Глава первая

Я родился 15 февраля 1578 года. Позже в том же году отец женился на Дороти Монк, богатой наследнице из Потериджа в Девоне, у них было четырнадцать детей — девять сыновей и пять дочерей, и всего четверо умерли в младенчестве.

Мать я не знал. Я вырос в отцовском доме, как его сын и под его фамилией Киллигрю, а нарекли меня Моганом.

Мы выходцы из Сент-Эрма, неподалеку от города Труро в Корнуолле; году эдак в 1240-м Генрих III пожаловал Ральфу Киллигрю право иметь свой герб. Праправнук Ральфа звался Саймоном, и в 1385 году он женился на Джоан из Арвнака, что в устье реки Фал, семья переехала туда и разбогатела. Пять поколений спустя, когда воевавший с Францией Генрих VIII надумал построить замок для обороны устья Фала, он выбрал место, где на земле Киллигрю, неподалеку от поместья Арвнак, стояли руины старого форта. Джона Киллигрю, моего прадеда, назначили первым капитаном крепости и в том же году произвели в рыцари.

Джон Киллигрю тогда был уже человеком средних лет. На портрете, висевшем у нас до того как сгорел, у него было круглое лицо в оспинах, глаза навыкате, острый подбородок и светлые волосы — наша отличительная черта. Он женился на богатой наследнице Элизабет Тревиннард и нажил состояние на роспуске монастырей, так что его земли и владения раскинулись от реки Фал до Хелфорд-Пассиджа, он получал десятину от шестнадцати приходов, а его доход составлял шесть тысяч фунтов в год. Несомненно, ему казалось, что дом, где он жил в тени замка, недостоин его нового статуса и богатства, и потому он решил снести старый дом и построить на его месте самый большой особняк в Корнуолле.

Так и построили новый Арвнак, где я родился. Его закончили только в 1567 году, и мой прадед успел лишь увидеть, как положили последний камень, а потом упал с лошади и скончался.

Его не слишком любили, вокруг хватало людей, шептавшихся о том, что это знамение, и чрезмерная гордыня ничего хорошего не приносит. И правда, в течение всей моей жизни счастье редко посещало новый Арвнак. Однако с таким же успехом причиной этого можно счесть тот простой факт, что прадед прыгнул выше головы.

При всей древности рода и хорошей недвижимости, семье нашей недоставало солидности, огромных владений, которые без напряжения могли бы поддерживать выбранную им роскошную жизнь. Поэтому со времен прадеда в семье всегда ощущались беспокойство и несостоятельность. И каждое новое поколение в попытке подняться лишь падало ниже предыдущего. Мой дед и отец часто присутствовали при дворе и много тратили, стараясь приобрести королевскую милость и службу. А получив должность, пользовались ею без щепетильности, которую больше не могли себе позволить.

Но по молодости ничего этого я не знал.

Река Фал, судоходная до самого Трегони, расширяется к устью, в трёх милях от моря, образуя великолепную природную гавань, одну из красивейших в мире. В миле от устья западный берег разделяет узкая полоска земли. Таким образом, залив ответвляется от главной реки и простирается ещё на милю или чуть больше к городу Пенрин — главному порту реки Фал.

В само́м устье виднеется выступ, опять же с западного берега, напоминающий голову цесарки. Представьте, что в голове есть глаз. Это и есть замок Пенденнис, где мой прадед, дед и отец служили капитанами; и замок, подобно глазу, неустанно следит за любым приближением к крепости. Пониже шеи цесарки стоит Арвнак, а всё огромное туловище птицы являет собой земельные угодья Киллигрю.

Таким образом, окна Арвнака выходили на юг и взирали на голубую улыбку устья реки. Но за домом, за узеньким взгорьем, снова ширилось море, переходя из Фалмутской бухты в Ла-Манш.

Не могу сказать точно, построен ли дом по какому-либо плану. Он напоминал крошечный городок, огороженный частоколом, внутри которого есть всё необходимое для жизни и существования. Когда я родился, здесь проживало более пятидесяти человек. Вдобавок к постоянно растущему семейству и ближайшим родственникам, имелось ещё тридцать пять различных слуг и с полдюжины прихлебателей, пользовавшихся великодушием или снисходительностью моего отца — все они жили и питались вместе с нами.

Постройки дома образовывали замкнутый с трёх сторон четырёхугольник. Четвёртая сторона, выходившая на гавань, оставалась открытой, за исключением зубчатой башни с низкими стенами и огромными воротами. Только через эти ворота могли попасть в дом все прибывшие с моря, а над воротами, поддерживаемый консолями, возвышался герб Киллигрю — двуглавый орёл, расправивший крылья. В северной части дома стояла ещё одна башня, испещрённая бойницами для луков или мушкетов. Башня достаточно высокая, чтобы держать под обстрелом подходы со стороны суши. Со всех сторон дом был защищён частоколом и земляным валом, поскольку из-за его уязвимого и изолированного положения даже стоящий по соседству замок не уберёг бы его от вторжения с моря.

