Часом позже на отбитой у гитлеровцев танкетке подкатил наш мастер на все руки Григорий Забелин. Теперь, как острили парашютисты, у нас была своя не только артиллерия, но и бронетанковые силы.

Около пяти часов билась группа Наумова. Десантники истекали кровью, но держались. И только когда их осталась горстка, они начали отход. Двигались лесом, параллельно шоссе. Наумов дважды выводил бойцов к дороге и устраивал засады. Парашютисты обстреливали вражеские машины и скрывались в зеленом массиве.

Когда они, отойдя на некоторое расстояние, в третий раз приготовились встретить гитлеровцев огнем, Наумов вдруг увидел, как два лимузина, сопровождаемые двумя танкетками и бронетранспортером, свернули к опушке и остановились. На небольшую поляну вышла группа офицеров и генерал. Они расположились метрах в тридцати — сорока от наших воинов, развернули карты.

— У меня, — рассказывал потом Наумов, — мелькнула мысль захватить пленного и документы. Приказал ребятам открыть огонь. Сам выстрелил из маузера. Генерал и еще несколько человек из его свиты упали. Тогда я вскочил на ноги и вместе с десантниками Беловым, Лузгиным и еще кем-то бросился к немцам. Они открыли стрельбу. Потеряв двух товарищей, мы были вынуждены отказаться от своего намерения и скрыться в лесу.

В Стрекалово из группы младшего лейтенанта Наумова вернулось лишь восемнадцать человек.

В это время в западную часть деревни ворвались вражеские мотоциклисты. Мы решили выбить их оттуда.

Под прикрытием 76-миллиметровой батареи в сопровождении танкетки атаковали гитлеровцев и опрокинули. Увлекшись преследованием, попали в засаду, потеряли свою единственную боевую машину. В ней и погиб полюбившийся всем нам веселый и на редкость сильный парень ивановский комсомолец Григорий Забелин.

Во второй половине дня 7 октября на наш командный пункт прибыл броневик в сопровождении трех мотоциклистов. Открылась тяжелая дверца, и незнакомый мне полковник, не выходя из автомобиля, сказал:

— Товарищ капитан, вас вызывает командующий фронтом.

Я быстро собрался, и мы поехали в Медынь. Как ни был я возбужден и как ни трясло меня в коляске мотоцикла, усталость взяла свое: я уснул, уснул впервые за последние четверо суток.

Когда открыл глаза, увидел штабной автобус, а рядом с ним танки Т-34 и КВ. У меня даже дух захватило: вот бы нам такую силу! Захотелось дотронуться до их стальных плит. Каждый поймет меня. Ведь мы вели бой с сильным врагом, по сути, почти безоружные. Выигранные дни и часы достались нам дорогой ценой.

Меня пригласили в автобус. Войдя в него, я увидел Маршала Советского Союза С. М. Буденного.

Представился, извинился за свой внешний вид. А выглядел я тогда так: щеки, заросшие пятидневной щетиной, на мне потертый кожаный реглан, темно-синяя с голубым кантом авиационная пилотка, на левом боку планшет с единственной в отряде картой пятикилометрового масштаба, справа — маузер и сумка с двумя гранатами. В карманах пять-шесть пачек патронов, два ржаных сухаря. Их сунул мне на дорогу старшина Иван Бедрин.

Маршал подробно расспросил, что я знаю о противнике. Затем о нашем отряде, о том, сколько у нас осталось бойцов, какое оружие. В точности моего доклада Семен Михайлович усомнился. Он, видимо, посчитал, что я умышленно все преуменьшил. Я повторил, потом сказал о нуждах отряда, попросил усилить артиллерией и хотя бы несколькими танками.

Семен Михайлович обещал помочь.

— А что касается этих вот танков, — он кивнул на стоявшие вблизи машины, — то тут ничего не получится. Ими Ставка распоряжается...

На прощание Буденный пожелал успеха, ободрил:

— Деретесь вы смело, даже дерзко. Это правильно. Хорошо, что в обороне опираетесь на водные рубежи. Чаще беспокойте противника. Еще немного продержитесь, скоро сменим.

Маршал приказал к завтрашнему дню захватить пленного и доставить его в Подольск, где Семен Михайлович будет ночевать в одном из училищ.

Назад меня отвезли на том же мотоцикле. В течение всего пути я смотрел по сторонам и с горечью видел, что шоссе пустынно и поддержать нас пока некому.

