Бауман был один, укладывал вещи. На вопрос Николая Эрнестовича, когда он едет, Воровский ответил:

— Ильич поручил работу. Пишу комментарии к меньшевистским протоколам. Небось читали их стряпню?

— Читал. Воду замутили здорово…

— А вы, Николай Эрнестович, не обратили внимание на подлог? Мартов, как вам известно, взял назад свое обвинение против Ленина. А в протоколах этого документа нет. Исчез. Каждый черным по белому прочтет в протоколах обвинение Мартова против Ленина, но не увидит извинения. Вот вам и махинация!

— Очередная хитрость «наших друзей», — смеясь, проговорил Бауман.

— Хитрость не хитрость, а лицемерия у них достаточно, — спокойно продолжал Воровский. — Мартов и его подопечные из кожи лезут, чтобы прибрать к своим рукам все партийные центры. Для этого им и нужна была лига как своеобразный форт, откуда нас, большевиков, можно обстреливать и все наши партийные учреждения бойкотировать.

— Удивительно, что Плеханов этого не понимает… Облегчил им задачу. Взял и предоставил «Искру»…

— Он-то, может, теперь и понял, да честолюбие мешает. С тех пор как Ильич поселился здесь, в Женеве, Плеханов стал чувствовать себя как та одинокая наседка, от которой цыплятки перебегают к другой.

— Ну, я не думаю, что только честолюбие всему виной, — замотал лысеющей головой Бауман.

— Конечно, нет. Сам Ильич считает Плеханова честным мыслителем. Но Плеханов слабо знает современную русскую действительность, а груз старых ошибок тянет его назад. Не последнюю роль сыграли и личные его симпатии к старым друзьям.

Десятилетия Плеханов был признанным вождем русских марксистов, но вот вырос другой исполин — Ильич, глубокий теоретик и здоровый практик. Он хорошо знает русского рабочего, верит в него. Плеханов же оторвался от России, утратил связь с пролетариатом. Крупный мыслитель оказался мелким политиком и — в результате — скатился в болото оппортунизма.

— Ну, а о крестьянстве он вообще невысокого мнения, — продолжал гость. — Еще в прошлом году, на прогулке, я услышал от Жоржа фразу, которая просто поразила меня: «Лишь бы не помешали, и то будет хорошо». Это о крестьянстве! О нашем союзнике в революции. Конечно, все мы рассчитываем главным образом на рабочий класс, но ведь ему и помощники нужны…

У Николая Эрнестовича Воровский познакомился тогда с Максимом Максимовичем Литвиновым[6]. Вместе с Бауманом и другими политзаключенными он бежал из Киевской тюрьмы. Внешне Литвинов ничем особенным не отличался: открытое лицо, высокий покатый лоб с копной черных волос, внимательные умные глаза. На приплюснутом носу поблескивали стекла пенсне.

«Добряк», — подумал сначала Воровский. Но потом, наблюдая за скупыми, точными движениями Литвинова, слушая в разговоре его саркастические реплики, Воровский отметил в нем твердость характера, деловитость и живой ум. То, что больше всего ценил Вацлав Вацлавович в людях.

Закончив брошюру «Комментарии к протоколам II съезда Заграничной лиги», Вацлав Вацлавович дал ее просмотреть Владимиру Ильичу. Ленин остался доволен. С рукописью брошюры Воровский зашел к Бонч-Бруевичу, чтобы сдать ее в набор. Его встретила хозяйка дома — Вера Михайловна. На ее тонких губах играла улыбка.

— Заходите, Вацлав Вацлавович.

Воровский, снимая пальто и шляпу, спросил:

— А где же Бонч? Уж не от меня ли спрятался?

Вера Михайловна ответила, что муж ушел в типографию и скоро вернется.

— Вы, конечно, знаете, что с января будет выходить новая газета «Рассвет», — сказала она. — Где же ваша статья в первый номер? Владимир Дмитриевич рассчитывает на вас…

— Боюсь, Вера Михайловна, что не угожу вашим сектантам. Ведь я же закоренелый безбожник. С семнадцати лет, как отрекся от господа бога, так и блуждаю в неведении.

