Под вечер все-таки справились. Едва помыться успели да чайку хлебнуть, вдруг начался кордебалет: машину к пуску, хватай концы, отчаливай!

Что такое? Почему? Стояли третьим корпусом, впереди еще два. К чему такая срочность?

Веня выскочил на палубу — всегда кажется, что наверху яснее, — и глазам своим не поверил: от стенки к рейду улепетывали тральщики, словно утки из кустов. Гремели портовые динамики, рассылая приказы. На судах своя связь и тоже не молчит. Друг друга глушат, слов не разобрать, одно сплошное гавканье, будто растревожили собачий питомник. Прожектора включили, чтобы помочь, а от них перед глазами только снег косой струится.

Замерз Веня, ничего не понял, спустился в салон чай допивать, а «крестный» ему говорит:

— Тебе, Веня, лучше сойти. Неизвестно, как все обернется.

— Что случилось-то? Из-за чего сыр-бор? — удивился Веня.

— Шторм идет. Хороший обещают, на концах не удержимся. Велено на рейд сматываться.

— Как же это? Почему? — в растерянности произнес Веня и услышал в ответ:

— Диспетчер звонил, передал.

«Какой диспетчер? Не может быть! Я что, тут живу взаперти, совсем дурной стал? Пропустил, что ли?» — взволновался Веня и спросил, боясь подтверждения:

— А что, диспетчер уже есть, который погодой ведает?

— Да нет, обычный, портовый, — устало сказал «дед», не поняв Вениной возбужденности.

Безразличный тон «деда» его не успокоил. Веня быстро собрал свои манатки и «списался» с «Пикши». Искать пристанище в такую погоду было неразумно, и Веня пошел в свою берлогу, захватив с судна побольше газет.

На землянку сверху навалило большой сугроб. Снег был плотный, подбитый ветром. Ему случалось уже ночевать в ней зимой. Хоть он и не испытывал от этого большой радости, приходить в уныние тоже повода не было. Технология зимней спячки была у него отработана. Человек сам себе печка. Главное, чтобы сухо было и тепло не выдувалось.

Он разрыл лаз припрятанной лопатой, пробрался внутрь и заделал вход. Комплект сухой ватной одежды всегда хранился в полиэтиленовом пакете. Он запалил свечу, переоделся, сунул ноги в сухие валенки и сжег несколько газет, удаляя скопившийся холод.

Веня делал все механически, обстоятельно, не спеша устраивался на ночлег. Он лег на топчан, укрылся шерстяным одеялом, но сон не шел. Не потеря «Пикши» его беспокоила, а отношение к усвоенным понятиям, которые неожиданно предстали перед ним в новом, неведомом прежде соотношении. Он почувствовал, какой колоссальный разрыв существует между его пониманием жизни порта и другим, до поднебесья восходящим знанием, включающим в себя и законы природы.

Оказывается, общие закономерности в жизни судов, которые он для себя вывел, наблюдая жизнь порта, существуют не сами по себе, как он думал прежде, а подчинены единому замыслу. Не только видимые перемещения тральщиков у причалов имеют общую основу, а и не объяснимые для него случайности тоже вызваны конкретными причинами. И причины эти  у п р а в л е н и ю  хорошо известны, потому что смотрит оно другим зрением и видит смысл жизни судов не в их береговой перемещаемости, а в общей цели, которая состоит в том, чтобы суда хорошо ловили рыбу, а для этого их надо содержать в порядке, обеспечивать и спасать.

С тех пор  у п р а в л е н и е — сила Вене неведомая, наделенная высшим знанием и могуществом, способным спасти от стихии, — приоткрыло перед Веней свою суть, и, наблюдая теперь непонятные изменения, он старался не столько к ним приспособиться, сколько доискаться до причин, вызвавших эти изменения. И когда ему это удавалось, он ощущал глубину и многослойность жизни, на время словно проникал за видимую оболочку и приобщался к той высшей, осмысленной силе, которая определяла все портовое существование.

Этот смысл был для него как небо над головой. А еще была земля, его жизнь конкретная, здесь тоже существовали свои вопросы, свои особенности, и, осваивая новую территорию, он должен был вольно или невольно вырабатывать правила, которые помогли бы ему в этой жизни удержаться.