Вернувшись в отряд, сразу же послал за «языком» Васильева, Федорова, Градусова, Белова и Лузгина. Перед рассветом они приволокли из Стрекалово дородного гитлеровца, которого я, не допрашивая, немедленно отправил в Подольск. А оттуда вскоре прибыли грузовики с курсантами-артиллеристами. Ребята как на подбор, но почему-то без орудий.

Перед отходом на Изверь я решился на вылазку. Сейчас не помню, кто именно предложил снять с автомобилей глушители. Без них гул машин напоминал шум идущих танков. Хитрость удалась. Когда мы, ринувшись в атаку, включили моторы, их рев всполошил немцев. Некоторые из них дрогнули и побежали. Мы этим воспользовались и ворвались на их позиции. Случилось так, что вражеских солдат пришлось выбивать из окопов, вырытых накануне нами же. Гитлеровцы подались к лесу. Мы не стали их преследовать, а по обочине шоссе в походном порядке пошли в противоположную сторону, к новому рубежу, подготовленному на реке Извери.

В тот день к нам прибыл представитель инженерной службы фронта. Он имел задание разрушить дорожные сооружения и всячески препятствовать продвижению неприятельских войск. Приехавший проинформировал меня о положении на нашем направлении, дал несколько добрых советов, как улучшить противотанковую оборону.

Утром 9 октября фашисты сразу в нескольких местах попытались форсировать реку небольшими группами. С трудом нам удалось отразить их натиск. Особенно напряженно поработали в этот раз наши пулеметчики Курлинэ, Хмелевский, Гасенюк, Хиль. Они молниеносно меняли огневые позиции и вовремя поспевали туда, где возникала наибольшая угроза.

Хорошо воевали артиллеристы, но у них кончились снаряды, и мы были вынуждены отправить их в тыл. Оставили лишь одно противотанковое орудие с шестью зарядами. Как жаль, что не могу сейчас назвать ни одного из курсантов — слишком мало довелось нам биться рядом. А они заслужили доброе слово.

За эти дни численность отряда сильно сократилась. В нем насчитывалось теперь лишь несколько десятков бойцов. Мы с Щербиной решили сократить линию обороны и сосредоточить все силы у моста через Изверь. Лейтенанту Коновалову было указано, где и как расположить огневые точки. Вскоре он доложил о выполнении приказа. Когда отходил от нас, начался очередной артиллерийский обстрел. Осколком Коновалова ранило. Пришлось отправить его, как и многих других наших товарищей, к фельдшеру Шуре Кузьминой.

С каждым часом число вышедших из строя росло. И приходилось только удивляться неутомимости Кузьминой, Кубасова и Моисеева, которые вот уже несколько суток, не смыкая глаз, оказывали бойцам и командирам первую медицинскую помощь. Я спросил Шуру:

— Не устаете?

Она гордо ответила:

— Не для того я два месяца пороги военкомата обивала, чтобы на трудности жаловаться.

Кузьмина, Моисеев и Кубасов не только перевязывали раненых. Когда противник уж очень напирал, они брались за автоматы.

Во время одной из очередных схваток я видел, как то ли Моисеев, то ли Кубасов, сейчас не помню, схватился за левый бок и, шатаясь, пошел в тыл. Из-под пальцев лилась кровь, но раненый никого не просил о помощи. Я подбежал к нему. Силясь улыбнуться, фельдшер сказал:

— Пустяки, немного задело.

Он лег на землю, вытянулся во весь рост, отвел руки от раны и закрыл глаза. Человек, спасший жизнь многим из нас, сам погиб. Погиб геройски, в бою.

В этот же день ранило и укладчика парашютов ветерана 214-й бригады старшину Ивана Корнеева, того самого, что во время обороны на Угре отказался лететь с Петром Балашовым на отбитом у немцев нашем бомбардировщике.

Я сказал Корнееву:

— Желаю тебе скорее выздороветь, тезка!

Он лишь улыбнулся:

— Если поправлюсь, отзовите из госпиталя в свой отряд.

Я пообещал.

Неприятельские снаряды ложились все с большей точностью. Видимо, стрельбу кто-то корректировал. Я послал нескольких снайперов во главе с сержантом Юрием Смирновым прочесать верхушки ближайших деревьев. Они сняли двух-трех наблюдателей. Но это никак не сказалось на артиллерийском огне неприятеля. Тогда мой взгляд задержался на колокольне, находившейся в полутора — двух километрах от наших позиций. Я направил туда семерых бойцов во главе с Руфом Деминым.