– Что же это творится? – с трудом выдавил из себя Важа, он получил бинокль об Бахвы, и разок глянул на происходящее. Только раз. И теперь сидел с закрытыми глазами, содрогаясь от каждого нового взрыва.

– Наверное, пленных выбросили, – неуверенно произнес Нодар.

– Выбросили крайних, – пробормотал Важа. Зубы стучали, мешая говорить. – Тех, кто живет в селе. Я могу назвать по именам тех, кого выбросят в первую очередь….

– Помолчи, – Нодар притянул его к себе. – Не наговаривай.

Русские отошли еще дальше. Кто-то торопливо выбрался на броню подбитого БТРа, оглядываясь. Что-то крикнул в сторону своих, позади него завозились несколько человек, передвигая какой-то неуклюжий тяжелый предмет.

Кто-то из выходивших потерял равновесие на останках товарищей – два новых взрыва пробили брешь большей ширины. Толпа забеспокоилась, от нее донесся странный шум, какое-то громкое  не то гудение, не то рев с закрытыми ртами. Словно шедшие на смерть не могли ничего сказать, неведомой силой лишившись дара речи. Еще два новых взрыва – еще один смертник проложил дорогу пошире, теперь толпа выходила колонною по два. И выходя растекалась, двигаясь по всей ширине дороги, направляясь, с той же молчаливой нерешительностью, к медленно пятившимся прочь русским бойцам. Кто-то из них, тот, что первый предупреждал о заложенных минах, снова стал что-то говорить.

Наконец, его оттащили. Русские продолжали упорно отступать перед выходившими из Мели.

Автоматная очередь ударила где-то в районе кладбища. Оттуда же донеслись пистолетные выстрелы – громкие, четкие, должно быть, стреляли из Стечкина. Послышался хлопок подствольного гранатомета – и залегшая на высоте группа увидела яркую вспышку разрыва гранаты, озарившую развороченное кладбище и несколько человек, без оружия, в комбинезонах цвета хаки, подходившие к занявшим дорогу русским спецназовцам. Столь же медленно и неторопливо, как и те, кто выходил из села. Взрыв осветил их – у одного идущего не хватало руки, у другого грудь закрывала полусгнившая перевязь, начавшая осыпаться от удара взрывной волны и при следующем взрыве обнажившая рваную рану, не затянувшуюся, а воспалившуюся, зачервивевшую. Следом шел человек в национальном костюме – старик, седой как лунь, которому явно не место в начинавшейся мясорубке.

– Что это, – пробормотал Михо, разглядывая подходивших к русским. – Это и есть партизаны?

Манану затрясло. Бахва потянулся и прижал сестру к себе. Смотреть на начавшуюся бойню она не могла более. Но чем сильнее прижималась к брату, тем больше ругала себя за эту естественную, в общем-то, слабость. Не только женщины, любого человека, оказавшегося на месте группы. Сколько бы войн он ни прошел, в скольких переделках не поучаствовал.

Манана была старше Бахвы на два года, она всегда считала себя старшей в семье, несмотря на то, что после смерти отца, главным  в семье стал именно он. Несмотря на то, что и сейчас главный он. Для нее Бахва навсегда останется младшим братом, за которым в давно минувшем детстве был нужен глаз да глаз. Не потому ли она всегда ходила за ним? Будучи сильной, куда сильнее всех его сверстников – сказались гены отца, но еще больше собственное упорство, а постоянная работа по дому любого превратит в неслабого физически человека, – именно Манана вызволяла младшего брата из драк и потасовок. Он сопротивлялся, ох как же он сопротивлялся. Пытался доказать обратное, чаще всего неудачно. Но, срывая попытку за попыткой, не утрачивал упорства. И теперь своего добился, став хоть в чем-то опытнее, сильнее старшей сестры. Наконец, показал ей место женщины в обществе. В их маленькой группе. Где она исполняла столь важную роль. Самую важную – если не брать в расчет командира. Став снайпером, она сама хотела доказать ему прежнюю свою роль – даже попросилась, во время всеобщего призыва, в регулярную армию, ей долго отказывали, но потом, когда грузинские части вышибли из Кодори, когда в буферные зоны вошли европейцы, и грузинам оставалось только вот так мстить – ей дали форму и вот эту винтовку. Стрелять она умела, еще в школе выбивая десятки на занятиях по военному делу. Девочки вообще-то не должны были участвовать, но она упросила военрука. Показывала сверстникам, что и она, девочка, может не уступать мужчине в истинно мужском деле. А Бахве… ну с братом все давно было понятно.

