшую, чем сейчас, когда он ворошит ее письма в папке, вытащенной из ящика письменного стола.

— Ты, должно быть, понял, что половина этих писем — это письма Тома из школы, — сказала она.

— Почему он не пишет вам обоим?

— Он пишет нам обоим, Джек. Том переписывается со мной отдельно, а с Магнусом отдельно.

— Сегментарное взаимопонимание, — сказал Бразерхуд, прибегая к профессиональному жаргону, которому сам обучал ее в Берлине.

Он поднес огонек к очередной своей толстой желтой сигарете и фатовски поглядел на нее сквозь пламя.

«Все они позеры, — подумала она. — Магнус с Грантом — не исключение».

— Ты ведешь себя нелепо, — заметила она раздраженно.

— Нелепа сама ситуация, а с минуты на минуту прибудет Найджел, чем усугубит нелепость. Что же послужило причиной? — Он открыл еще один ящик.

— Причина — в отце. Если уж говорить о ситуации.

— Чей это фотоаппарат?

— Тома. Но мы все им пользуемся.

— В доме есть другие аппараты?

— Нет. Когда Магнусу нужен аппарат, он берет его в посольстве.