Недовольны были новгородцы своим посадником и давно уже зрело среди них недовольство. Им казалось, что умный посадник слишком много забрал себе воли, когда ещё не был так дряхл, соединил власть в одних своих руках. Не в их обычаях было лишиться каких бы то ни было своих прав. Мужи новгородские отлично сознавали значение Новгорода в северном славянском союзе, знали, что Новгород всегда служил центром торговым для всех окрестных племён, знали, наконец, что далеко-далеко за морями всё представление о славянстве заключалось в одном только Новгороде...

А тут вдруг один человек, поставленный ими, как им казалось, замышлял захватить власть, присвоить себе одному славу, которая составляла их гордость.

— Нет! не бывать этому! Пусть лучше Гостомысл погибнет, чем вся вольность новгородская! — кричали на вечах.

Пока были варяги, за Гостомысла держались крепко, но как только прогнали пришельцев, Гостомысла ссадили с посадничества якобы «за ветхостью»...

Но он не потерял прежнего уважения и прежней любви. Он был единственным человеком, от кого собравшиеся на вече представители племён могли ждать мудрого совета.

Вечевой колокол в Новгороде громко и мерно звонил, созывая всех новгородцев на площадь в Детинце.

Уже в то время Новгород отличался от других городов и селений славянских. В нём были улицы, и он был разделён на пять «концов».

Управлялся Новгород посадником, выбиравшимся на вечевом собрании из наиболее почётных и уважаемых граждан.

После посадника самыми важными людьми в городе были управлявшие «концами» «старосты городового конца», из которых каждый имел своих помощников — под старост, или «уличных старост», наблюдавших за порядком.

К каждому из новгородских концов была приписана ещё пятина — часть окрестной земли. Пятина управлялась своими старостами, но они были подчинены старостам городовых концов, отдававшими отчёт в своих действиях только посаднику да вечу.

При посаднике, старосте конца и старосте пятины были советы из наиболее уважаемых мужей. Все дела в этих советах решались после всестороннего рассмотрения большинством голосов. Пятинный совет, обсудив дело, представлял его на решение «малому вечу», или сходке, после этого дело переходило к старосте городового конца, а если оно касалось общих выгод, то через посадника шло на «большое вече», право участия в котором имели все свободные новгородцы.

Мир, война, казнь свободного гражданина, его изгнание, новые налоги, обязанности службы — всё это решалось вечем.

Высшим сословием в народе были «мужи степенные», занимавшие обыкновенно важные должности. Посадник избирался вечем из числа мужей. Кто хотя раз был посадником Новгорода, тот уже на всю свою жизнь получал титул старшего посадника, тогда как находившийся в должности посадник назывался степенным.

На всех славянских вечах устраивалось посредине площади возвышение. На первой ступени помещались старосты, на следующей, выше старосты, совет посадника, состоявший из степенных бояр, и, наконец, на самой высшей ступени, или степени, сидел сам посадник, управляя порядком собрания.

Степенные бояре, уже удалившиеся от дел правления, назывались старшими боярами.

Богатые земледельцы, купцы и вообще все те, что теперь носят название зажиточных, в те времена назывались «житыми людьми», а народ разделялся на мужей и людей, или «людинов».

Мужами назывались люди свободные, имевшие свою недвижимую собственность, участки земли. Людины были тоже свободные, но недвижимой собственности у них не было, и они, платя подать или оброк, а иногда, выполняя при мужах ту или другую работу, жили на землях последних.

По древним законам, славянин не мог быть рабом славянина. Однако славянские племена редко жили между собой дружно. Между ними происходили постоянные распри. Племя нападало на племя, победители уводили с собой побеждённых, заставляя их обрабатывать землю, выполнять тяжёлые работы. Но всё-таки эти пленные не были рабами. По истечении какого-то времени им давали свободу, во время же плена они пользовались правом с односемейными своего хозяина. Эти пленники получали название «чёрных» людей, которых впоследствии стали называть смердами.

