В своей литературной практике Воровский продолжал путь, намеченный Белинским, Чернышевским, Плехановым. Он руководствовался правилом: «Выделять жемчужные зерна из массы суррогата и отсылать читателя, слушателя, зрителя от преходящего, суррогатного к вечному и подлинному…» Но Воровский шел дальше революционных демократов и Плеханова. Вслед за Лениным он боролся за принцип партийности литературы, отстаивал основы пролетарского искусства.

В Одессе у Воровского часто бывали писатели, журналисты, друзья. Заходили споры о литературе, о модных писателях. Вацлав Вацлавович всегда отстаивал реалистическую литературу.

Он говорил, что беда модернистов в том, что они не знают классиков, не хотят учиться у них. А все их чудачества происходят оттого, что они потеряли опору, оторвались от народа. В народной жизни надо искать источник вдохновения, а не в рюмке вина. Надо служить народу своим творчеством, бороться за человека…

Воровский и его жена быстро сдружились с Давидом Лазаревичем Тальниковым. Они вместе проводили время, втроем ходили в театры, на концерты, художественные выставки. Вацлав Вацлавович был тонким ценителем искусства, собирал репродукции картин. Он горячо откликался на все болезненные проявления в искусстве, чутко относился к культурной жизни тогдашней Одессы.

В это время в Одессе шли гастроли труппы «Кривое зеркало». Воровский с женой и Тальниковым побывали на представлении этого театра. Вацлав Вацлавович остался недоволен спектаклем. Он написал фельетон, в котором говорил, что эта труппа утратила вкус и чутье к общественным вопросам. Их смех для смеха никому не нужен. Сатира — это большое политическое оружие. А разве у нас мало плохого, всякой дряни, на что необходимо направить сатиру? Вместо этого мы видим, как комики на сцене из кожи лезут, чтобы позабавиться над своим же собратом-артистом…

А однажды Воровский побывал в художественном салоне. Он был поражен, что на выставке почти никого не было. Но, посмотрев картины, он понял причину.

— Да кто пойдет сюда, — говорил он жене, — если художники пишут только для себя. Это не салон для всех, а просто кастовый клуб старых холостяков. Подумать только, мимо этих художников прошла целая полоса общественной жизни! Как будто не было революции, не было «Потемкина», декабрьских боев…

Вечером к Воровскому зашли местные писатели:

А. Федоров, Н. Олигер, С. Юшкевич. В беседе с ними Вацлав Вацлавович не утерпел и рассказал о выставке:

— Нет, господа, — говорил он, — если вы хотите, чтобы вас читал народ, благоговел перед вами, — идите к нему, живите его думами, выражайте его интересы. Литература должна отражать подлинную жизнь. Ваши книги должны учить людей, как жить, как сделать жизнь лучше. Вы должны давать ответ народу, как найти дорогу к свету, к счастью. Надо служить угнетенным классам, не кучке снобов. Если вы это уясните, то бессмертие вам обеспечено. Если же нет, то вас быстро забудут. Будущее принадлежит тем, кто борется, а не тем, кто наслаждается. Жить — значит бороться. Уясните себе эту истину, а потом попробуйте донести ее до читателя. Если удастся это сделать — жизнь не напрасно будет прожита…

Как ни много писал Воровский, все же литературного заработка ему не хватало, чтобы прокормить семью из трех человек, внести очередную плату за прокат рояля, необходимого Доре Моисеевне, прекрасной музыкантше. Да и Воровскому не хотелось лишать себя возможности вечером, после работы, послушать Шопена или венгерский танец Брамса, которые так хорошо исполняла жена.

Вацлав Вацлавович стал искать дополнительный заработок и вскоре нашел его в «Анонимном обществе товарных складов». Благодаря прекрасному знанию многих иностранных языков он устроился туда в качестве корреспондента. За приличную плату переводил разную деловую переписку заграничных фирм.

