— Епископ?.. он говорил, что видит Ад…

— Мне жаль святого отца. Но своим жизненным путём он сам выбрал собственную фобию. И вряд ли отец Эдвард продержится, как ты говоришь, в Аду дольше нескольких часов, хотя, всё зависит от того, как он себе это место представлял.

— Стоп! Вы говорите, что люди без фобий переносят страх на другие планеты. Так?

— Не люди, а человек. Это одноразовый процесс, переносчик транспортирует сразу всю сущность этой планеты. Но! Но всё это только теоретически. Практически же ещё ни один счастливчик не выбрался с Шедоу, даже имея возможность вместить в себя Страх.

— И почему же?

— Я, как видишь, жив–здоров. Так уж вышло, что я однажды поборол свою фобию, и стал пригодным для их целей. Да только вот выбираться отсюда мне было не на чем. Корабль разбился, а…

— Вы ведь создаёте предметы из ничего! Как так? Разве вы не можете создать судно?

— То‑то и оно, что не могу. Шедоу, словно извиняясь передо мной, подарила мне возможность жить целую вечность, а также воссоздавать всё, что я помнил в той, ещё человеческой жизни. Но и тут есть загвоздочка: лишь зная предмет от корки до корки, я смогу его представить и перевести в реальность. Строения межзвёздных кораблей, увы, я никогда не знал. Зато мне посчастливилось побывать отменным пивоваром…

— И вы выбрали именно такую жизнь? Земля, Солнце, зелёная травка… и три коттеджа?

— Это самые приятные воспоминания за всю мою жизнь. В земном аналоге этого места мы отдыхали всей семьёй. Я, жена, сын с внучкой…

Ник обхватил голову руками, сдерживая наступающую боль. Боль от новой и чересчур абсурдной информации.

— А что насчёт шаркеттов, — продолжал старик. — Я считаю, что они всё знают о Шедоу, и страстно желают выпустить Страх «погулять» по человеческим планетам. Но по каким‑то неведомым мне причинам они этого сделать не могут, вот и хватаются за каждую возможность, вроде тебя и твоего робота.

— Теперь обо мне и роботе. Почему именно Седна? И отчего она стала разумной?

— Видимо, из тех людей, что приземлились на — как там? Ах, да! — на «Панацее», не осталось в живых никого. Вот Страх и наделил разумом твою знакомую, чтобы та смогла стать вместилищем. Но что‑то пошло не так, и Седна, а, точнее, «Панацея» вырвалась и улетела.

— Это объясняет то, что планета зовёт её обратно. Да уж… а что с девочкой?

— Вот тут я не до конца уверен. Но знаю точно наверняка: она — телесное воплощение планеты, представшее перед тобой. И ты с ней ещё встретишься, юноша, я уверен. Только… только сможешь ли ты улететь?

Пилот покачал головой:

— Мой корабль разбит вдребезги. Хотя… Седна! Чёрт, да она же знает конструкцию «Панацеи» как свои пять пальцев, и…

— Ты знаешь, где она?

— Нет…

Филипп протянул собеседнику очередную бутылку пива:

— Тут уж ничего не поделаешь. Бледная девочка ещё придёт за тобой и заставит испытать твой самый страшный кошмар. Не выдержишь — умрёшь. Выдержишь — останешься здесь, как я, так как не сможешь улететь. Кстати, кроме меня на Шедоу в своих собственных мирках живут сотни обречённых на вечность людей…

Ник мгновенно оживился:

— И их можно увидеть?

— Конечно. Меня же ты увидел. Правда, я не знаю, каким образом, но всё же. Надо только знать, куда именно направляться, и путь сам выведет тебя к точке назначения. Но зачем тебе это?

— Я должен найти своё звено, — решительно заявил пилот. — Найти рухнувший авианосец и либо убедиться в смерти экипажа, либо помочь выжившим. Это мой…

— Долг?

— Это мой фатум. Это мой рок.

Ник встал с кровати и, кивком попрощавшись со стариком, выбежал из дома.

— Глупый, — прошептал в след Филипп. — Я всё правильно сделал?

— Правильно, — отозвался из пустоты тоненький детский голосок.

Он не понял, как очутился здесь. Ник просто бежал по автомагистрали, целиком и полностью погрузившись в мысли о Седне, сконцентрировавшись на её образе. «Она не должна была погибнуть! Не могла! — думал пилот, выбиваясь из сил».