Свою спальню я делил со своим единокровным братом Джоном, на полтора года младше меня. Она располагалась в левом крыле дома и выходила на гавань. Комната восьми футов в ширину и одиннадцати в высоту имела узкое высокое окно на одном конце, а кровать стояла напротив, у двери. Вторая дверь вела к другим спальням.

Когда с юго-востока приходил шторм, ветер со свистом влетал в нашу комнату, как бы крепко ни запирались окна, и рвался наружу так яростно, что соломенный коврик на полу подрагивал и шевелился, словно под ним змея.

Меблирована комната была просто, однако довольно удобно — кроме кровати имелись ещё две скамьи, сидение с вышитыми подушками под окном, штора, чтобы закрыть окно на ночь, комод с полками, а на стене — старая карта побережья Французской Бретани работы Баттисты Боацио.

Во всех своих детских воспоминаниях я смотрю из тёмной комнаты на ярко освещённую сцену — окошко, хоть и высокое, не столько пропускало свет внутрь, сколько подчёркивало его отсутствие. Первое, что я помню — мой единокровный брат Джон сосёт грудь кормилицы — его кормили так до трёх лет, — а я, уставший от игр, ковыляю к окну, выглядываю наружу из темноты комнаты и вижу огромную синеву спокойной воды, похожей на синее блюдо, и корабли на якоре со спущенными шоколадными парусами, а дальше, за ними, — зелёный лес на холмах восточного берега.

Вода присутствует во всех моих ранних воспоминаниях — река и море, дождь и небо. Я гляжу вниз, на воду, или я не дома, а в водной стихии, с кем-то из старших членов семьи. Я на озере, где мы держали лебедей, или же карабкаюсь по камням перед замком, и волны обдают меня брызгами. Не успев осознать себя, я уже любил море и считал его частью жизни, такой же естественной, как земля. А взрослея, начал бояться моря — не самой стихии, но того, что она могла принести.

Испания вечно нам угрожала. Сколько помню, мира с ней не было никогда, и в любой момент на нашем побережье могли появиться вражеские галеоны. Мне было десять, когда появилась и прошла мимо нас первая Армада. Помню, в том году этот день, тридцатое июля, приходился на воскресенье. Мы с отцом, братом Джоном, двоюродным дедом Питером и моим дядей Томасом, стоя в самой высокой башне замка, пристально вглядывались в полный неизвестности горизонт.

Корабли мы заметили уже ближе к вечеру, когда посвежел ветер и дымка над морем рассеялась. Огромный флот, из которого мы могли видеть лишь часть, вздымался над морем как замки, напоминавшие наш Пенденнис, только выстроенные на горизонте, и солнце сверкало на них позолотой. С наступлением сумерек к нам присоединился Уолтер Пауэлл из Пенрина, сообщивший, что проходил близко от флота и насчитал больше сотни кораблей, и над всеми развеваются флаги и вымпелы, а на борту играют военные марши. Мой двоюродный дедушка Питер, хотя тогда ему было уже около шестидесяти, вышел в море на лёгком судне, чтобы следовать за врагом до Ла-Манша.

Однако даже после того, как первая опасность миновала, даже после огромного ликования, которым была встречена весть о том, что Армада разгромлена и затонула, мы прекрасно знали — для нас это далеко не конец войны.

Море приносило к нам не только испанцев. Мы не опасались английских пиратов, но в Пролив заходило много разных судов под чужими флагами — из Турции, Алжира, Туниса. Мне было пять, когда Джон Мичелл из Труро лишился двух кораблей, захваченных на стоянке в шести милях вверх от устья реки. Городки побережья — Сент-Айвс, Пензанс и Маркет-Джу — всегда рисковали подвергнуться набегам, поджогам и грабежам.

Ещё до моего рождения, до того как мы вступили в войну с Испанией, на реке Фал как-то попытались найти убежище французские корабли, за ними гнались испанцы. Преследуя их, испанские военные корабли миновали наш замок и всё дальше и дальше углублялись по реке за отступающими французами. Наконец, французы сели на мель возле Труро, в Малпасе, и тогда наш родич из Трерайса, сэр Джон Аранделл, обратился с посланием к испанскому адмиралу, пытаясь остановить сражение. Но испанцы не согласились и ещё два часа бомбардировали французов, пока отлив не вынудил их отступить.

Это всё рассказывала моя бабка, и происходило это, когда она юной вдовой приехала в Арвнак, чтобы выйти за моего деда.

До того как бабка на меня ополчилась.

Я многое помню из детства. Но особенно подробно запомнил два события из того времени. Первое — как меня заперли в мрачных четырёх стенах. Помню, как я жадно выглядывал на яркий мир из темноты, словно узник. Помню, как желал выбраться оттуда, помню то ощущение, когда тебя лишают свободы и ты сидишь в замкнутом пространстве. И второе, что я особенно запомнил — длилось это гораздо дольше, — то беспокойное время, страх, угрозу жизни повсюду, когда я чувствовал относительную безопасность только дома.