— Тянешь на своих плечах все хозяйство, кормишь две семьи, недоедаешь, недосыпаешь, от себя кусок отрываешь… — привычно и бранчливо ворчала на кухне мать, укладывая в холодильник мясо, овощи, масло и комбижир.

— Уж ты-то недосыпаешь, недоедаешь, — тихо, чтобы никто не услышал, произнесла Лида и отвернулась от кухни.

Ей хотелось однажды высказать все прямо в лицо матери — что не от себя она кусок отрывает, а в столовой ворует, да, ворует, и все ей мало, и главное, за что она Вальку не любит, — не тащит он в дом ничего со своей овощной базы…

Осторожно прикрыв дверь на кухню, чтобы не слышать материнских причитаний, Лида подошла к окну и снова застыла, вглядываясь в несуетное движение прохожих — и местных жителей, и тех, кого в этом южном городке называли с оттенком пренебрежения и легкой, тщательно скрываемой зависти — отдыхающие…

А Вальки все нет и нет…

Запах лиственницы…

Елок на Севере не было. Перед Новым годом, примерно за месяц, Валька принес из тундры коричневые шершавые ветки.

Не говоря ни слова, поставил их за печкой в ведро с водой. Ветки в тепле ожили, из почек пробились тонкие нежные зеленые иголочки. А в конце декабря Валька подвязал эти ветки к рукоятке лопаты, и получилась елочка, совсем как настоящая…

Еще тогда, на обледенелом шоссе, Лида знала, что между ней и Валькой в этот вечер будет что-то запретное, и страшное, и неотвратимое, и желанное; они уже не шли, а почти бежали к маленькому домику на краю поселка, торопясь и задыхаясь на морозном ветру, и Лида с тревогой думала, что станет делать, если к ее соседке пришел ухажер, и куда им потом идти с Валькой, куда?..

Но на двери висел замок.

Пока Лида доставала из тайничка ключ и возилась с замерзшим механизмом, Валька стоял рядом, засунув руки в карманы, и постукивал носком сапога по обмерзшему сугробу. Исподлобья он разглядывал полуразваленную хибарку, окна которой были наглухо зашиты фанерой и сверху забросаны снегом.

— Окна зачем забили-то? — спросил Валька.

— А это на зиму только, чтобы теплее было.

— Как кроты… — усмехнулся Валька. — Я, наверно, не смог бы жить так… Будто в погребе, без света…

— Какой же свет зимой? В полярную-то ночь?..

— Какой ни есть, а свет! — сказал, как отрубил, Валька и пошел следом за Лидой, пригибаясь на входе, такой уж низкой была покоробившаяся дверь.

В сенцах они опять задержались, пока Лида открывала второй замок, и лишь затем вошли в маленькую, жарко натопленную кухоньку.

— Раздевайся, ноги вытирай и проходи в комнату, — сказала Лида. — Я тебя чаем угощать буду…

Валька послушно разделся и направился за занавеску. В доме была только одна комната, перегороженная низенькой печью, и одну половину называли кухней, а во второй половине жили. На стенах висели два ковра (в морозы они примерзали к стенам), под коврами стояли две кровати, застеленные одинаковыми голубыми покрывалами, посреди комнаты был стол с вазой, в которой пылились бумажные цветы.

— Вот… Хоть чаю настоящего попьешь… Разве в столовой чай? Там ведь его жженым сахаром закрашивают.

— Как — сахаром? — удивился Валька.

— А ты и не знал?.. Для цвету — жженым сахаром, обыкновенно.

— А чай? Воруют, что ли?

— Нет… — улыбнулась Лида. — Сколько по норме положено, столько и закладывают, но… он жидкий получается.

— Ну дела…

— А я тебе сейчас цейлонского заварю… Варенье тебе какое больше нравится — земляничное или вишневое?

— Все равно, — махнул рукой Валька.

Потом Валька и Лида сидели друг против друга и чинно прихлебывали душистый чай.

— Вот так мы и живем… — щебетала Лида. — Этот домик рыбкооп списал, и его хотели на слом пустить, а мы с Дюймовочкой попросили, чтоб его нам отдали. И отремонтировали как смогли. Теперь живем. Все же лучше, чем в общежитии, правда?

Валька молчал, хмуро оглядывая уютное девичье гнездышко, украшенное в мыслимых и немыслимых местах салфеточками, занавесочками, накидочками и вырезанными из журнала «Советский экран» цветными фотографиями киноартисток.

