На ступенях церкви, впереди толпы женщин и детей, стоял седой старик в светлой длинной одежде. В одной руке он держал небольшую чашу, другой высоко поднял золотой крест. Лучи солнца горели на нём, отражаясь во все стороны. Фигура Распятого рельефно выделялась. Грустное его лицо как бы с укоризной было обращено в сторону свирепых окровавленных людей, окружавших храм. Прошло несколько мгновений, а Рюрик всё ещё не мог оторвать глаз от креста. Он стоял, сдерживая рукой напиравших товарищей. Те остановились, видя, что с их вождём творится что-то, не понимая, что с ним случилось.

Лицо старика священника было бесстрастно, только глаза сверкали каким-то вдохновенным нечеловеческим блеском, да губы чуть шевелились, шепча молитву...

«Это Он!.. Он... Распятый Сын неведомого мне Бога!» — пронеслось в голове Рюрика. Рюрик хотел было преодолеть появившееся в нём чувство, приподнял было секиру, чтобы поразить этого слабого, дерзкого старика. Но как раз когда он поднимал секиру, снова блеснул луч солнца и, отразившись на золоте креста, сверкнул прямо ему в лицо, и Рюрик, почувствовав, что рука его не поднимается, сделал шаг назад.

Послышались свирепые крики. Это воины пришли в себя, и их охватило негодование против своего вождя, так позорно, по их мнению, отступившего перед стариком.

   — Прочь! — раздались голоса. — Это наша добыча.

Несколько викингов кинулись вперёд.

   — Убью, кто шаг сделает! — угрожающе закричал Рюрик и взмахнул своей тяжёлой секирой.

Он был охвачен внезапным порывом жалости, неизъяснимого сострадания к этой толпе беззащитных: женщин и детей.

Толпа воинов, поражённая этим неожиданным поступком вождя, на мгновение остановилась и с изумлением смотрела на него...

Потом викинги ринулись вперёд. В тот же миг тяжёлая секира Рюрика опустилась. Послышался стон, и чьё-то тело тяжело рухнуло на землю.

   — Рулава положил, смерть ему! — заревели в толпе. — Изменник, предатель — своих бьёт!..

Рюрик увидел около себя ярлов Освальда и Деара. Лица юношей горели восторгом. Они разделяли мнение своего вождя.

   — Не с женщинами и не с беспомощными стариками воюем мы, — зазвенели их молодые голоса, — прекратите резню!

   — Бегите, бегите! — послышались вдруг тревожные крики. — Рыцари!

Действительно, рыцари успели прийти в себя, построились клином и надвигались на викингов.

Всё происшедшее в последние минуты было забыто. Только что грозившие своему вождю смертью викинги снова встали вокруг него, готовясь встретить новую опасность. Закованные в железо защитники городка в грозном молчании подходили всё ближе и ближе. На узкой улице завязался ожесточённый бой. Из церкви доносилось пение.

Счастье на этот раз изменило викингам... Не помогли ни храбрость, ни ожесточение, с которыми они защищали свою жизнь. К защитникам городка прибыли подкрепления, и они окружили викингов.

Рюрик бился среди своих товарищей. Он уже не так легко взмахивал своей секирой, всё более и более наседали на него враги. Наконец, тяжёлый удар меча свалил его с ног. Он рухнул на землю.

Когда Рюрик очнулся, битва уже кончилась. Потерявшие вождя викинги бросились в беспорядочное бегство. Франки не стали их преследовать. Слишком утомлены они были и ограничились только тем, что пустили вслед беглецам тучу стрел.

В первое мгновение после того, как вернулось к нему сознание, Рюрик не мог дать себе отчёта, где он и что с ним. Кругом раздавались стоны раненых. Кто-то наклонился над ним. Рюрик открыл глаза и увидел над собой доброе старческое лицо и горевшие юношеским блеском глаза.

Рюрик узнал его. Это был тот самый священник, который так поразил его своим вдохновенным видом.

   — Лежи покойно, сын мой, ты ослабел от потери крови! — услышал Рюрик кроткий голос. — Тебе вредны движения.

Рюрик немного понимал язык франков. Кротость, с которой говорил старик, поразила его.

   — Как! Ты ухаживаешь за мной, за мной — твоим врагом?! — с изумлением воскликнул Рюрик. — Ты заботишься о моей жизни, тогда как я приходил убить тебя...