Перво-наперво дал он себе зарок: в рот не брать ни капли. Хоть и считалось, что в порту сухой закон, но если уж в море его, по слухам, активно нарушали, то в порту, на берегу неприличным считалось не нарушать. Были и такие кадры, что, взяв в руки бутылку, выпускали ее только тогда, когда судно на рейд оттаскивали. Да добро бы еще только водку. Коля-одеколонщик так в море к зелью своему привыкал, что когда и на берег сходил, набирал флакушей полную пазуху и на взгорочке, на «зеленой конференции», сосал их, не просыхая до отхода. Никакой другой жизни ему не надо было.

Ну а коль Веня в своем решении был тверд, то и воспринимался часто как человек необычный, что доставляло ему поначалу большие неудобства.

И еще одно правило казалось окружающим не совсем нормальным. Денег за свою работу он не брал, отчего многие сомневались в его здравом рассудке.

— Ты, может, сектант какой? — спрашивали его искренно.

— Ага, точно, из новой секты, бичевской, — отшучивался он.

Сознавая свою невольную вину перед государством, он сам создавал себе условия, в которых жизнь его была бы меньше подвержена упреку. Коль деньги эти не могли какой-то своей частью участвовать в общем обороте, то и принять их он не имел права. За это мудрое решение он был благодарен себе и через пять, и через десять лет, наблюдая, как из-за любви к деньгам портились и гибли хорошие люди, становились корыстными, тупыми, озлобленными.

— Все зло от денег, — говорил он.

— Добрый ты, юродивый, как твою разэтак! — возмущались мужики. — На что жить-то людям, если денег нет?

— На совести надо жить, на благодарности и на доброй памяти. Ты человеку добро сделал — он его помнит. Надо, чтоб добро сутью человеческой стало. Не платой за что-то, а первым побуждением, первым шагом, от него счет поступкам и делам ведется. А коль деньгами взял — уже и все, даже спасибо не говорят.

— Ну, это ты один за спасибо можешь, а мы — нет, — отмахивались мужики от Вениной странности, а иногда и подсмеивались над ним. Кто-нибудь с хмурым лицом подходил к Вене и жаловался:

— Беда, друг.

— Что случилось? — сразу реагировал отзывчивый Веня.

— Деньги у меня завелись. Еле вывел.

В общении с ним и пошло гулять по флоту это присловье. Как ни чурался Веня денег, а все же они его сами нашли, да так припечатали, что ни охнуть, ни вздохнуть.

Порт — страна большая, вольготная. Места здесь на всех хватает. Харчи на судах обильные, а моряки народ не жадный, любого накормят, приютят. Дармовое житье задерживало в порту разный посторонний народ. Одни, в запое отстав от судна, продолжали здесь догуливать рейсовый заработок, другие, списанные за драки, прогулы или нежелание работать, не знали, куда себя деть, и ждали, пока судьба сама ими распорядится. Были и такие, кто, попав сюда невесть как, нашли здесь золотую жилу и торопливо, жадно, нагло спешили набить свой карман.

Веня их всех считал «залетными» и особой дружбы с ними не водил, хотя они сами-то, признавая Венин авторитет и опыт, старались войти с ним в контакт.

Самые ловкие и изворотливые проживали в порту по году, по два, кочуя по судам, бездельничая, отыскивая и потроша старых знакомых, иногда подворовывая по мелочам. Жизнь порта они, безусловно, не украшали, да и Венину усложняли. Поэтому он без сожаления смотрел, когда  у п р а в л е н и е  время от времени от них избавлялось, организуя массированные рейды по своим тылам.

«Выведем бичей на флоте!»

У п р а в л е н и е, конечно, сила огромная. Но внутри, на судах, тоже есть свои интересы. Поэтому, хоть и считалось, что руководит чисткой  у п р а в л е н и е, осуществлял-то ее сам порт. Если человек команде пользу приносит, зачем же его трогать? Веню о таких рейдах загодя предупреждали многочисленные друзья, и он, переждав пару дней в берлоге или на надежном судне, снова выходил на свет божий.

И вот как-то, сразу после одной из чисток, появился в порту один резвый залетный. Морда не так чтобы шибко пропойная, но помятая и нечистая. Лет около тридцати, Венин ровесник.