— Вот таких-то нам как раз и нужно. Серьезно, ждем статью…

— Подождите, дайте сперва этот труд пустить в дело, — сказал Воровский, протянув рукопись своей брошюры.

— Об этом не беспокойтесь. Владимир Ильич уже говорил нам. Мы даже написали к вашей брошюре предисловие.

— Ну раз так, то придется заняться, видимо, воспитанием ваших духоборцев.

И Воровский стал постоянно сотрудничать в социал-демократической газете для сектантов «Рассвет», которая начала выходить с января 1904 года по решению II съезда РСДРП. Почти в каждом номере Вацлав Вацлавович публиковал свои статьи. Обращаясь к беднейшему крестьянству России, Воровский призывал его к борьбе с самодержавием — душителем свободы. Если русский крестьянин хочет жить лучше, то он должен сам бороться за свои права, «ибо ничто даром не дается — все нужно отвоевать своими руками».

Часть зимы 1903/04 года Воровский провел в Женеве. Он был среди тех немногих эмигрантов, которые поддерживали В. И. Ленина в борьбе с меньшевиками.

Чтобы лучше узнать и сплотить своих товарищей по борьбе, Владимир Ильич нередко устраивал у себя вечеринки. Приходили все его сторонники: длинный, сухопарый, с бородкой а lа Мефистофель Красиков, грузный, с окладистой седеющей бородкой Ольминский, подслеповатый Бонч-Бруевич, обладатель прекрасного баритона Гусев и другие.

Вацлав Вацлавович также любил бывать у Ленина. У Владимира Ильича и Надежды Константиновны все себя чувствовали свободно. Жили они на окраине Женевы в небольшом домике в глубине сада. Две комнаты. Скромная мебель. Стол в гостиной даже не крашен. Несколько стульев и кушетка. На ней любил сидеть Воровский, особенно после чая; когда Вацлав Вацлавович бывал в ударе, его шутки, остроумные рассказы, анекдоты настраивали всю компанию на веселый лад. Особенно заразительно смеялся Ленин. А ему это так было необходимо. Время было трудное. Раскол в партии тяжело сказывался на его настроении. Шутки и поддержка друзей очень тогда помогали Ленину.

По обыкновению вечера заканчивались пением.

Владимир Ильич или кто-нибудь из гостей просил Гусева спеть, и тот, недолго думая, начинал:

Романс на слова Хомякова подхватывали гости. Потом следовали арии из опер. Чаще всех исполнялась любимая Владимира Ильича «Пою тебе, бог Гименей…».

Собирались также и в маленьком кафе «Ландольд», расположенном на тихой улочке. Просторный зал, несколько столиков, застланных чистой льняной скатертью, венские стулья — вот и все убранство. Но прелесть этого кафе была не в скромной обстановке. Душой его был хозяин — простой, добродушный толстяк. Он был общителен, знал всех посетителей в лицо, доверял в долг. Хозяин разливал пиво, а если посетители ничего не требовали, углублялся в газету.

В этом кафе в конце января 1904 года сидели за столиком Ленин, Воровский и Гусев. Воровский говорил Гусеву о произведениях, имевших в свое время большой успех, но вскоре забытых. Он назвал «Вертера» Гёте, некоторые романы Жорж Санд, «Бедную Лизу» Карамзина, «Знамение времени» Мордовцева. Что, кроме скуки и равнодушия, могут вызвать сейчас эти давно «отцветшие» произведения?

Подошедший к столику Валентинов[7] вмешался в разговор и, в свою очередь, назвал «Что делать?» Чернышевского — по его мнению, вещь бездарную и примитивную.

Ленин, не принимавший участия в разговоре и рассеянно смотревший куда-то в сторону, вдруг стремительно взметнулся. Лицо его окаменело, щеки покрыл румянец, глаза сузились.

— Отдаете ли вы себе отчет, что говорите? — бросил он резко. — Как в голову может прийти чудовищная, нелепая мысль назвать примитивным, бездарным произведение Чернышевского, самого большого и талантливого представителя социализма до Маркса? Сам Маркс называл его великим русским писателем.