В тот период мы жили только слухами, ложными тревогами, перешёптываниями, переменами настроений, беспричинным возрастающим напряжением, подозрениями в измене и предательстве. То скотина вдруг ни с того ни с сего дохнет, то лошади беспокоятся в стойлах, то на закате облако с багряной каймой словно предрекает грядущий Божий суд. То наша служанка Мэг Левант приходит с историей, рассказанной Гарольдом Трегвином из Сент-Глувиаса, якобы в потайном шкафу в доме Роскарроков в Пентайре обнаружили католического священника и всех арестовали.

Когда мне исполнилось четыре, меня с азбукой отправили заниматься с пастором Мертером, нашим домовым капелланом, а через несколько лет ко мне присоединился и братец Джон. И после почти каждый год добавлялся ещё кто-нибудь — сначала Томас, потом Оделия, за ней Генри. Потом некоторое время никого, поскольку Грейс умерла в трёхмесячном возрасте. Частенько в нашей группе бывали кузен Пол Найветт, угрюмый мальчик на год старше меня, и более дальний родич, Белемус Роскаррок, ещё годом старше, но очень ленивый и непослушный.

К одиннадцати годам я познакомился с грамматикой Лили, с основами арифметики и с «Разговорами» Эразма, знал наизусть немного из Овидия и Ювенала. Я выучил первые два десятка эвклидовых теорем и получил некоторые знания из истории и астрономии.

Каждое утро с рассветом весь дом вставал на молитву, потом нам, детям, полагалось прочесть вслух главу из Библии, прежде чем приступить к завтраку — мы ели хлеб, кашу и временами кусок холодной баранины или ломтик голландского сыра. Пастор Мертер, суетливый, как старая дева, за нами присматривал. Его длинные жёлтые пальцы нервно шарили по дублету, а маленькие, острые, как шило, глазки шныряли, выискивая повод укорить нас за манеры или одежду. Джона застукали, когда он дул на кашу, чтобы скорее остыла, Оделия забыла вытереть нос, Пол распустил подвязки, и все мы чересчур наклоняемся над тарелками.

Об этом пастор Мертер заботился особо, и даже во время уроков нам приходилось держаться прямо — не то телесная жидкость может ударить в голову и повредить глаза.

После полуденного обеда мы получали три часа свободного времени, когда могли практиковаться в фехтовании на рапирах или мечах, отправиться на соколиную охоту с кем-то из грумов, взять лодку и играть на реке или сидеть в тёмном садовом сарае, где пахло сушёными травами, рассказывая друг другу страшные сказки. Ещё мы могли поиграть с собаками или помочь кормить лошадей, а если Томас Розуорн, наш управляющий, был в добром расположении духа, то, может, и прокатиться верхом. Мы взбирались на высокие вязы, устраивали игры в густом лесу, спускавшемся к озеру с лебедями.

Но в шесть всем полагалось быть дома и к ужину явиться чистыми и надлежаще одетыми. Потом, после ужина, нас ждал ещё час с пастором Мертером, когда мы повторяли какие-нибудь параграфы из «Посланий» Цицерона или иного достойного автора из тех, кого изучали утром, и если мы плохо справлялись, нас наказывали перед сном.

Особенно мне запомнился четырнадцатый день рождения. Уолтер, шестой из законных детей моего отца, уже три недели болел малярией, с ним часто случались припадки. Но несмотря на категорические возражения Дороти, супруги отца, в тот вечер должен был состояться пир. В нашей бухте стояли два корабля, и за столом ожидалась дюжина гостей. Поэтому весь день проходил в спешке, суете слуг и приготовлениях блюд.

Поскольку моя мачеха прилежно занималась деторождением, бразды правления хозяйством частенько оказывались в руках бабушки — хотя, судя по тому, какой была моя бабушка, они оказались бы у неё в любом случае. Когда у нас собирались гости, она всегда брала всё на себя, и думаю, что хотя со смерти деда прошло семь лет, она ни разу за это время не уступила главенства ни невестке, ни сыну. Разумеется, она одна во всём доме не суетилась, заслышав шаги моего отца.

Тот вечер я провёл с Белемусом Роскарроком. Мы играли с теннисным мячиком на лужайке для стрельбы из лука, пока нас не прогнали.

Потом мы пытались гонять ворон, роившихся на свежевскопанном поле для репы. Когда утомились, прикончив всего одну птицу, уже в сумерках поплелись к дому и несколько минут простояли, таращась на два шлюпа, пришвартованных рядом в укромной бухте.

— «Нептун» и «Дельфин», — изрёк Белемус, почёсывая черные волосы. — С тех пор как они были здесь, прошло больше полугода.

— А я их не помню, — ответил я.

— Ага, они были в Хелфорде. Сюда и носа не казали, ведь поблизости рыскал «Журавль». Но лучше нам возвращаться. Наш старый Крючкотвор слюной изойдёт от злости.

Пусть я не всегда ладил с Белемусом, но находил его компанию интересной и захватывающей. Он был грузным, уже в шестнадцать носил одежду взрослого мужчины, тёмные глаза походили на глубокие пещеры в скале, а разговаривал он с циничной ухмылкой во весь рот. Мне казалось, что он знает обо всём куда больше меня.