Они так и шли по жизни – Бахва ушел на войну, она пыталась догнать его, но тогда, несмотря на всю тяжесть боев и горечь потери части Большой Грузии, ее не взяли. Отказал военком, как выяснилось позже, втайне упросила мать. Тогда Бахва вернулся героем.

И наверстать упущенное старшая сестра смогла только сейчас. Вновь доказав и себе и всем остальным свое место – свое равное положение. Ах, до чего же не принятое в их обществе. Ее даже обвиняли в русизме, в том, что похожа на наглых русских женщин – настолько она показывала себя самостоятельной и равной среди мужчин. Она хотела другого – быть с братом. Где бы он ни был, быть с ним. Помогать ему. Заботиться о нем, пусть даже он против, пусть он возражает. Или, лучше, помогать ему так, чтобы он был если не благодарен ей, то просто не препятствовал – поскольку она выполняла свою работу.

Вот как теперь. В группе Бахвы, да его младшего брата, она выполняла самую важную работу. Ведь в ее обязанности входила, помимо истребления живой силы противника, и защита командира группы. Что может быть более удачной для старшей сестры?

– Тихо, – прошептал Бахва, обнимая ее голову. – Успокойся. Лучше не смотри. Скоро все кончится.

Он говорил, тихо шепча ей в ухо, а она, порывисто вздыхая, все еще вздрагивала при разрывах гранат и автоматных очередях. И лишь когда бой принял ожесточенный характер, когда взрывы и стрельба стала фоном – вот тогда подняла голову.

Теперь стрельба шла по всему фронту – и русские, не то, получив приказ, не то, поняв бессмысленность отступления, отстреливались трассирующими пулями, разрезавшими пространство длинными полосами. Они стреляли, не получая ни одного выстрела в ответ. Они отчаянно сражались с противником, который даже не думал обороняться. Который просто выдавливал их с занимаемых позиций. В темноте не разобрать было, каким образом, но солдаты старались держать дистанцию в десяток метров, обстреливая вышедшую из села колонну, оттеснившую части уже на сотню метров к кладбищу.

А на кладбище шел свой ожесточенный бой. С этой высоты его не было видно, но видимо, и там русских теснили, не применяя к ним ничего из известного оружия. Давили массой толпы, ее молчанием, ее упорством. Ее стремлением дойти до своих противников и… а вот, что будет дальше, можно было только догадываться. Давили уж тем, что толпа за эти растянувшиеся в бесконечность минуты автоматной и пулеметной стрельбы почти никак не уменьшалась. Черной массой продолжала медленно наступать на солдат, отгоняя их к кладбищу.

– Дайте уже свет! Свет! – донеслось с БТРа. Свет долго не давали, за это время стрельба немного поутихла, русские отступили еще на десяток-другой метров, а наступающие черной своей силой все так же беззвучно шли на огонь, не воспринимая автоматные очереди как нечто серьезное. Трассирующие пули входили в соединение с телами из толпы и исчезали. Словно пожранные неумолимо наступающей чернотой.

Наконец, стал свет. Прожектор, спешно установленный на броне БТРа, впился ярким лучом в надвигавшуюся толпу. Бахва выдохнул, Манана вскрикнула. Важа даже не обернулся. Бросив бинокль в самом начале перестрелки, он лежал, закрыв лицо руками. Тело колотила дрожь, унять которую уже невозможно было. Первое время его пытался расшевелить Нодар, но поняв, что это бесполезно, отстал. А затем занялся своим автоматом. Только бы не смотреть самому.

Толпа состояла из самых разных лиц, в ней, словно при вавилонском столпотворении, все смешалось, в одном ряду брели местные жители, пленные русские, и чуть подотстав, но так же подставляя грудь под пули, сами партизаны. А пули не щадили никого из вышедших из окружения. Не щадили, но и не могли остановить. Толпа двигалась уверенно, и те, кто был в ней, переносили попадания свинца стойко, словно их обстреливали бумажными комочками. Вовсе не обращая внимания на поражения, нанесенные собственным телам. Так, будто тела эти принадлежали кому-то другому, а они, люди, оставались лишь ладно сделанными марионетками, безропотно подчинявшимися приказу некоей высшей силы.