— Со мной учителям тоже приходилось биться, — сказала она. — Быть может, я лучше разбиралась бы в разных вопросах, если б была наделена отличными дарованиями. Я не помню случая, когда бы могла гордиться выполненным уроком…

Она оборвала себя на полуслове, недоумевая, куда еще может завести ее собственный язык, и, чтобы выйти из положения, прибавила:

— Может, поэтому я так сочувствую бедняге Кросджею.

Мистер Уитфорд, по всей видимости, не обратил внимания на то, что Клара пролепетала что-то об «отличных дарованиях», хоть это были его собственные слова, только что им произнесенные — и притом с особенным ударением — в похвалу мисс Дейл.

Голос сэра Уилоби развеял облачко смущения, сгустившееся было над Кларой.

— В том-то и дело, — сказал он. — Я твердил Вернону, что с этим мальчуганом можно добиться толку одной лишь лаской. Его нельзя принуждать. На меня, например, понукание не оказывало ни малейшего действия. Всякий порядочный мальчишка непременно взбунтуется. Ах, Клара, мне ли не знать, что такое мальчики!

И он посмотрел ей в глаза — в глаза, которые разглядывали его, как некую песчинку, случайно оказавшуюся в поле зрения. Глаза были широко открыты, потом закрылись.

Когда они открылись вновь, они уже не смотрели на него.

Сэр Уилоби был болезненно чувствителен.

Но даже теперь, зная, что ранит его, а может быть, именно оттого, что она это знала, Клара все еще пыталась вскарабкаться на утерянную высоту, на узкую полоску «ничьей земли», откуда мы позволяем себе с беспечностью постороннего наблюдателя обозревать недостатки любимых. Взобраться на эту высоту, впрочем, ей так и не удалось, и все ее старания привели лишь к тому, что она соскользнула еще ниже, чем стояла до этой попытки.

Доктор Мидлтон отвлек сэра Уилоби от его безрадостных наблюдений.

— Нет, сударь, и еще раз нет! — воскликнул он. — Розга, и только розга! Бывшие озорники вырастают в степенных граждан, и чем они степеннее, тем с большей твердостью голосуют за Базби^{20}. Что касается меня, я молю небо, чтобы в Великобритании дух его жил вечно. Ни горный воздух, ни морской не оказывают столь освежающего действия, как строгость. Рискну прибавить также, что тот, кто способен с достоинством выдержать порку, представляется мне более ценным членом общества, нежели тот, кто облечен полномочиями подвергать этому наказанию других. Итак, если Кросджей убегает от своих учебников — плеткой, плеткой его и розгой!

— Вы придерживаетесь этого мнения, сэр? — спросил сэр Уилоби, отвешивая гостю вежливый поклон. Подобный разговор в присутствии дам коробил его.

— Да, сэр, категорически. Больше того, назовите мне любого из наших общественных деятелей, и я берусь определить, кто из них вырос, не испытав на себе благотворного влияния достопочтенного Базби. При этом мне не нужно знать ничего об обстоятельствах, в каких протекали их молодые годы. Это непременно люди неуравновешенные, неуживчивые и злопамятные; они лишены чувства реальности, легко обескураживаются, шагу не могут ступить без оглядки и приходят в ярость, если ветер подует не туда, куда им надо. Они и в степенные годы сохраняют всю вздорность юных лет, подобно тому, как сохраняет свою шелуху необмолоченное зерно. А ведь мы, англичане, только потому всех побиваем, что сами народ битый. Мы умеем принимать поражение, и в этом я усматриваю залог нашей жизнестойкости.

Чем энергичнее сэр Уилоби тряс головой в знак своего несогласия, тем мягче становилась его улыбка.

— И тем не менее, — сказал он тоном человека, только что убедившего собеседника в ошибочности его взглядов и готового даже кое в чем ему уступить, — я согласен, что наших Джеков и Томов время от времени следует приструнивать. Ваши доводы применимы, скажем, к матросам. Но не к джентльменам. Только не к ним!

— Тем хуже для джентльменов! — произнес доктор Мидлтон.

Мисс Изабел и мисс Эленор тоже обменялись репликами.

— Наш Уилоби не вынес бы этого! — сказала мисс Изабел.

— Он не был бы Уилоби, — вторила ей мисс Эленор.

