Ступе подошел ближе и увидел на двери табличку с надписью:

Итак, Ступе ударил в дверь семь раз, а потом — из-за приписки «по меньшей мере» — еще трижды. Затем прислушался и различил в глубине хижины шум, похожий на перезвон колокольчиков. Но вот дверь распахнулась, и на пороге появилась на редкость диковинная фигура. Это был маленький человечек в кумачовом костюме и кумачовом же цилиндре, с огромными черными усами под толстым носом. Концы усов торчали на полметра вправо и влево, словно две турецкие сабли. На руках и ногах, на полях шляпы, в ушах и даже на кончиках усов висели серебряные бубенчики, звеневшие при каждом его движении. А уж усидеть на месте этот странный субъект никак не мог. Он скакал и подпрыгивал почти не переставая, правда, вид у него при этом был такой бесконечно печальный, будто кто-то заставлял его все это проделывать.

— Ага! — воскликнул он, увидев путешественника. — Да тут, без сомнения, гость пожаловал. Хотя никакого проку мне от этого не будет, я все же хотел бы знать, с кем имею честь познакомиться.

— Ступе, — с легким поклоном отрекомендовался ученый. — Станислаус Ступе, шутковед и чепухолог, занимаюсь важными научными исследованиями.

— Какая жалость! — ответил странный малый и подпрыгнул, отчего все его бубенчики дружно зазвенели. — Меня зовут Низельприм, однако не стоит труда, сударь, пытаться это запомнить.

— А что же, простите, достойно жалости? — поинтересовался Ступе. — И почему не стоит труда?

— Ох, бессмысленно объяснять вам это, любезный, потому что вы все равно не удержите всех объяснений в голове.

— Уверяю вас, — возразил Ступе, — память у меня довольно хорошая.

— Однако здесь она вам не поможет. — Низельприм уныло покачал головой. — Дело не в вашей памяти — дело во мне.

У Ступса возникло ощущение, что он явился сюда совершенно некстати, и поэтому со свойственной ему учтивостью он произнес:

— Нижайше прошу прощения, если я вас побеспокоил, господин Низельприм. Может быть, я загляну к вам в другой раз, когда вам позволит время…

— Нет-нет, ради всего святого! — смущенно пробормотал Низельприм. — Входите, пожалуйста… даже если это совершенно бесполезно.

Ступе проследовал за хозяином в убогую хижину. В ней была одна-единственная комната; скудную мебель, видно, сколотили из трухлявых досок — из обломков кораблей, прибитых волнами к берегу; а вместо посуды в ход пошли ржавые жестянки. Как ни странно, стол был накрыт на две персоны.

Низельприм предложил Ступсу занять место за столом. Непрестанно вздыхая, он из маленького бочонка наполнил до краев два самодельных бокала.

— Это ром, что остался после кораблекрушения, — пояснил он. — Пейте, пожалуйста, он все равно долго не протянет.

— Так вы ждали меня? — спросил Ступе. Отчаяние хозяина дома так и бросалось в глаза, вызывая у гостя искреннее сочувствие.

— Увы, нет, — жалобно ответил тот. — Вторая жестянка предназначалась моему брату Назелькюсу. Но я хлопочу напрасно, поскольку Назелькюс вообще ничего обо мне не знает.

Он позабыл меня, как забывает каждый. Такова моя участь. — Казалось, у Низельприма вот-вот потекут слезы.

— Искренне сожалею, — пробормотал Ступе и отхлебнул немного рома. — Я едва могу представить себе, что вас можно забыть, ведь у вас поистине незабываемый вид.

Низельприм горестно кивнул:

— Да, я действительно изо всех сил стараюсь произвести впечатление. Это платье с колокольчиками я ношу вовсе не потому, что оно мне нравится, а чтобы остаться хоть у кого-нибудь в памяти. Но я знаю, что это пустые надежды, что все напрасно. Эта способность — способность запоминаться, — которой обладает всякий человек и ничуть ей не удивляется, у меня, знаете ли, отсутствует. И так было всегда. И вы, сударь, тоже будете помнить обо мне лишь до тех пор, пока видите перед глазами. В тот самый миг, когда мы с вами расстанемся, вы забудете меня раз и навсегда. Вы забудете меня так, словно мы с вами никогда и не встречались. Можете ли вы представить себе, каково мне жить с таким грузом? Вы видите перед собой несчастнейшее существо!