Смерды были вполне свободное сословие. Они имели право переходить от одного хозяина к другому, однако права участия в общественных делах не имели, точно так же, как не имели права занимать какие-либо общественные должности.

Наконец, было ещё одно свободное сословие — огнищане. К нему относились все свободные граждане, жившие в своих хижинах на чужой земле.

Под звуки вечевого колокола сошлись старейшины и весь народ новгородский на площадь.

Раздался обычный перед началом каждого веча крик глашатая:

— Слушайте вы, мужи новгородские, и вы, людины, сюда собравшиеся! Слушайте — и распри свои забудьте... Посадник со степенными боярами идут сюда дела решать вместе с вами...

Действительно, среди толпы со стороны хором, стоявших за стенам Детинца, произошло движение. Толпа разом сдвинулась, расступаясь перед рослыми воинами, открывавшими шествие посадника на вече.

Дружина, сопровождавшая важнейших людей союза, была невелика. Не более шести-семи пар хорошо вооружённых воинов шло впереди, молодцевато опираясь на высокие копья.

За дружинниками шли старосты всех концов Новгорода. Они были разодеты по-праздничному. На каждом из них поверх лёгкой тканой рубашки накинуты были богатые парчовые кафтаны, привезённые из далёкой Византии. Концевые старосты имели важный вид и свысока оглядывали расступавшуюся перед ними толпу.

Далее в толпе старшин и степенных бояр шёл сменивший Гостомысла посадник, казавшийся растерянным.

Все поглядывали в молчании на шествие, словно ожидая увидать ещё кого-то...

Но не вышел на тоскливый звон вечевого колокола тот, кого давно уже привык видеть Новгород. Совсем одряхлел Гостомысл, тлеет ещё искра жизни в его разрушившемся теле, но силы уже оставили его...

Теперь его не было видно на вечевом помосте, и вече без него было не вече.

Прежде речью мудрой, советом разумным помогал посадник своим согражданам, а теперь кто их из беды вызволит, кто доброе слово им скажет?..

При всеобщем смущении началось вече.

   — Мужи новгородские и людины, — начал старейшина одного из сильнейших соседних племён — кривичей, — от лица всех родов наших держу я речь к вам: нельзя жить так, как живём мы!.. Посмотрите, что творится на Ильмене!.. Восстал род на род, не стало правды!..

   — Верно! раздались крики, — пропала правда с Ильменя!

   — Совсем житья не стало... При варягах куда лучше жилось... Все управу знали у кого искать...

   — Так вот, вы и рассудите, как быть нам? — продолжал кривич, — пока вы там у себя на Ильмене спорили да ссорились, да кровью родною землю свою поливали, ничего не говорили мы, а вот теперь и нам от вас терпеть приходится... Не дают нам покойной жизни ваши буяны... Приходят с мечом и огнём в нашу землю, терпения не стало совсем...

   — И мы также, и мы! — подхватили старейшины веси, мери и дреговичей. — К вам управы пришли искать... Уймите вы своих на Ильмене.

Мужи новгородские смущённо молчали, не зная, что отвечать на эти вполне справедливые укоры.

   — Почтенные старейшины, что и сказать вам, не ведаем мы, — потупив глаза, заговорил заменивший Гостомысла посадник из степенных бояр... — Стыдно нам, ой как стыдно, а что поделать с нашей вольницей — не знаем. Слабы мы после варяжского нашествия, сами видите; когда гнали мы варягов, полегли наши силы ратные на поле бранном, вот теперь никто и знать не хочет господина великого Новгорода.

   — Большое спасибо вам за слово это, за признание честное! — сказал старейшина кривичей. — Не потаили вы от нас правды, хотя и горька она, вот и мы теперь вам тоже скажем, что решено у нас на нашем вече... Тоже правдиво скажем. Хотите ли выслушать нас?

   — Говори! говори! слушаем!.. — раздалось со всех сторон.

   — Решили мы сами от вашей вольницы обороняться, решили разорить гнезда разбойничьи на Ильмене и прямо говорю: идём на вас войною.