Клара вздохнула и прикусила губу. Женщина не имеет права на чувство юмора и вынуждена его в себе подавлять. И если ее воображению вдруг представится комическая сценка, такая, например, как юный Уилоби, барахтающийся в руках педагога, и его застывшие в ужасе от предстоящего святотатства родственницы, то ей остается только одно: завязать глаза своему воображению. Женщины — это солдаты общества, вымуштрованные на прусский манер; им предписано шагать и думать «в ногу». Таков порядок, и надо полагать, что он заведен в интересах цивилизации, иначе зачем бы мужчинам на нем настаивать? Или, если угодно, зачем бы женщинам так толковать их волю? Там и сям, однако, среди младших представительниц слабого пола появляется неисправимая мятежница, которая бунтует против своего жребия, предоставившего так много свободы ее рукам и ногам и так мало — голове.

А вдруг, тешила себя надеждой Клара, вдруг мисс Дейл окажется девушкой с более или менее широкими взглядами? Она ведь просила немногого: какого-нибудь, пусть едва уловимого проблеска свободной мысли в этом доме, на который, казалось, нахлобучили железный колпак. Сэр Уилоби не просто управлял им, он царствовал в нем, был его вдохновляющим началом. Чем достигал он своей безраздельной власти? Клара знала его раздражительное самолюбие, улавливающее малейшую тень инакомыслия. Когда же ему ни в чем не перечили, он бывал удивительно ласков и добр. Этой-то своей ласковостью, очевидно, он и покупал абсолютное послушание. Сам мистер Уитфорд, заметила Клара, и тот старался не дразнить властолюбивые инстинкты своего кузена; разумеется, он не поддакивал каждому слову сэра Уилоби, как его тетушки, но либо односложно с ним соглашался, либо молчал, и уж во всяком случае никогда с ним не спорил. Он носил ливрею этого дома, ту же ливрею, что носили остальные слуги и домочадцы, — ливрею дома под железным колпаком. И в такую же ливрею, — о, ужас тонущего, который знает, что ему нет спасения! — точно в такую же ливрею должна будет облачиться та, что сделается законной супругой сэра Уилоби.

— Когда же я увижу мисс Дейл? — спросила Клара.

— Сегодня вечером, за обедом, — ответил сэр Уилоби.

«Итак, до вечера!» — сказала она себе и предалась меланхолическим мечтам; не позволяя себе отвлекаться ничем, она упорно думала о мисс Дейл, стараясь предвосхитить встречу с ней, и заранее, задолго до назначенного часа успела в ней разочароваться, решив, что в ее лице найдет еще одну скучную тень сэра Уилоби. Так что, очутившись наедине с Летицией в гостиной, куда остальные дамы еще не успели перейти, она не испытывала ни малейшего подъема.

Летиция подошла первая.

— Это и есть мисс Мидлтон? — спросила она. — Ревность подсказывает мне, что я не ошибаюсь. Ведь вы завоевали сердце моего Кросджея и в какие-нибудь полчаса добились от него большего, чем все мы за долгие месяцы!

— Какой чудесный букет полевых цветов он мне преподнес!

— Вы не представляете себе, как он робел! Обычно мальчики его возраста нарвут целый веник цветов и тут же его преподносят. С вами, как видите, совсем другое дело!

— Я сразу заметила, что к его букету прикоснулась добрая фея!

— Отныне она подает в отставку и молит вас об одном: не привязывайтесь к мальчику слишком сильно, ему необходимо отсюда уехать, чтобы готовиться с репетитором к предстоящим экзаменам. Нам кажется, что он создан для моря и что его место во флоте.

— Он мне самой так дорог, мисс Дейл, что я буду считаться только с его собственными интересами, а отнюдь не со своим эгоистическим чувством. И если я могу рассчитывать на какое-либо влияние, он не задержится здесь больше одной недели. Я собиралась говорить об этом сегодня и не знаю, что со мной сделалось: я целый день как во сне! Главное, я все время о нем помнила! Впрочем, обещаю вам все, что от меня зависит.

У Клары сжалось сердце при мысли, что, обращаясь к сэру Уилоби с просьбой, она как бы возобновляет данное ему слово, еще раз подтверждает свою несвободу. Правда, повод был достойным. К тому же разве она не связана и без того?