— Уж тебе-то не стоит бояться Крючкотвора, — заметил я. — Ты бездельничаешь, но ходишь у него в любимчиках.

— Ага, а знаешь, почему я его любимчик? Да я просто не боюсь его — вот и всё!

Он направился в дом, я же пару минут таращился на два длинных тёмных корабля, их мачты покачивались на волнах. Позади кораблей, по другую сторону устья реки, горел свет в замке Сент-Моус, возведённом в то же время и с той же целью, как и замок Пенденнис, только в дурацком месте. Частенько я гадал, почему пастор Мертер относится к Белемусу с бо́льшим уважением, нежели ко всем нам. Или это кузен подстрекал меня к бунту, а сам тихо отсиживался и наслаждался плодами своих усилий?

Вечер был холодный, но я помню, как меня обдало теплом, когда я прошёл через двор под башней, миновал главные ворота и увидел, как начали мерцать огни в окнах дома. В южной части огни сверкали особенно ярко: там находилась комната бабки, где она в это время переодевалась. Двинувшись в сторону входа, я увидел девушку, которая торопливо пересекала лужайку, срезая путь от одного крыла к другому. Днём служанки не могли себе такого позволить. Я отступил, намереваясь выпрыгнуть и напугать её, но она уже заметила меня и двинулась в мою сторону.

— Уолтер при смерти, мастер Моган. У него только что случился очередной приступ. Не шумите, если будете заходить в его комнату.

— Мэг, Мэг, тощая как хек, — проговорил я, но больше по привычке.

На самом деле я задумался о её словах.

Той ночью через нашу спальню много раз приходили и уходили люди, на протяжении долгих тёмных часов. Я ни разу в жизни не болел и стал размышлять над этим. В прошлом году нас водили к Грейс, и я поцеловал её пухлое мёртвое личико, которое показалось мне мягким, холодным и дурно пахнущим.

Пройдя в дом, я спешно вытер руки, лицо и успел переодеться до появления пастора Мертера, дабы не испытывать его терпение, на что меня подговаривал Белемус. Однако оказалось, что Крючкотвор занимается в соседней комнате, так что в тот вечер он не увидел меня.

В зале для приёмов тем вечером находилось не больше пятидесяти человек, поскольку с десяток наших слуг, которые обычно ужинали в это же время, дополнительно понадобились на кухню или прислуживать за столом. Зал занимал почти всю среднюю часть особняка, и его обслуживали кухни, располагавшиеся отдельно от остальной части дома. Летом здесь было хорошо, зимой становилось влажно; штукатурка на стенах отсыревала, и никакие гобелены не могли защитить от царившего повсюду холода. Сегодня рано растопили камин, и поскольку погода стояла безветренная, было уютно.

За главным столом заняли все места, а шестерых незначительных гостей усадили за стол поменьше, стоявший у входа в зал. Раздвижной стол на козлах и скамейки для слуг расположили крест-накрест в дальнем углу. В эркерном окне напротив отражались языки пламени от буковых дров, в латунных канделябрах горели двадцать четыре свечи из качественного воска, а не из вонючего жира, какие обычно зажигали по вечерам.

По полу разбросали новый тростник, а бо́льшую часть собак выгнали. Отец питал к ним слабость и крайне редко приказывал убить хоть одну, поэтому плодились дворняги всевозможных видов и размеров. Щенки почти не переводились и очень редко — только когда мы ждали гостей — обходилось без луж на полу, а временами даже на креслах. Почти все комнаты в доме пропахли псиной, но в зале стоял самый сильный запах.

Долгие годы ребёнок спокойно воспринимает окружающую обстановку, мало что понимая. Но однажды наступает день, когда сознание как бы расщепляется и ребёнок вдруг начинает смотреть на всё другими глазами. В тот вечер я впервые размышлял над удивительным разнообразием гостей, сидящих за столом.

Сегодня это могли быть наши кузены Аранделлы или Годольфины, или Бассеты, более богатые и знатные, чем мы. Завтра — капитан полубаркаса, посланного следить за побережьем в поисках пиратов, а напротив него — Ганнибал Вивиан, жалующийся на артиллерию замка Сент-Моус. Также мы устраивали званые обеды для людей, занимающих в графстве разные, не самые значительные посты. И все это не считая случайных визитов по-настоящему великих личностей. Редкая неделя проходила без гостей. Но удивительнее всего были шумные пиры, устраиваемые в честь капитанов и экипажей кораблей, время от времени тихо бросающих якорь в нашей бухте.

Капитан «Дельфина» Эллиот был худым жилистым человеком с бледной кожей и черной бородой. Он присвистывал носом при вдохе и почти всегда говорил доверительным тоном. Чувствовалось, что все его приказы на море шли через его помощника Уильяма Лава, краснолицего весельчака из Веймута, имеющего на удивление алчный взгляд. Оба приоделись для приема, а вот их спутники выглядели неряшливо, многие в одежде явно не по размеру, вероятно, сшитой для кого-то другого, имели вульгарные манеры, грубую речь, длинные волосы и нечесаные бороды. Капитан Барли с «Нептуна», огромный белокурый мужик потрепанного вида, напоминал головореза.