С облегчением натянув домашние шорты, он сходил на кухню, принес из холодильника лимон и приготовил себе Джин Ли — «длинную дорогу в Гонконг», как он это называл. Эта дорога нередко заводила его в еще более отдаленные места, но он был старым членом клуба одиноких путешественников и хорошо знал все свои маршруты, но которым несла его джиновая река, когда он навзничь лежал в своей неподвижной лодке.

Он резал лимон одним из тех самых, похожих на стилеты, венецианских кинжалов, который обещал воткнуть в черное сердце Риккерта, а пока держал рядом с бутылкой — была некая особая прелесть в том, чтобы пользоваться для приготовления напитка старинным и изысканным оружием, на котором наверняка крови было не меньше, чем на топоре палача.

Кто придумал джин? Нет сомнения, что это был очень мудрый и правильный человек.

С этими мыслями Воронцов лег на спину и пригвоздил себя к дну лодки тяжелым стаканом, поставив его на грудь.

Змея на груди обитателя башни ласково провела языком по его горлу, он сглотнул, тронул кончиками пальцев ее узкую спину и потянулся к стакану с водой — во рту все еще чувствовался привкус каменной пыли. Он все еще не пришел в себя, он считал лабиринт своим домом, а дом предал его.

Когда потолок начал рушиться, он успел броситься в одну из боковых камер и оказался запертым в ней нагромождением глыб бетона. Выхода не было, он метался на ощупь по каменному мешку и выл, он не боялся смерти и мучений, он не мог поверить, что попался так глупо и бездарно и сдохнет здесь, как крыса в ловушке, не выполнив своего предназначения, а Голос молчал. Но судьбе было угодно, чтобы его вторую половину не тронули катящиеся камни, она осталась по сторону завала, противоположную той, в которую в это время тыкался лысый сыщик, хрипя в своем противогазе. Она увидела луч его фонаря, когда он спустился в туннель через вентиляционное отверстие, и наблюдала за ним, распластавшись на полу одной из камер, когда он осматривал завал. Когда он ушел, она принялась за планомерную работу. Она не знала, жив ли ее друг или нет, но она должна была извлечь его из-под завала, живого или мертвого. Она выбралась из туннеля через то же вентиляционное отверстие, через которое прошел Воронцов, и размеренно обыскав здание офиса и территорию, нашла кирку, лопату и брезентовые рукавицы. Затем она начала разбирать завал.

К этому времени, ее друг, уже сумевший справиться с паникой, решил бороться за жизнь до конца и начал разбирать завал со своей стороны. Его работа осложнялась тем, что камера была полна дустового дыму, он не мог снять противогаз, а кислород, в любом случае, быстро сгорал в его легких. Ему бы никогда не пробиться через завал, не успел бы. Но его напарница находилась на свежей струе, поступавшей из вентиляционного отверстия, она давно сбросила с лица пропитанную мочой тряпку, у нее были инструменты и фонарь, она работала споро и неутомимо, оттаскивая куски бетона, отбрасывая лопатой мелкий щебень. И через несколько никем немереных часов они вновь соединились и, шатаясь, выбрались к свету ущербно ухмылявшейся луны.

Он отпил воды из стакана и откинулся на спину, закрыв глаза, узкая ладонь соложницы мерно вздымалась на его груди.

В этот раз Голос пришел, как слепящая тьма, за его сомкнутыми веками.

— Он пришел, чтобы убить тебя в твоем Доме — сказал Голос. — У него есть сила. Сила находится в его доме.

— Что ты говоришь? — спросила соложница хотя он не размыкал губ.

Ее голос прозвучал во тьме, как хрустальный колокольчик. Он молча положил руку на ее узкую спину, и она затихла.

— Башня рухнула, — сказал Голос, — но Голова не покатилась. Тебе нанесено поражение, ты падаешь во тьму. Встань. Ты был искуснейшим из всех. Переступи порог, пусть покатится голова. — Слепящая тьма начала сворачиваться кольцами. — Или я буду ждать тебя за порогом твоей смерти, — прошипел Голос, уходя. — С пилой в руке.

Следующим утром после коллективной оперативки в конторе, помятый, но энергичный Воронцов проводил персональную оперативку на опорном пункте. Его аудиторией были Дядык, а также засиженный мухами портрет Дзержинского на стене.