Он громко всхлипнул и залпом осушил свою жестянку.

— Речь, вероятно, идет о какой-то болезни? — полюбопытствовал Ступе и осторожно отхлебнул из своей.

Низельприм заново наполнил свой бокал.

— Однажды в молодости я побывал у врача, потому что сказал себе: «Низельприм, тебе явно чего-то недостает! Тебе не хватает того, чем могут похвастаться все остальные, а именно умения оставаться в памяти других людей». Я подробно описал доктору свой недуг. Он внимательно выслушал меня и сказал, что ему-де нужно поразмышлять над этой проблемой.

Низельприм опять залпом выпил ром.

— Ну и?… — осторожно спросил Ступе.

— Продолжения не последовало, — ответил Низельприм и утер навернувшиеся на глаза слезы. — Едва я вышел из кабинета, как врач, естественно, тут же меня позабыл, и ему не над чем уже было размышлять. Спустя некоторое время я даже написал ему письмо, но от этого, разумеется, ничего не изменилось, потому что врач не мог вспомнить того человека, который побывал у него на приеме и звался Низельпримом.

— Действительно, дело запутанное, — согласился Ступе. — Стало быть, если вы, к примеру, выйдете сейчас из комнаты, то я подумаю, что все время находился здесь один?

— Совершенно верно, — вздохнул Низельприм. Он отжал в бокал кончики усов, намокшие от слез. — Однако не поймите меня, сударь, превратно. Плачу я не по этой причине. Я плачу из-за своего любимого брата, которого мне не суждено прижать к груди и расцеловать — никогда-никогда-никогда. Это злой рок.

— Ах, ну да, правильно, — спохватился Ступе. — Вы ведь, собственно, поджидали своего брата. Почему же он не пришел?

— Он никогда не приходит, — снова принялся сетовать Низельприм. — То есть он, возможно, все же когда-нибудь придет, возможно, он даже уже здесь, но мне от этого не легче. Это ужасно, просто ужасно!

— Вы меня окончательно запутали, — признался Ступе. — Если это не слишком затруднит вас, объясните мне, в чем, собственно, дело.

— Зовут его Назелькюс, — начал свой рассказ Низельприм, — это я помню абсолютно точно.

— И правда, — вставил Ступе, — я видел это имя на указателе внизу, у подножия горы.

Совершенно верно продолжал Низельприм Вот только, чтобы попасть к нему, надо двигаться в противоположном направлении, хотя он точно так же живет на вершине этой горы, в этой же самой хижине. И тем не менее… тем не менее…

Он опять начал громко всхлипывать и должен был осушить еще одну жестяночку рома, прежде чем смог взять себя в руки. Ступе терпеливо ждал.

— Итак, дело обстоит следующим образом, — наконец возобновил Низельприм свой рассказ. — Мы с братом близнецы и похожи друг на друга как две капли воды. И все же мы совершенно разные. Я хочу сказать, что его история совершенно отличается от моей… — Он прервался и пристально посмотрел гостю в глаза: — Скажите, пожалуйста, почтеннейший, а вы, часом, уже не побывали у него?

— Нет, насколько я знаю, — ответил Ступе. — Во всяком лучае, я этого не помню.

Низельприм меланхолично кивнул:

— Это свидетельствует о том, что вы действительно не были у него, потому что его вы бы точно запомнили.

— Должен ли я заключить из ваших слов, что ваш брат не традает таким же, если позволено так выразиться, недугом, как вы?

— Ох, у него тоже есть изъян! — воскликнул Низельприм. — Но при всем желании нельзя сказать, что он от этого страдает. Я ведь говорил, что с ним все обстоит ровным счетом наоборот. Назелькюса никогда нельзя заметить, пока он находится рядом с вами. И только когда он уходит, ты вспоминаешь, что он здесь был. К примеру, он мог бы сейчас находиться здесь, с нами и мы оба тем не менее ничего бы об этом не знали. Но стоило бы ему покинуть нас, как мы совершенно отчетливо вспомнили бы, что он был у нас, что говорил и что делал.