К селу они подъехали на машине, потом, прячась за постройки и ограды, подобрались к церкви. Здесь разделились на две группы: одна проникла внутрь помещения, другая с крыши соседнего дома начала отвлекать внимание немцев. Вскоре парашютисты уничтожили засевших на звоннице двух фашистов, захватили стереотрубу, рацию, несколько мотоциклов. Но и сами потеряли двух товарищей...

К трем часам дня 9 октября стали поступать тревожные сведения от патрулей, ведущих наблюдение за неприятелем на флангах. Гитлеровцы снова готовились к переправе через Изверь выше и ниже моста. В наш тыл проникли мелкие группы автоматчиков и снайперов.

Пока вокруг было тихо. Но это временное спокойствие не могло нас обмануть. Меня волновало одно: сумеем ли продержаться до прихода подмоги? Ведь в отряде осталось всего двадцать девять человек.

И как же мы обрадовались, когда под вечер к землянке у шоссе, где прежде хранились инструменты дорожного мастера, а теперь размещался наш командный пункт, подошли несколько незнакомых командиров. Один из них запомнился тем, что у него поверх шинели был накинут дубленый полушубок. Полным контрастам с этим «утепленным» танкистом была Шура Кузьмина. Она стояла возле нас в одном кителе.

Прежде чем я успел спросить прибывших, кто они, владелец полушубка сам обратился к нам с вопросом:

— Почему лейтенант медицинской службы одета не по сезону?

Кузьмина ответила, что свою телогрейку положила в кузов машины, чтобы мягче было раненым парашютистам. Николай Щербина стал расстегивать свою шинель, намереваясь отдать ее Шуре, но его опередил танкист. Он скинул ладный полушубок и протянул девушке:

— Носите на здоровье!

Сменить нас прибыла танковая бригада. Как-то не верилось, что произойдет это так обыденно, вроде сдачи поста в карауле. Заступили мы на этот «пост» 4 октября на двести пятом километре, а сменились 9 октября 1941 года на сто восьмидесятом километре от Москвы.

Уже после войны мне удалось познакомиться с архивным документом, в котором были строки и о нашем отряде. Вот они:

«В октябре 1941 года под Юхновом 430 человек, отобранных из батальона для подготовки десантников, под командованием майора Старчака в течение четырех дней сдерживали наступление немецких войск, рвавшихся к Москве. Из состава отряда погиб 401 человек. Но отряд не отступил и дал возможность подтянуть резервы и остановить наступление врага на юхновском направлении».

Далее говорилось, что уцелевшие двадцать девять человек представлены к ордену Красного Знамени.

Тут я должен внести некоторые уточнения. Да, в день составления политдонесения нас действительно было всего двадцать девять человек. Однако позже в отряд пришли еще около тридцати бойцов из числа тех, кого мы считали погибшими или пропавшими без вести. И продвижение противника мы задержали не на четыре, а на пять дней.

Передав занимаемые позиции прибывшим подразделениям, мы отправились в Москву. Я всю дорогу спал. Растолкали меня, когда машины наши уже стали въезжать в затемненную столицу, забаррикадировавшуюся и прикрывшуюся сверху аэростатами воздушного заграждения.

Александра Кузьмина да и многие другие ребята впервые видели Москву.

— Давай через Красную площадь, — велел я шоферу, хотя это и составляло немалый крюк.

Бойцы просили, чтобы водитель ехал медленнее, особенно когда впереди показался Мавзолей...

Сержант Петров вспомнил, что на Серпуховке живет его любимая учительница Антонина Кирилловна Макарова, оставившая Вурнары и поселившаяся у замужней дочери. Он поделился со мной мыслью, что хорошо было бы ее повидать, попить, как до войны, чаю с клюквенным вареньем, побеседовать по душам. Петров рассказал о ее трогательном напутствии, когда он зашел к Антонине Кирилловне проститься перед отъездом в Ленинградский институт советской торговли.

— Ты уж, Боря, смотри там... береги себя, — сказала она тогда и, хотя на дворе стояла летняя пора, протянула шарф. — Взял бы, а?..