— Что у нас там с текучкой? — деловито спросил Воронцов.

— Что, что, ты что, сам не знаешь, что? — нудно забубнил Дядык. — Тяжкие телесные на кабаке, — ебок, там же, два ларька, два угона, легких телесных, — три. Ну и мокруха в зоне. Ну, еще ночная мокруха, но там трупешник спорный очень, может, мы его еще спихнем. Ну, еще карманов штук десять, но я их уже отказал. Еще Евменович просил поспособствовать.

— Чему?

— Расшириться ему надо, хочет из своей рыгаловки столы на тротуар выставить.

— Пусть выставляет.

— Ладно, — с облегчением сказал Дядык, — а то, я уже принял.

— Сколько?

— Двести, — Дядык полез в карман.

— Оставь на хознужды, — остановил его Воронцов.

— Что, прямо щас? — приятно удивился Дядык.

— Нет, не щас. Потом. Что там по «Плюсу»?

— Да ни хрена, как я и думал. Что там может быть, когда он уже больше года, как стоит.

— Здание чье?

— Его, «Плюса». Но он прекратил предпринимательскую деятельность, налогов не платит и вообще в налоговую не является. Долгов за ним особых нет, поэтому никто его и не ищет, хрен его знает, где этот владелец. По адресному я пробил, но не живет он по тому адресу, там «хрущоба» однокомнатная, для понту, он там и не жил никогда.

— А «элеватор» чей?

— Какой элеватор? — Дядык помигал бесцветными ресницами. — А-а-а, элеватор. Ничей. Нет никакого элеватора, не числится на балансе нигде.

— А кто платит за офис?

— Никто. А что там платить? Там вода и электричество отключены, за землю что-то накапливается, но я не выяснял, на хрена оно тебе надо?

— Персонал?

— Были охранники, целых шесть голов. Все уволены вместе с остальными.

— У меня есть концы по мокрухе в зоне, Толян, может, и раскроем.

— Ну? — удивился Дядык. — Я ОПД смотрел, гам пацаны натаскали одной пустой туфты.

— Ты тоже не забывай подкидывать. Короче, остаешься на хозяйстве, пока я занимаюсь мокрухой, только не увлекайся сильно хознуждами.

— Да ты за меня не волнуйся, ты за себя волнуйся. Тебе помощь нужна? Там же лазит какой-то упырь с пилой, это тебе не хрен лежачий.

— Спасибо, Толян. Надо будет, я тебя позову.

Первый раз за все время их знакомства Воронцов первым сделал шаг навстречу Риккерту. Он чувствовал, что события каким-то образом ускоряются, что часы тикают быстрее и надо успевать, пока не стало слишком поздно.

Риккерт мрачно посмотрел на него, сдвинув очки на лоб.

— Ну? Я занят.

Воронцов молча выложил на стол два венецианских кинжала. Один из них был прост и функционален — очень узкий клинок, почти треугольный в сечении и серебряный шар вместо рукояти, с печатью владельца в нижней части — роза, пронзенная стрелой. Второй, который Воронцов использовал для хозяйственных надобностей, представлял собой настоящее произведение искусства, у него была витая рукоять из электрона — сплава серебра с золотом, относительно широкое лезвие, покрытое цветочной гравировкой, и гарда в виде двух маленьких морских коньков, очень похожих на те, что Воронцов видел на старых базарных весах во времена своего детства. Особая ценность этих вещей состояла в том, что на них имелись экспертные заключения о подлинности, которые Воронцов принес с собой, Риккерт клеветал, когда болтал что-то о воровстве, Воронцов официально купил кинжалы у владельца-коллекционера за собственные деньги, другое дело, что у владельца не было возможности расплатиться деньгами. Раздраженно подергивая плечами, что служило у него признаком большой заинтересованности, Риккерт взял в руки и очень тщательно осмотрел оба кинжала и документы.

— Ну-с, — медленно сказал он, снова возвращая очки на лоб. — У меня одно сердце, Воронцов. Какой из них ты предлагаешь для него?

— Ты злопамятен, — усмехнулся Воронцов. — А я нет. Возьми оба.