...Ну так что же ты, тепловоз! Что ты заладил: взад-вперед, взад-вперед. Ты уж реши наконец, куда тебе надо. Люди ждут. А им только вперед дорога...

Шлагбаум нехотя пополз вверх, и колонна машин пришла в движение.

Я пошел было рядом, но медленно вращающиеся близ плеч огромные колеса, едкий слепящий дым выхлопов, разноголосо и слитно звучащий в ушах рев двигателей не располагали к совместной беспечной прогулке — пришлось снова пережидать, вжавшись в крутой наст, нависавший над обочиной. Эх, сюда бы того корсаковского мальчишку, который самозабвенно шнырял по горбатым и пыльным улицам в надежде увидеть какую-нибудь новую, неведомую машину! Что за автомобили мы знали тогда, в детстве? Полуторка. Трехтонка. За одним не гонка — человек не пятитонка. Видать, огромной мощью обладали в нашем воображении неуклюжие и жалкие пятитонные грузовики, коль в детскую поговорку попали — ею отбивались мы от прилипчивого «водилы» при игре в пятнашки. Когда стала появляться в городе армейская техника, мы гонялись за нею, как современные дети преследовали бы, наверное, бурундука или лемминга, появись тот в бетонном колодце школьного двора. Виллис. Студебеккер. Додж-три четверти. Они были для нас живые, и мы звали их по именам, безо всяких кавычек. ГАЗ-1, ЗИС-5, УралЗИС. Паренек из соседнего класса углядел где-то даже загадочный «схевролёт», и на него — на паренька, разумеется, — ходила смотреть вся школа. Но какой парад техники проходил передо мной сейчас, у железнодорожного переезда ночной Нягани! Мощные приземистые тягачи, сработанные под Минском, интернациональное братство самосвалов — степенные КамАЗы, увертливые «магирусы», косолапые «татры», смесители и автокраны, бетоновозы, гусеничные вездеходы и рефрижераторы, автобусы с маркой Павлово-на-Оке, Львова, Кургана, Секешфехервара... Неясно было только, куда их несет: в этой части города, спрессованной тайгой, промзоной, болотами, железной дорогой, незамерзающими ручьями, располагались вокзал, леспромхоз, геологоразведка. И все. Куда же сорвались в ночь эти чудища, похожие на босховские видения? Где их пристанище, причал, пропасть, прибежище? Происхождения и назначения иных машин я просто не знал и угадать не надеялся. Вон движется какое-то страшилище — ракетная установка, закрепленная по-походному, что ли?

«Страшилище» качнулось ко мне, чуть притормозило, открылась дверца, Макарцев ворчливо произнес:

— Лезь быстрее!

У дома мы спрыгнули в укатанный снег, Макарцев бросил водителю: «До завтра, Саня!» — и, пока эта странная машина разворачивалась, я не мог оторвать от нее глаз.

— Впечатляет? — насмешливо поинтересовался Макарцев.

— Еще бы.

— Тампонажная контора кому подчиняется? Отделу заключительных работ. А в конторе двести единиц спецтехники.

— И ты выбрал пострашнее?

— Понепонятнее.

— А-а...

— Не стоило бы тебе говорить — твое описание встречи Сорокина на вокзале во у меня где! — да все равно узнаешь... Понимаешь, Яклич, какая тут вещь? Сегодня каждый клянется, что он за инициативу и самостоятельность — предприятий, руководителей, исполнителей... Хотел бы я знать только, что они вкладывают в эти понятия... Предприятие, значит, в Нягани или в Погани, те, кто клятвы дает, — в Москве, и оттуда, из Москвы, им виднее, шифером крыть тамбур котлопункта на 158-м кусте Талинки или толью обойдемся... За самостоятельность ратуют, жизни прям без нее не видят, к инициативе призывают, а в душе думают: «Дай им волю...»

— ...они такого себе напозволяют!

— Ну!

— В моей первой газете, в Риге, — вспомнил я, — был один коллега, как это принято говорить, умудренный жизнью. Так он на каждой летучке лютовал: «Я не понимаю отдел культуры! Где ваша гражданская непримиримость? Активная позиция?! Вы что?! Давно пора разобраться с Академией художеств! Они себе такое там позволяют! Они же натюрморты с голого женского тела рисуют. А вы!..» Смешно мне казалось это тогда...

— Ты посмейся-посмейся, Яклич. Я подожду.

Да, Сергеич, тут обхохочешься, это уж точно... За тебя, значит, норовят решить, как тебе сподручнее твои должностные обязанности справлять, за меня, бывало, тоже старались определить, какие темы актуальные, а какие не очень, о чем писать надо и о чем не след, за всех нас решили, что смотреть нам уместнее «Анжелику», а не «Полет над гнездом кукушки», и историю родины изучать не по Карамзину, а по Пикулю — о нас же заботясь, о гармоничном нашем развитии, активном мировоззрении и целостном восприятии мира... Инициатива. Самостоятельность. Закон о трудовых коллективах. Ау, мои братья и сестры командированные! Сколько раз мы с вами ставили автограф под лирическим текстом, составленным минкоммунхозом: «По первому требованию администрации обязуюсь освободить номер...», — не задумываясь над тем, что перечеркиваем свои конституционные права на неприкосновенность жилища. А сколько еще поправок и дополнений рождено чиновничьим вдохновением, ведомственным стремлением отредактировать, размыть, умалить, приторочить к своим куцым нужденкам и Основной закон, и другие законы, не основные, но главные...

— Самое занятное здесь, — сказал я, — что мой старший коллега был искренне убежден, будто стоит на страже истинной морали, нравственности, культуры... и чего там еще? вечных эстетических ценностей, что ли... Детишки его, «нормировщики» из министерств, тоже абсолютно уверены, что экономические интересы государства охраняют, блюдут, когда в мучительном усердии берут с потолка срок носки верхонок для какой-нибудь буровой или расход скрепок для всякой конторы.

— Во-во! — подхватил Макарцев. — Они у себя там решили, кому положен служебный транспорт, а кому нет — из названия должности исходя, а не из ее характера, естественно. И уж никак не из географических обстоятельств. Им подробности ни к чему... Наши расстояния ты знаешь, в чем смысл заключительных работ, тоже, наверное, в состоянии представить...

— Попробую, если поможешь.

— Сам допереть сумеешь, во всяком случае, что производятся они на скважине, а не в кабинете... Мне по должности уазик не положен. Вот и приходится выкручиваться. Я почему машину такую непонятную выбрал? Все догадываются, что без транспорта мне не обойтись. Да не только мне — любому начальнику отдела! Но: надо реагировать на входящие о режиме экономии. Надо реагировать на предписания об использовании спецтранспорта по назначению...

— Кстати, о встрече Сорокина на вокзале. Я ж тогда так и написал: если б в городе были рейсовые автобусы...

— Их и сейчас нет. Но все кому куда надо попадают. На чем угодно. Этакая игра в подкидного правой руки с левой. Короче, идут проверки. В смысле облавы. Милиция ловит, народный контроль... Останавливают нас однажды: куда, голубчики? А Саша, шофер мой, тут же нашелся: дерьмо качать! А что? Реалистичное объяснение — канализация у нас... А-а, говорит старший, понятно... Но помощник у него — въедливый такой парнишка — обошел кругом и вопросик подкидывает, на засыпку: где тут у вас насос? Ну да: трубы какие-то торчат, кран, а насоса не видно. Чем же качать? Однако Саша и тут не растерялся: мы, говорит, вакуум создаем! Те — отпали.

— Да тут бы и вундеркинды из «Что? Где? Когда?» отпали.

— Не, Яклич, тех не смутишь.

— Пожалуй, — согласился я. И спросил: — Чем штаб на Ловинке закончился?

— Чем-чем... Работать надо.

— Глубокая мысль.

— Исянгулову, видимо, придется уходить.

— Почему?

— Конечно, старикан он заслуженный, много для Севера сделал... Но сейчас... Сейчас он тормоз...

— Это уж точно — тормоз. Вам же вскачь охота. Эх, тройка, птица-тройка!.. Хотя тебе, Сергеич, помнится, больше нравилась «пара гнедых, запряженных с зарею». По кличке «давай-давай». А Исянгулов мешает. Тормозит. Сам-то ты веришь, что Ловинку удастся запустить в этом году?

— Веришь. Не веришь... Не тот разговор, Яклич. Работать надо, а не причины искать, почему работать нельзя.

— А если и впрямь нельзя? Так нельзя?

— Надо!

— Что вы разорались? — осведомилась Геля, с грохотом распахивая дверь. — Рабочего дня вам не хватило? Всех ваших распрекрасных Талинок-Ловинок не хватило? Машина давно уехала, я их жду-жду, а они под окнами базарят. Нашли время и место. А ну марш руки мыть! Все остыло уже.