- Я переехал жить к дяде и его семье.
- Они были добры к тебе?
Опустив голову, я вздохнул.
- Они пытались. Дядя Макс – брат моего отца, но они были разными, как день и ночь. Их жизни кардинально различалась, и я был вырван из своей стихии. Я должен был жить в одном месте, посещать школу по графику, как другие дети. Конечно, я плохо со всем этим справлялся и, поэтому очень злился. Я был зол на своих родителей за то, что они погибли, и оставили меня одного, и на дядю за то, что тот не был похож на отца. Тогда я ненавидел всех и вся.
- Что произошло потом?
- Макс подарил мне мамино оборудование и записал на занятия по фотографии. Это был спасательный круг, который мне был нужен. Я начал работать в фотомагазине неполный рабочий день, и это помогло успокоиться. Пока я хорошо учился, дядя давал мне много свободы. Он знал, что я не вписываюсь в окружающую обстановку, и пытался максимально облегчить мне жизнь. Я ему многим обязан.
- Ты все еще видишься с ними?
- Я уехал, когда мне было семнадцать. Но сделал это на хороших условиях. Я приезжаю к ним по случаю, посещаю семейные события и все такое. Каждый год я отправляю всю семью в двухнедельный отпуск по их выбору. – Я усмехнулся. – Они любят Флориду и часто туда ездят.
- Не твой первый выбор?
- Даже не в десятке. Но им это нравится, они любят курорты. Если это делает их счастливыми, я не против. Они хорошие люди. Скромные, спокойные. У них своя жизнь, а у меня своя. Но я люблю их, и они сделали все возможное для меня.
- Полагаю, ты больше не пользуешься камерами матери?
- Пользуюсь иногда. Временами мне нравится старая школа. У меня есть место, где я все еще могу снимать на пленку. Кладовка, – я указал на дверь наклоном головы, – используется, как темная комната. Я сам создаю образы, но нечасто это делаю.
- У тебя много техники. – Алли провела пальцем по ближайшему к ней большому монитору на столе.
- Я делаю всю работу сам. Никому не доверяю свои фотографии, если только не должен отправить файлы в спешке.
- Такой умный и талантливый, – выдохнула Алли. – Чем больше я узнаю тебя, тем больше ты меня поражаешь.
- Это ты меня поражаешь, Соловей. – Я крепче прижал ее к себе. – Вот так просто я рассказал о себе больше, чем когда-либо в своей жизни. Я никогда не говорю о своем прошлом.
- Ты никогда не сидишь ни с кем после дня погони за штормами и не выворачиваешь душу наизнанку?
Я усмехнулся от ее слов.
- Нет, мы обычно слишком устаем после плетения косичек друг другу.
Она захихикала, но тут же вновь стала серьезной.
- Я рада, что ты чувствуешь, что можешь. Ты можешь поговорить со мной обо всем.
Я поцеловал ее. Мне не хотелось, чтобы она уходила, но я знал, что ей уже пора.
~ᵗʶᶛᶯˢᶩᶛᵗᶝ ̴ ᶹᶩᶛᵈᶛᵑᵞ©~
Следующие несколько дней мы разговаривали, переписывались, и я заезжал к Алли в больницу. Мне нравилось быть рядом и смотреть на нее.
Были моменты, когда Алли была так занята, что я мог лишь сидеть недалеко от сестринского поста и наблюдать за ней, но мне нравилось видеть ее в действии.
На работе она была в своей стихии, не было никакой застенчивости или колебаний. Она была Алекс – медсестрой, с которой я познакомился, ответственной, уверенной, без признаков девушки, так страдающей от чувства вины, которая не могла вырваться из своих цепей.
Когда в приемной не было так загружено, я мог украсть Алли в кафетерий, выпить кофе. Несколько раз мы пробирались в палату, где я мог сводно держать ее в объятиях и целовать. Я старался не улыбаться, когда она уходила от меня, приглаживая волосы и безуспешно пытаясь выглядеть профессионально. Ее губы были припухшими, глаза блестели, а улыбка была слишком широкой.
Она потрясающе выглядела.
В вечер ее «фальшивого свидания» с Брэдли я напряженно расхаживал по мансарде, выпив слишком много виски, и практически напал на Алли, когда она появилась у моей двери. Я был благодарен, что она освободилась пораньше. Она казалась уставшей, и я использовал это как оправдание, чтобы снова заманить ее в свою постель и обнимать всю ночь.
