Деревянными руками взял Мстислав мокрую рубашку, провел по лицу, зашипел от боли. Из носа снова потекла кровь.

– Иди на берег, – потянул его за руку Ярослав. – Ляг лицом вверх, юшку остановить.

Послушался. Лег в траву, закинув лицо к небу. Прикрыл глаза – и почувствовал, как на ноющую переносицу легла прохладная, смоченная в воде тряпица.

– Сейчас пройдет.

– Откуда такой знахарь выискался?

– Я у отца старший. Как мать померла, поневоле за младшими смотрел. Они то и дело носы-то квасили. Ведунья наша, бабка Моревна, научила раны лечить, кровь останавливать. Я и заговоры знаю. Хочешь, заговорю?

– Да поди ты прочь с твоими колдовскими штучками! Откуда мне знать, что после твоих слов у меня, например, чресла не высохнут!

Услыхав это, Ярослав упал в траву спиной и громко расхохотался. И тут же закашлялся. Перевернулся на грудь – из носу потекла кровь.

– Ты... ведун... поосторожней. Захлебнешься еще. На вот, приложи, – ворчливо бормотал Мстислав, переворачивая недавнего врага на спину и передавая тому мокрую рубаху.

Занятые друг другом, княжичи не видали, как из зарослей камыша за ними угрюмо наблюдал сам Владимир Красно Солнышко, чьего коня саженях в десяти в стороне держал в поводу дружинник. Не произнеся ни слова, великий князь сомкнул камыши, отошел, жестом приказав сопровождавшим его ратникам соблюдать тишину. И лишь когда брод скрылся из виду, сел верхом. Тронул с места крупной рысью. Ехал и тяжело о чем-то думал.

А молодые воины на берегу уже совсем отошли от драки, успокоились. Лежали в высокой траве полуголые, в одном исподнем, разбросав невдалеке штаны и сапоги для просушки.

– Евдокия сказала – сестра она тебе, – осторожно заговорил Ярослав. – Чего ж ты так кидаешься-то? Аль не грех – сестру-то желать?

– Дуняшка-то? Да не родная она отцу. Осиротела рано, так князь в память об ее отце, верном сокольничем, дочерью назвал. Княжной величает.

– То-то гляжу я – лицом вы с нею совсем не схожи. Да и на родителей ты своих совсем не похож. И княгиня, и князь светлы волосом, а ты черен...

– Так и я Владимиру не законный сын. Мать моя – хазаринка, наложницей была. А как стало ясно, что Ольга рожать боле не способная, он меня признал. Наследником сделал.

– А у княгини что ж, так детей и не было?

– Были. Двое сразу. Рожала тяжко, неделю, говорят, мучилась. Оба ребеночка померли. Саму едва выходили. Пустая теперь.

– А что ж князь новую жену не возьмет?

– Мудрая Ольга. Спокойная. Одна только и может Владимира сдержать, коль в ярость впадает. Любит ее отец. Уважает. Слушается.

– А... ты?

– А чего я? Ольга меня признала, как сына родного растила. Я только годов пятнадцати от роду узнал, что не мать она мне.

– А что с твоей матерью стало?

– А... – помрачнел Мстислав. – Померла. Я и не знал ее почти. Смутно... Волосы помню – черные, длинные, мягкие. Руки помню. Голос – пела она дивно. Еще помню, как стояла с луком на пороге княгининой светлицы... Как упала, помню...

– Что значит – с луком? Куда упала?

– Старая история. Князь в походе был, когда срок пришел княгине рожать. Ну, отмучилась. Выздоравливала долго. Слаба была. Тут кое-кто смуту и затеял. Кинулись в терем слуг резать. Многих порешили. До княгини не добрались. Мать меня к ней в постель сунула, велела сидеть молча, что бы ни увидал. А сама на пороге встала. Хазаринка она была. Дочь кагана. Стреляла из лука лихо – князевы ратники ей, бывало, завидовали, на коне скакала, ножом дралась. Это мне потом Ольга рассказывала. Словом, за себя могла постоять – оттого и выжила в наложницах.

Мстислав помолчал.

– Как у нее стрелы в колчане кончились, она ножи взяла. Когда князь с дружиной подоспел, она уж кровью на пороге истекала, а возле, на лестнице, что в светлицу вела, груда тел лежала. Ее-то тоже стрелой достали. А вот до княгини добраться не успели. Хоронили ее с княжескими почестями. Погребальный костер, помню, чуть до небес не доставал...

– Значит, ты на мать похож... И не только лицом, видать.

– Да уж. Хазаринская кровь – горячая.

– Это я уже понял.

– Будет, – вдруг оборвал разговор Мстислав. – Возвращаться пора. Поди, ищут нас уже. Евдокия-то когда сбежала...

– Думаешь, наябедничала?

– Напугали мы ее, – киевлянин улыбнуться хотел, да тут же скривился от боли в разбитой губе.

– Ох, – выдохнул Ярослав, поднявшийся на ноги и увидавший лицо своего соперника.

– Ишь, разохался, – пробормотал, натягивая портки, Мстислав. – Можно подумать, твоя рожа краше...

Ярославу же дурно стало от мысли, что отец скажет. Отвернулся, натягивая заскорузлые от воды ичиги, и почувствовал, как сжали плечо сильные пальцы.

– Поворотись, – глухо попросил новгородича Мстислав.

Поворотился.

– Ты... – проговорил, пряча глаза и краснея, – не отступайся от меня. Не беги. Я привык, что мне не перечат. Ты первый не уступил. Я... Понять хочу, как это – когда... не кланяются.

Видеть смущение крутого нравом, не привыкшего сдерживать свой гонор княжича Ярославу было странно и... сладко. Захотелось вдруг обнять этого дикого, чужого парня, провести ладонью по вороной гриве, успокоить...

Но новгородич даже ответить ничего не успел. Из камышовой заросли вдруг вырос всадник на рыжем гривастом коне. Поклонился, не сходя с седла.

– Светлый князь немедля к себе звать изволит.

– Доигрались, – тихо ругнулся Мстислав и, не глядя на Ярослава, сел в седло и толкнул пятками белого своего боевого коня.

* * *

– Воевода Новгородский, князь Всеволод принять просит.

Великий князь Владимир Красно Солнышко, услыхав сии слова, поднял тяжелую свою, седоватую на висках голову с руки.

Новгородец шагнул через порог, глянул через плечо на стоявших у дверей ратников с секирами, опустился на одно колено.

– Прости, что потревожил.

Владимир поднялся с трона, легко сбежал с возвышения, взял Всеволода за плечи, поднял с колен.

– Что ты, друже, что ты... Я тебе всегда рад. Знаешь ведь...

Заглянул в серые, обычно холодные глаза северянина, сейчас сиявшие мягким теплым светом.

– Уезжаешь? – спросил негромко.

– Уезжаю.