Ливин не сомневался, что по мере просветления стекла у существа будет возникать та же озадаченность, которая овладела им самим, но оно справится с ней быстрее. Оно перевело на него глаза, но выглядело это неестественно. Возможно, оно понимало, для чего эти органы служат человеку, но его глаза, несомненно, были лишь внешней имитацией. В их выражении не было смысла — до этого оно смотрело перед собой, и сейчас это не изменилось. Ливин понимал, что оно его видит, но не этими глазами.

Он сделал ещё один шаг навстречу. Существо повернуло голову и слегка склонило её. Этот жест выглядел достаточно естественно, и у советника даже на секунду появилось ощущение, что оно действительно на него смотрит.

— Мы услышим, если он захочет что-то сказать? — не поворачиваясь Крафтеру, спросил он.

— Да, — подтвердил учёный.

Существо распрямило голову и зашевелило губами, но до советника не донеслось ни одного звука.

— Вы уверены? — переспросил он.

— Абсолютно уверен, — кивнул Крафтер, — так же, как и в том, что он ничего не произносит. У него нет голосовых связок, и он даже не подозревает, как они устроены. Он руководствуется только тем, что может увидеть.

— И в движениях губ нет никакого смысла, — грустно сказал советник.

— Он повторят то, что вы говорите. Он изучает вас — в лучшем случае.

— А в худшем?

Настроение учёного резко переменилось. Его постигло сильнейшее разочарование. Как будто он надеялся, что стоит сделать шаг навстречу, и миуки, ещё недавно не желавшие даже пытаться установить контакт, заговорят с ними на их же языке. Но чуда не произошло. Всё осталось, как и было прежде. Слова советника о том, что это лишь злая насмешка, обретали для него самый реальный смысл. Он молчал.

— А в худшем всё это ничего не значит, — ответил советник сам себе, — ни его облик, ни его движения, ни что-либо ещё. Он хочет вырваться на свободу, и то, что мы видим, лишь неудачная попытка добиться своего. Может быть, он как-то своей логикой дошёл до того, что принятие нашего облика как-то ему поможет, но увы. Его предположение неверно.

— А что, если ему просто нужно дать время? Он изучит нас, поймёт, и сможет что-то сказать.

— Тогда уж заодно анатомический справочник, — усмехнулся Ливин, — открытый на странице речевой системы, а заодно и дыхательной. Чтобы говорить, лёгкие будут нужны ему не меньше.

— Может быть, ему будет достаточно изображений?

— Сомневаюсь. Как и в том, что мы вообще должны его чему-то учить. Я хоть и не военный, но могу сказать, что уже поздно для диалога.

— Речь не о войне или чём-то ещё. Сейчас — это достояние науки. А много достояний науки из известных вам, способны говорить?

— Нет, но мы и без этого смогли их изучить. И миуки тоже уже на этом пути. Скоро они перестанут быть неизученными, и тогда нам будет всё равно, могут ли они говорить.

— То есть, вы не из тех, кто хотел бы любой ценой завязать с ними диалог? Я читал заметки некоторых аналитиков. Они склонны думать, что выявление их сознания не менее, а то и более важно, чем их волокна и прочие технологии, которые мы могли бы разработать благодаря им.

— Можно ли говорить о сознании в привычном понимании этого слова? — подняв брови, ответил вопросом советник.

Крафтер посмотрел на Ливина с серьёзным ожиданием, но в ответ получил лишь усмешку.

— Сделайте, чтобы стекло было непрозрачным для него.

Учёный выполнил просьбу, после чего снова повернулся к собеседнику.

— Не люблю осознавать, что он на меня смотрит, — прокомментировал Ливин.

— А что до вашего отношения к сознанию, то позвольте мне угадать. Думаю, доктор Хайес, к примеру, не разделяет подобных мнений, а вы с ним согласны. Я прав?

— Доктор Хайес вообще мало что разделяет.

— Но вы посвятили его в дела, которые происходят здесь, значит, доверяете ему, а чтобы добиться доверия члена совета, — Крафтер сделал небольшую паузу, — это нужно обладать незаурядными данными.