В воскресенье я проводил Алли на обед с родителями, ненавидя ту власть, которая у них была над ней. В тот день она должна была присутствовать с матерью еще на одном мероприятии, и у меня не было возможности увидеть ее до понедельника.
Я надеялся провести с ней как можно больше времени, пока реальный мир не прорвется к нам, но со звонком Шона моя прежняя жизнь обрушилась на меня, забирая обратно в реальность вдали от дома и от Алли.
~ᵗʶᶛᶯˢᶩᶛᵗᶝ ̴ ᶹᶩᶛᵈᶛᵑᵞ©~
Несколько дней спустя я ходил по залу, где проводился благотворительный аукцион, глядя на излишнее богатство, включающее в себя тяжелое дорогостоящее убранство на столах и изысканный китайский фарфор. Запах тепличных цветов, украшавших центр каждого из них, тяжелым облаком висел в воздухе. Официанты в смокингах разносили подносы с роскошными деликатесами, которые пренебрежительно отклонялись слишком тощими женщинами и мужчинами, которых гораздо больше интересовало содержимое их бокалов. Я осмотрел огромный аукционный стол, заваленный баснословно дорогими вещами, которые были абсолютно никому не нужны в этом зале, но я знал, что каждый из присутствующих будет делать ставки, стараясь перебить других, и забудет о покупке сразу после приобретения.
И все это делалось под знаменем благотворительности.
Я обошел зал, понимая, что не должен быть здесь, но у меня больше не было сил держаться подальше. Это было новое чувство для меня – скучать по кому-то. Алли занимала все мои мысли, пока я был в отъезде – еще одно впервые для меня. Обычно я был так увлечен своей работой, что ни на что больше не отвлекался. А в этот раз образы, мысли и воспоминания о смехе Алли, ощущении ее в моих руках просочились в мой разум, нарушая концентрацию. Я жаждал ее.
Казалось, я не видел Алли целую вечность, и мне до боли хотелось увидеть ее милое личико. Когда мне позвонили, рассказав о массовом оползне в Индонезии, я улетел той же ночью. Но до вылета все же примчался в больницу с надеждой провести с Алли хоть пять минут в пустой комнате. Отделение скорой помощи оказалось закрыто для входа, так что я мгновение понаблюдал за Алли через стеклянные двери, восхищаясь ее профессионализмом, а затем ушел, не прерывая. Я послал ей сообщение, в котором говорил, что меня вызвали – я не мог уехать из города, не сообщив ей об этом.
Несколько дней я провел, фиксируя разрушения в небольших деревнях, которые сильнее всего пострадали от катастрофы. Большинство районов по-прежнему были недоступны, но то, чему мы с Томми стали свидетелями, представляло душераздирающее зрелище. Я надеялся остаться дольше, но они хотели получить изображения немедленно, поэтому мы быстро и много путешествовали, фиксируя все, что могли.
Со связью там было очень плохо, но, когда я мог получить доступ к интернету, меня всегда ждало короткое сообщение от Алли. Простые: позаботься о себе – я скучаю – думаю о тебе, но так много значащие слова.
Я вылетел сегодня, приехав в город всего несколько часов назад. Помчался домой, принял душ, и сразу же отправился на это мероприятие, надеясь увидеть Алли, даже если только мельком. Билет было трудно найти, но я сказал своему бизнес-менеджеру Джону Рейнольдсу, чтобы он сделал все возможное для его получения, и он достал его. Обычно я не такой иррациональный или требовательный, когда дело доходило до моих эмоций, но с Алли весь контроль, казалось, вылетал в окно.
Увидев, сколько денег было потрачено только на декор зала, я покачал головой. Эти средства могли быть использованы для реально нуждающихся.
Размышляя о том, что только недавно видел, о страданиях и опустошении, которым стал свидетелем, и, зная, как мало получат эти люди, я разозлился.
Схватив двойной скотч и уклоняясь от назойливых женщин и мужчин, которые выглядели так, будто предпочли бы находиться где-нибудь еще, но не здесь, я, наконец, нашел ее.
Стоя в тени, я любовался Алли. Она выглядела такой непохожей на них – маленькая и нежная среди черной и бежевой палитры, как всплеск солнца на фоне темной бури. Платье цвета заката обнажало ее плечи, и нежным облаком струилось вокруг ее тела, когда она двигалась. Ее сияющие в свете ламп волосы рассыпались по спине, и я захотел зарыться в них руками, пока буду целовать ее идеальный рот. Я влюбился еще сильнее.