Внезапно летний земной пейзаж сменился снежным. Повсюду шла страшная метель, ноги по пояс вязли в сугробах, а температура была стала низкой, что Ник мгновенно окоченел.

— Т–т-триз–зис, — сквозь зубы прошипел Пилот. — Это всё ненастоящее. Холод ненастоящий. Этого просто нет!

И, что странно, холод действительно отступил. Нет, отголоски его, конечно же остались, но дискомфорт волшебным образом исчез. Ник смекнул, что таким же образом можно увеличить обзор и попытался представить себе бесснежную равнину, но в этот раз у него ничего не вышло. Пилот пожал плечами и прикрыл лицо ладонью — ветер оставался всё таким же сильным, заставляя глаза истекать горячими слезами.

И всего через несколько минут он вышел прямо к обломкам «Персея».

— Твою ж мать…

В разгромленном состоянии авианосец казался ещё более величественным, чем в целом и рабочем. По крайней мере, именно чувство восхищения возникло у Ника, едва он смог рассмотреть сокрытую в пурге фигуру «Персея». Повсюду лежали разрозненные детали самых разных размеров, начиная металлическими болтами и заканчивая огромными пластами корабельной обшивки. Но самым неприятным зрелищем оказались трупы экипажа, разбросанные по всему разрушенному авианосцу. Большинство сгорело заживо, и их останки лежали в самых разных позах: стало ясно, что перед смертью все они безумно мучились. Некоторые были лишены конечностей — руки, ноги и даже головы встречались отдельно от тела. Алая, словно заря, кровь, застилала всё вокруг.

Засмотревшись с поражённым видом на мертвецов, Ник не сразу заметил стоящую неподалёку бледную девочку, отчётливо видимую даже в такую погоду.

— Эй, ты, — закричал пилот. — Не вздумай исчезать! У меня к тебе, сволочь, несколько вопросов!

Но девочка, едва заметно улыбнувшись, тут же растворилась, оставив бывшего капитана «Панацеи» наедине со своим страхом.

Ник забрался на огромную балку, торчащую из снега, чтобы лучше рассмотреть степень разгрома. Хотя, смысла в этом особого не было: корабль восстановлению явно не подлежал. Возможно, поработай над ним в течение года команда механиков, они смогли бы привести его в мало–мальски годный вид, но у Ника не было в запасе ни бригады рабочих, ни времени.

Забравшись на самый верх балки, пилот стал отчаянно вертеть головой в поисках Седны. Ничего, что могло бы напоминать девушку или её останки в пределах видимости не находилось, и Ник, спрыгнув вниз, медленно залез сквозь дыру в обшивке во всё ещё горящий остов авианосца.

Внутри было темно, глаза к недостаточности света привыкли не сразу. А когда привыкли, было уже поздно.

Из темноты, сидя перед чьим‑то обгоревшим и обглоданным телом, истекала слюной белая, как снег, Санджана. Она взглянула на пилота горящими красным злобой глазами, и из её оскалившейся пасти упал на покрытый копотью пол кусок окровавленной человечины.

Собака зарычала, пока не предпринимая никаких действий, но Нику было достаточно и этого. Из него будто вытягивали наружу самый ужасный кошмар — боязнь собак, кинофобию.

Пилот замер, как вкопанный. Он молча наблюдал за тем, как Санджана оттолкнула от себя изгрызенное тело и медленно, но решительно направилась в сторону Ника. Страх залил глаза, лишив дара речи и заставив тело застыть на месте.

— Причём тут я? — проскочила в его голове вполне резонная, но слегка несвоевременная мысль. — Я ведь… чёрт… долбанные шаркетты! Меня‑то зачем?!

Собака оскалилась, исторгнув злобное рычание. Её тело сжалось, словно пружина, и всего через мгновение она прыгнула. И вот она уже летит, выпустив вперёд когтистые лапы, раскрыв усеянную окровавленными зубами пасть. Время для Ника замедлилось в сотни раз, колени усиленно затряслись, а пальцы сами собой сжались в кулаки. Но в то же время пилот каким‑то образом понимал, что сдвинуться с места, а уж тем более применить силу против своего страха он не сможет.

Ник крепко зажмурил глаза, уже чувствуя возле своего лица пахнущее смертью дыхание Санджаны.