— Хайеса ценят на всех уровнях, не только я.

— И есть за что, наверное. Но мы ушли от темы. Он не разделяет это мнение, как и многие другие.

— Это, конечно, совсем не значит, что у них не может быть сознания в принципе, но…

Советник повёл головой, как бы собираясь с мыслями.

— Я читал работы Хайеса, — Ливин сложил руки за спиной и прошёлся вдоль стекла, за которым всё так же недвижно стоял его двойник, — у него интересные мысли по поводу того, что миуки лишь оружие, созданное руками развитой цивилизации. Он приводит интересные доводы. Хоть у них и нет прямых доказательств, логически они складываются в единую картину, и лично для меня это многое значит. Если вы не против моих россказней, я могу привести вам отстранённый пример.

— Нет, что вы, — улыбнулся учёный — мне очень интересно.

— Тогда просто представьте себе, скажем, растение. Не в составе какой-то экосистемы, а абстрактно. Вот оно растёт на планете, где условия в целом пригодны для него. Корни растения всё глубже будут уходить в грунт, чтобы получать как можно больше минералов, а ветви всё больше расходиться в стороны, чтобы получать больше солнечного света. Сознательно это происходит? Нет. Таковы условия. Ветви и корни должны расти, чтобы организм продолжал функционировать. Сможете вы спросить дерево, почему оно это делает? Нет. Но оно будет это делать всегда. Если условия будут меняться незначительно и долгое время, потомки этого организма смогут приспособиться. Учитывая относительную замкнутость в рамках планеты, можно сказать, что молекулярно, это будет то же самое дерево, только в другом воплощении. У миуки подобный аспект более яркий, но и система их гораздо более обособленная и замкнутая. Организм просто уходит в колонию и перерождается.

Ливин расхаживал по комнате, то и дело бросая взгляд за стекло. Крафтер слушал его внимательно, тоже изучая своего двойника.

— Живым организмам в том виде, в котором мы их знаем, не свойственна контролируемая эволюция, что косвенно указывает на искусственность миуки. Условия нашего воздействия на них менялись быстрее, чем это обычно происходит в природе, и они к ним приспосабливались. Мы атаковали их, они атаковали нас. Мы вторгались на их территорию — они пытались нас выдворить. Мы были просто уплотнением в грунте, мешающим корням, или вредными осадками, портящими листву деревьев, а дерево просто приспосабливалось. Им свойственен некоторый автоматизм, и то, что они каждый раз ведут себя по-новому — тоже его свидетельство. Даже оказавшись под землёй взаперти, они продолжают эволюционировать, изобретать новые черты, которые должны помочь им. И то, что вы видите здесь, не более, чем один из этих признаков. Считать, что у него есть сознание? — он пожал плечами, — в каком-то смысле да. Но то, что оно разумнее дерева ещё ничего не значит. Вы ведь не сочтёте наш искусственный интеллект разумной формой жизни.

— Мы нет, но предположим, что один из наших роботов попал в менее развитое общество. Там он может стать поистине богом, не то что более развитой формой, — возразил Крафтер.

— Только до поры, я считаю, что этот пример не совсем корректен. Несмотря на все мои слова, я не отрицаю, что его появление, несомненно, нонсенс, сенсация, и заслуживает внимания.

— Я примерно представляю, что должно быть. Вы должны сообщить в совет.

— О, дорогой мой Крафтер, — усмехнулся советник, — вы сильно упрощаете. Я не просто должен сообщить. Я должен создать комиссию. Вы правы в том, что это событие выходит за пределы науки — тут речь о возможности контакта, несмотря на то, что и мы, и остальные понимают весь абсурд ситуации. Мы в любом случае должны попытаться — так скажет любой здравомыслящий учёный. Вы и сами так считаете.

— Для меня попытка — это дать ему ещё несколько дней на то, чтобы начать хотя бы нас понимать, — ответил Крафтер, — но я понимаю, что в комиссии будут те, кому потребуется время только для того, чтобы уяснить для себя, что есть такое миуки по сути.

— Да. И мы ведь располагаем этим временем.