Морального удовлетворения эта должность ему не давала. Воровский часто острил по поводу своей работы, говорил, что вот он и приказчиком стал. Сокрушался, что там жулик на жулике сидит и жуликом погоняет, да что поделаешь: честный человек теперь редко у дел. Воровский припоминал, что их старому знакомому, Радченко, также не удалось сносно устроиться в Баку. Теперь он в Харькове, но, видно, и там не сладко. Надо будет узнать, нельзя ли и его здесь устроить…

Вскоре Воровский нашел Ивану Ивановичу Радченко [20] место бухгалтера там же, где и сам служил, и написал ему. Радченко очень обрадовался.

«Муж ежедневно поет целые дифирамбы Воровскому, — записала в те дни в дневнике жена Радченко, Алиса Ивановна, — какой он умный да хороший, образованный и культурный, остроумный, деликатный и тактичный, какой необыкновенно работоспособный, до чего предан партии и Ленину! Что же, я буду очень рада за них обоих, если они в столь тяжелое время окажут друг другу взаимную поддержку».

Недолго раздумывая, Радченко приехал в Одессу, где с помощью Воровского устроился в «Анонимном обществе товарных складов».

Иван Иванович Радченко — человек большой души. Все в нем говорило о доброте и порядочности: и кроткие ласковые глаза, и скромная, застенчивая улыбка, и тихий чарующий голос. Он был на II съезде РСДРП и поддерживал там Ленина. В те годы Воровский познакомился с ним и потом поддерживал эту дружбу всю жизнь.

Вацлав Вацлавович ввел Радченко в курс партийных дел, поведал о подпольной работе в Одессе, рассказал о заграничных распрях Ленина с Богдановым и Луначарским.

Но Радченко недолго прожил в Одессе. В разговоре с Воровским Иван Иванович не раз высказывал опасения, что он своим бухгалтерским трудом якобы поддерживает эту явно жульническую фирму. На это Вацлав Вацлавович улыбался и говорил на одесский манер:

— Наивник какой! А где же лучше? Пока ведь социализма как будто нигде не построено. Так что напрасно вы волнуетесь… Да и не думайте, что только вам тяжело. А что мне, лучше? Но что же делать? Прикажете по миру идти?

Все же Радченко собрались в Петербург. В день отъезда они пришли к Воровским проститься. Дора Моисеевна смахнула не одну слезу. Она сдружилась с мягкой, рассудительной Алисой Ивановной и отзывчивым, добрым Иваном Ивановичем. Она очень жалела, что лишается их общества. Вацлав Вацлавович, как всегда, отшучивался: «И на кого вы нас покидаете, горемычных…» Но шутка не могла скрыть волнения Воровского. Он был опечален и расстроен не меньше жены, хотя и не проливал слез.

Осенью 1909 года из Парижа в Одессу был отправлен один партийный товарищ, — Владимир Деготь. Накануне отъезда В. И. Ленин дал ему явку к Воровскому и сказал:

— Помните, в Одессе мы имеем крупную силу — тов. Воровского. Это один из наших лучших литераторов. Передайте ему, что я давно уже не получал от него ни писем, ни статей. Пусть он отбросит лень и начнет писать…

Нагруженный нелегальной литературой — газетами «Пролетарий» и «Социал-демократ», посланец Ленина прибыл к Воровскому в редакцию «Одесское обозрение». Выждав, пока в комнате остался один Вацлав Вацлавович, В. Деготь передал ему привет от Владимира Ильича, а также его пожелание больше писать.

Воровский отложил в сторону рукопись, на которой только что делал пометки своим разборчивым, округлым почерком, привстал из-за стола и поздоровался. Усадил гостя, стал расспрашивать о Ленине:

— Ну как он? Как здоровье? — Потом задумался, снял пенсне и сказал: — Ильич прав, я давно уже не писал… Провал за провалом, людей нет, а работы уйма. Хорошо, что вас Ильич прислал на помощь.

А работы было действительно немало. Начались дополнительные выборы в III Государственную думу, куда социал-демократы хотели провести своего депутата, надо было создавать профсоюзы, готовиться к забастовке на заводе Шполянского.