— Ой, совсем забыла! — всплеснула руками Лида. — У нас ведь коржики есть! Принести?

— Валяй! — сказал Валька и откинулся на спинку стула.

Он страшно смущался в гостях и оттого грубил или хотел казаться грубым, но ведь на самом деле он был ласковым и добрым, и Лида уже знала это и прощала ему все…

Забывшись, Валька взгромоздился на стол локтями, но вскоре опомнился и сложил руки на коленях. Хмель понемногу выветривался из Валькиной головы — он потом признался, что перед танцами выпил для храбрости, — и вот таким, покорным и тихим, он все больше нравился Лиде. Она продолжала болтать о всяких пустяках, а Валька сидел, опустив голову, внутренне напрягаясь, и ждал, когда Лида опять погладит его соломенные волосы. Лида ходила из комнаты в кухню и обратно, носила чайник, сахарницу, печенье, и как-то само получилось, что вдруг Валька оказался на ее пути, положил руки ей на плечи. Лида замерла. Крепко прижавшись друг к другу, они стояли и молчали, и наполнявшее Вальку теплое доброе чувство сменялось другим, нетерпеливым и властным, и волнение, охватившее его, передалось Лиде, она с плохо скрываемым страхом и желанием заглянула в Валькины глаза и перешла на шепот:

— Валя, Валечка… Сейчас Дюймовочка вернется…

— Не вернется, — прерывистым шепотом ответил Валька, и глаза его помутнели, сделались неузнаваемо широкими, бездонными, и Лида, задыхаясь, полетела в их синюю глубину.

Зашуршал механизм старых часов, внутри что-то щелкнуло, будто бы покатилось что-то, и вслед за тем послышались размеренные удары — бим-бом-м… бим-бом-м…

Полночь.

Что же могло с ним случиться?

Если бы напился, уже обязательно нашлись бы добрые люди, пришли бы и прокричали с дороги, через калитку (чтоб на всю улицу было слышно): «Лежит ваш Валька там-то и там-то…»

А если вдруг набедокурил, в милиции его так долго не стали бы держать — пожурили бы слегка и отпустили бы, — там свояк отчима работает заместителем начальника.

Где Валька, что с ним?..

Ой, Валька, Валька…

Снова запах лиственницы…

Наплывает волнами, заполнил всю комнату, сладкий запах, арбузный запах… Валька любит арбузы. На Севере все мечтал увидеть хоть раз, как они растут, — он-то сам из архангельских, откуда у них арбузы?..

Заявление.

Валька ровно в два часа пришел к райисполкому. Покрутился на крыльце, поглядывая по сторонам, а смущенно рдеющая Лида украдкой наблюдала за ним и лишь через несколько минут отважилась выйти из-за угла. Подошла, поздоровалась, как обычно.

— Паспорт не забыла? — спросил Валька.

— Не забыла.

— Давай сюда, — сказал Валька и ногой толкнул дверь.

А когда они вышли из загса, то были уже невеста и жених. Валька повел Лиду в магазин, купили бутылку шампанского… В тот же вечер Валька перетащил из общежития в домик Лиды свой обшарпанный чемодан. А Дюймовочку они выселили в гостиницу, поближе к ее ухажеру, который жил там же. Начиналась новая жизнь.

Валька стал серьезнее, хозяйственнее. Лида нарадоваться не могла, глядя, как он мастерит полочки на кухне или прилаживает в сенях специальный ящик для мяса — подвесной, для защиты от мышей. И бочка с водой всегда была наполнена, и дров теперь хватало…

Да тут еще с Диксона прислали Валькины подъемные — сразу четыреста рублей! После вахты Валька поджидал Лиду у столовой, и они торопливо бежали по улице, чтобы успеть до закрытия попасть в промтоварный магазин. Озабоченно переходя из отдела в отдел, Валька нагружался покупками, сам выбирал товары, которые понадобились бы в семейной жизни, а иногда тратил деньги на такие вещи, что Лиде даже становилось жалко, как если бы эти деньги уже всецело принадлежали не ей. Перед самой свадьбой Вальке вздумалось купить холодильник. И купил! Сам на саночках привез его в домик, установил, подключил. В ту ночь Лида долго не могла уснуть, слушая урчание, доносившееся из белого эмалированного брюха «Саратова». Поначалу она даже деловито отругала Вальку — живем на Севере, в кладовке мороз минус сорок, продукты и без холодильника не испортятся, — но встретила упрямый Валькин взгляд и замолчала. А потом ласково улыбнулась и поцеловала Вальку в щеку.