   — Господь наш, Иисус Христос, заповедал нам любить своих врагов, — раздался ответ, — а ты теперь не враг мой, а жалкий беспомощный человек, и страдания твои отзываются болью в моём сердце. Дочь моя, — обратился старик к женщине, помогавшей ему ухаживать за ранеными, — принеси этому несчастному воды, я вижу, он мучится жаждой, уста его запеклись.

   — Кто ты, старик? — спросил отрывисто Рюрик.

   — Я скромный служитель алтаря...

   — Ты жрец?

   — Если хочешь — да! Я жрец Бога живого, распятого за грехи наши.

   — Я слышал про этого Бога, — пробормотал Рюрик. — Он не похож ни на Одина, ни на Перуна. Это Он помог сегодня вам...

   — Для Него все одинаковы. Он помогает всем, кто обращается к Нему с верой.

Посланная священником женщина принесла раненому воды. Рюрик жадно приник к чаше и не отрываясь выпил её до дна.

   — Я в плену? — спросил, он.

   — Увы, да! Но плен не будет для тебя тяжёлым. Ведь мы все обязаны спасением тебе. Если бы ты не остановил своих товарищей, мы все погибли бы под их мечами.

   — А мои товарищи?

   — Здесь, кроме тебя, ещё их несколько человек.

   — Старик! Умоляю тебя, отведи меня к ним.

   — Ты много потерял крови, сын мой, всякое движение тебе вредно... Твоя жизнь...

   — Ах, что моя жизнь! — с отчаянием воскликнул Рюрик и сделал движение, чтобы приподняться. Но силы ему изменили, и он снова тяжело опустился на своё ложе.

   — Видишь сам, сын мой, что ты слишком ещё слаб! — говорил священник, ласково поддерживая его.

Рюрик уныло молчал. Ему казалось, что эта неудача наложила на него несмываемый ничем позор. Вдруг до него донёсся хорошо знакомый ему голос:

   — Клянусь Одином, здесь мой Рюрик!

   — Рулав, Рулав! — воскликнуть Рюрик и, забывая слабость и боль, поднялся на ноги и, шатаясь пошёл туда, откуда слышен был этот голос.

Смутно припоминал он крики: «Рулава положил!» Рюрик понял, что стал убийцей.

   — Рулав! Где ты? — с тоскою позвал своего друга Рюрик.

   — Сюда, мой конунг, сюда! Спеши ко мне! — отозвался старый норманн, — я вижу, двери Валгаллы уже открыты предо мной... Я хочу умереть на твоих руках!

В углу тускло освещённой комнаты Рюрик увидел своего друга. Рулав лежал на связках соломы. Лицо его было мертвенно бледно. Бесчисленные шрамы ещё более выделялись на нём. Он тяжело хрипел.

   — Рулав, как это могло случиться! — со слезами в голосе воскликнул Рюрик. — Как у меня поднялась рука на тебя!

   — Я сам виноват... Они могли убить тебя. Я кинулся, чтобы защитить тебя, но ты уже опустил секиру... Ты не видел меня... Так суждено.

Голос старика слабел, грудь его высоко вздымалась.

   — Прощай, друг, — хрипел Рулав, — прощай, забудь это... Ты будешь спасён... Олоф с твоими братьями не покинут тебя... Будь счастлив и вспоминай старика, любившего тебя, как сына.

   — Рулав, Рулав! — шептал Рюрик.

   — Ты плачешь, дитя? Зачем? Что эта жизнь? Я умираю счастливым. И там, в Валгалле буду продолжать жизнь... Там ждут меня высшие наслаждения, которые на земле невозможны... Валкирии служат там... Вместе с Ассами я стану пить мёд после битв в полях Ассгарда[7], буду есть чудного вепря, и раны мои заживут. Один любит храбрых, и никто не смеет сказать, что старый Рулав был когда-нибудь трусом.

Умирающий закрыл глаза.

   — Отойдём, сын мой, — раздался голос священника, — он умирает... Тяжела смерть грешника.

   — Смерть тяжела? — вдруг приподнимаясь, воскликнул Рулав. — Ты ошибаешься, старик! Для норманна не страшно умереть!.. Смотри...

Быстрым движением руки сорвал он повязку, хлынула кровь, и Рулав, радостно улыбаясь, запел: