— Да, да, — подтвердил Олоф. — «Ваш вождь хищным соколом налетел на Ильмень», — говорят пленные. Вот тебе и новое имя! Доволен ли ты, вождь?

   — Рюрик... сокол... ведунья... — словно в забытье шептал Избор. — Неужели исполняется предсказание? Я стал соколом...

   — Ты непременно должен принять это имя! — сказал Олоф, — помни, что ты добыл его на полях битв, что сами побеждённые так называют тебя...

   — Так и будет! — пылко воскликнул предводитель варягов, — всё кончено! Велика и всесильна воля богов!.. Нет более на белом свете Избора! Я Рюрик! Так и зови меня, Олоф, так пусть отныне зовут меня всё мои храбрые товарищи.

Преобразившийся, с пылающим лицом вышел он, сопровождаемый Олофом, из шатра...

   — Да здравствует наш храбрый Рюрик! — пронёсся вокруг восторженный крик.

Не за одной добычей пришли варяги на Ильмень. Они смотрели на приильменские земли как на начало своего великого пути «из варяг в греки» и полагали, что если начало этого пути будет в их руках, то и выход в Понт Эвксинский, Чёрное или Русское море будет также свободен для них, а стало быть, Византия со всеми её сказочными богатствами также будет для них всегда доступна.

Таким образом, пришельцы старались укрепиться на Волхове и на Ильмене.

Но и между варягами, в особенности между варягами славянского происхождения, царила рознь, такая же, как и между славянами. Всё Приильменье было во власти варяжских дружин, но варяги не заботились об упрочении власти, а спешили пойти скорее на далёкую Византию. Но многих тянуло и домой, в дорогое сердцу шхеры и фиорды Скандинавии...

Только Рюрик если и не был против этого, то всё-таки думал иначе.

   — Нельзя нам выпустить из рук то, что мы приобрели мечом, — говорил он, посоветовавшись с другими начальниками, дружин. — Подумайте сами: из Нево по Волхову идут наши ладьи в далёкую Византию, а если мы оставим эту страну, не удержав её в руках своих, то окрепнут роды славянские и не будут пропускать наших дружин за Ильмень...

   — Правда, правда, — послышались голоса.

   — Пусть некоторые из нас с дружинами останутся в землях приильменских, одни в Новгороде, другие по Ильменю, а третьи пусть сбирают дань с племён окрестных. Обложим мы племена и роды славянские данью тяжёлой, чтобы знали, что есть над ними власть и не осмеливались бы выйти у нас из повиновения...

Так и было решено.

Впрочем, Рюрик поступил так по совету новгородского посадника Гостомысла.

«Пусть узнают, каково ярмо иноплеменника, — думал посадник, — прижмут их варяги, поймут тогда, что сила в крепкой власти, которая всё в порядке держала бы, от врагов защищала и суд правый творила».

   — Я знаю своих удальцов, — предупредил Гостомысла Рюрик, — не утерпят они, будут двойную да тройную дань собирать, затяготят они роды славянские...

Гостомысл в ответ хитро улыбался.

   — К их же пользе это будет, — говорил он.

Лишь только главные силы скандинавов ушли с Ильменя, оставшиеся вожди дружин почувствовали себя полными хозяевами покорённой страны.

   — Гостомысл! Ты раскаиваешься теперь в том, что просил меня наложить дань на славян? — спрашивал Рюрик.

   — Нет, раскаиваться не в чем... Каждая беда хорошая наука для будущего. Пусть усилится ещё более ярмо рабства над ними и тогда... тогда я, может быть, умру, достигнув для своего народа того, о чём мечтал всю жизнь...

Тяжело и постыдно было для не знавших над собой ничьего господства славян иго чужеземцев...

Гнёт варягов становился всё тяжелее и тяжелее... Изнывали под ним славяне... Всё больше и больше выбирали с них дани пришельцы, били смертным боем непокорных, не разбирая при этом ни правых, ни виноватых.

И вот зашумела, заволновалась, наконец, вся страна приильменская. Поднялась, как один человек, зазвенели мечи, огласили её стоны раненых и умирающих, осветило зарево пожаров...

Горе врагам...

Как ни отчаянно храбры были пришельцы, но мало их было, не по силам им было противиться пробудившемуся народу славянскому...

Гонят пришельцев славяне из всех мест и местечек, где осели они, жгут их крепостцы, в полон никого не берут — всем чужеземцам одно наказание — лютая смерть...

Недолго продолжался неравный бой. Варяги толпами побежали за Нево.

А оттуда им помощи никакой не могли дать.

Рюрик, возвратившись к своей Эфанде, недолго оставался под родной кровлей...

Не любили засиживаться дома скандинавские мужи. Сладки чары любви, отрадна прелесть домашнего очага, но едва прозвучал по фиордам призывный рог, со всех сторон стали собираться люди...

Конунг Старвард созывал дружины для набега на страну пиктов, где царствовал Этельред, его давнишний противник.

Как ни хотелось Рюрику побыть с молодой женой, не мог он отказаться от участия в набеге.

Поднял он свои варяго-росские дружины, покинул Эфанду и во главе своих воинов явился к Старварду...

Ни слезинки не проронила Эфанда, провожая супруга в поход, но если бы кто мог заглянуть в её сердце, то увидел бы, что оно разрывалось на части от горя... Скандинавские женщины умели владеть собою, и Эфанда ничем не выдала своей печали.

Только когда скрылись на горизонте белые паруса отплывших драхов, тяжело вздохнула она и на её голубых, как весеннее небо, глазах, заблестели слезинки...

II

Освободился народ славянский от чужеземного ига, но горький опыт не научил его ничему, и лишь только на Ильмене не осталось ни одного варяга, всё там пошло по-старому.

Снова начались раздоры... Даже Новгорода перестали бояться роды славянские.

— Что нам Новгород! — толковали на Ильмене, — засел на истоке и важничает...

   — Не таких видали! На что уж грозны варяги, и тех не испугались, а то — Новгород!

   — Эх, сложил Вадим буйную голову... Будь он с нами, показали бы мы себя Новгороду!..

Когда более благоразумные спрашивали крикунов, чем им так досадил Новгород, те с важностью отвечали:

   — Не по старине живёт! Больно богатеет... Это он на Ильмень и варягов-то приманил!

С удивлением смотрели на приильменцев наезжавшие по торговым делам в Новгород кривичи и люди из веси и мери. Они, стряхнув с себя чужеземное иго, не ссорились между собой и жили тихо и покойно.

   — Из-за чего у вас на Ильмене такие пошли раздоры? — спрашивали они у новгородских мужей.

   — Побыли с варягами, — отвечали те, — посмотрели на них да от них озорству и научились... Что теперь и делать — не знаем...

   — Страшные дела на Ильмене творятся... Стыдно молвить: при варягах куда лучше да и спокойнее жилось...

   — Да, если так пойдёт, — слышалось другое мнение, — снова придут к нам варяги или какие-нибудь другие чужеземцы; верьте слову, голыми руками нас перехватают...

Никого, кроме своих, на беспредельных пространствах земли славянской не было, не с кем было силой помериться, и вот, за недостатком чужих, роды бились друг с другом.

Наконец, мало показалось им Приильменья. Стали нападать на соседних кривичей, весь, мерю да чудь. Те, как могли, отражали эти нападения... Кровь лилась рекой.

Но так не могло долго продолжаться...

После долгих советов между собой отправились в Новгород старейшины от кривичей, веси, мери. К ним присоединились и дреговичи.

Не суда, не управы отправились искать они; знали всё, что и Новгород бессилен. Если не ратной силы, так совета ждали они от новгородцев.

Издавна так уже повелось. Так и теперь, в последний раз, решили поступить соседние племена.

Узнав, за каким делом пришли в Новгород послы кривичей, веси и мери, явились туда и старейшины приильменских родов.

Почти все они были почтенные старцы, явно видевшие, к каким печальным последствиям ведут постоянные раздоры родичей. Но что они могли поделать с буйной, вышедшей из Повиновения молодёжью?..

Новгород, несмотря на своё бессилие, в их глазах пользовался прежним влиянием, да, кроме того, в нём жил ещё тот, кого уважали все без исключения приильменские и соседние с ними славяне — старец Гостомысл.