— Ну что ж, — обнадежил я Петрова, — может быть, как-нибудь и выберешься, навестишь...

А сам подумал о жене. Где она? Успела ли уйти из Минска?

Получив указания в штабе Военно-воздушных сил, направились в лагерь, расположенный недалеко от Москвы. Там же базировался 1-й бомбардировочный авиаполк, в котором у нас было много друзей.

Полковник Филиппов встретил приветливо и поблагодарил за самолет, пригнанный Петром Балашовым из Юхнова.

Мы пока не знали, кто еще уцелел из наших товарищей. Неизвестной оставалась судьба разведчиков, ушедших вместе со старшим лейтенантом Левенцом. Не было сведений и о парашютистах, высадившихся во вражеском тылу еще в сентябре и оставшихся на Варшавском шоссе в начале октября. Но вот они один за другим стали возвращаться. Пришли ребята, взрывавшие мосты близ Мятлево, вернулась вместе со своим командиром группа Левенца...

— Теперь снова будете вместе петь на берегу Нерли, — сказал я Саше Кузьминой. — Жаль только она того и гляди станет.

Река и вправду уже покрывалась снежной пеленой. У берегов кое-где по утрам хрусталем поблескивали тонкие ледяные пластинки.

Участники боев на Угре и Извери — десантники, побывавшие в неприятельском тылу, стали ядром, вокруг которого собиралась молодежь, прибывавшая почти каждый день из Москвы, Горького, Владимира, Иваново с путевками Центрального Комитета комсомола. Юноши с уважением смотрели на побывавших в огне воинов, на их ордена и медали, охотно учились у них всему, что необходимо на войне.

В конце октября кто-то из друзей летчиков показал мне газету «Красная звезда» и обратил внимание на статью полковника Е. Санина «Стойко оборонять дороги». В ней рассказывалось и о боях десантников под Юхновом. Автор положительно оценивал наш опыт использования естественных преград для создания надежной обороны.

Андрей Кабачевский, прочитав этот материал, заметил:

— А ведь и в самом деле интересно посмотреть на себя со стороны. Как-то виднее.

Тогда же, в октябрьские дни, о боях на Угре поведал и писатель Николай Богданов в очерке «Советские богатыри».

Глава третья. В снегах под Волоколамском

Враг отступает

Тяжелые снежные тучи стали все чаще затягивать небо. Незаметно пришла зима, а с нею и добрые вести. 5—6 декабря началось наше контрнаступление под Москвой. В нем приняли участие войска Калининского, Западного и правого крыла Юго-Западного фронтов. Удар по противнику наносился на огромном пространстве — от Калинина до Ельца.

Ребята радовались:

— Вот и наша брать начала...

— Теперь посмотрим, как фашисты со спины выглядят...

Ко мне то и дело обращались с одним и тем же вопросом:

— Когда полетим?

Все мы с нетерпением ждали приказа.

К 10 декабря войска левого крыла Калининского и правого крыла Западного фронтов прорвали оборону гитлеровцев южнее Калинина и северо-западнее Москвы, освободили Неготино, Ямугу, Рогачево, Яхрому, Красную Поляну, Крюково и некоторые другие населенные пункты. К концу дня 13 декабря соединения 30-й и 1-й ударной армий охватили клинскую группировку. Неприятель начал отходить по единственной пока еще не перехваченной дороге, ведущей к Теряевой Слободе.

Вот тут-то вспомнили и о нас. Дня за три до этих событий меня вызвали в штаб ВВС Западного фронта. Командующий сказал:

— В четыре часа дня двенадцатого декабря ваш десантный отряд должен высадиться в районе Теряевой Слободы. Надо не дать немцам уйти из-под Клина.

Времени на подготовку к вылету отводилось крайне мало — чуть больше суток. А нам необходимо было еще дополучить несколько сот парашютов, главным образом грузовых. Я срочно поехал на завод, благо это было совсем недалеко. Там встретил давнего друга известного воздухоплавателя Порфирия Порфирьевича Полосухина. Когда-то мы вместе с ним совершали экспериментальные прыжки.

— Живой? — улыбаясь, спросил Порфирий Порфирьевич.