Закончив работу, минеры присоединились к нам. Через некоторое время послышался гул моторов. По условленному знаку Авдеенков замкнул электрическую цепь. Раздался взрыв — и моста как не бывало. Рокот приближался. Мы прислушивались к нему, стараясь определить, транспортные машины идут или боевые.

Пользуясь тем, что разгулялась метель и советской авиации можно было не опасаться, водители включили фары. Пучки света упирались в дорогу, время от времени скользили по ограждению. Вот уже стало видно, что впереди идет танк. На какой-то момент два узких луча его задержались на загородке, за которой прятался я. Мне казалось, что вот-вот раздастся пушечный выстрел. Но немцы ничего подозрительного не заметили. С интервалами пятнадцать — двадцать метров мимо нас потянулись тяжело груженные автомобили. Ребята ждали моего сигнала. Наконец я взял подготовленную гранату, встал и бросил прямо в радиатор подъезжающего грузовика.

Андрей Андреевич ГРИШИН

Тотчас же огонь открыла вся цепь, растянувшаяся вдоль шоссе метров на сто пятьдесят. Еще через минуту-другую начали рваться мины. Для гитлеровцев наш удар был неожиданным. Они даже не попытались организовать сколько-нибудь серьезного сопротивления, а стали спасаться бегством.

Нам удалось вывести из строя двенадцать автомашин, три орудия, поджечь цистерну с горючим.

Не потеряв ни одного человека, отошли и направились на сборный пункт отряда. По пути испортили линию полевой связи и захватили пленного.

Четвертый день нашего пребывания в тылу запомнился мне одним драматическим событием. Группа капитана Андрея Прохоровича Кабачевского, проведя несколько стычек с неприятелем и пройдя большое расстояние, выбилась из сил и ночью расположилась на отдых. Костров разводить бойцы не стали, а, чтобы укрыться от ветра, зарылись прямо в снег. Может быть, все обошлось бы благополучно, если бы не оплошали часовые: их одолел сон. Видно, все-таки есть предел физическим силам. Как воины ни крепились, все же задремали. Фашисты окружили десантников. Еще немного — и все они были бы перебиты. К счастью, старшина Андрей Андреевич Гришин в это время проснулся и удивился: уже светает, а все спят. Обычно мы старались покинуть ночлег до рассвета. Гришин растолкал часового, тот увидел приближающиеся фигуры, окликнул: «Кто идет?» В ответ раздалась автоматная очередь. Она скосила нашего товарища. Но выстрелы разбудили спавших. Капитан Кабачевский быстро оценил положение и приказал пробиваться в глубь леса. На опушке он вступил в единоборство с офицером. Прячась за деревья, Кабачевский постепенно сближался с карателем. Шагов с пятнадцати они начали стрелять. Кабачевскому удалось перехитрить гитлеровца. Сделав обманное движение, Андрей вынудил его открыться. Выстрелом он выбил из рук офицера парабеллум, еще одним сразил фашиста.

С трудом удалось группе вырваться из окружения. Этот случай лишний раз напомнил нам, что на войне вообще, а в тылу врага особенно ни на минуту нельзя ослаблять бдительность и дисциплину.

Каждый новый день — это новый марш, вылазки разведчиков, бои... Даже если бы не было опасностей, которые подстерегали парашютистов на каждом шагу, а только неделя под открытым небом в январские морозы, перенести это — доблесть. А ведь отряд к тому же действовал в самой гуще вражеских войск и причинял им немало хлопот. Вот данные об уроне, нанесенном противнику за эти дни лишь группой капитана Андрея Прохоровича Кабачевского. Передо мной листок из ученической тетради. На нем скупо выведено: уничтожено сто шестьдесят семь гитлеровских солдат и офицеров, взорван мост, обстреляно десять автоколонн, в пятидесяти местах нарушена связь...

Но и мы теряли много. У того же Кабачевского погибли один командир, три сержанта, восемь рядовых, три человека ранены и десять обморозились.

В ночь на 9 января пропало еще пятеро десантников. Они ушли ставить мины, резать телефонные и телеграфные провода и не вернулись. Под утро одного из них нашли в снегу истекающим кровью. Раненый сообщил, что их группа попала в засаду.

— Кажется, только я и ушел, — сказал он, умирая.

Мы пошли по кровавому следу. Очень скоро увидели еще одного нашего бойца. С него были сняты валенки, куртка, лицо разбито ударом приклада. У дороги на телеграфных столбах обнаружили сразу двоих. Их подвесили на изоляторные крючья за нижние челюсти. Третий лежал на земле — видимо, сорвался.

Мы решаем отомстить за товарищей. Обрываем провода и устраиваем засаду. Ждем час, полтора, два... Гудят вершины сосен. Нет-нет да и треснет где-нибудь от холода сучок. Изрядно замерзли. Мой ординарец Василий Мальшин облизывает опухшие, кровоточащие губы, глубоко вздыхает. Он смотрит на меня так, будто я виноват, что долго нет телефонистов. Но вот Мальшин насторожился. Я тоже замер и услышал характерный скрип лыж. К шоссе вышли трое солдат с ремонтными сумками. Они о чем-то громко говорили. Я вслушался и, немного понимая по-немецки, уловил смысл одной из фраз: теперь долго сюда не сунутся.

На лыжне показались еще пятеро гитлеровцев. Первый нес моток провода, остальные были налегке. Подпустив всю группу как можно ближе, я поднял маузер и выстрелил. По этому сигналу огонь открыли все, кто находились в укрытии. Шедший впереди схватился за голову и бросился к кустам. Однако автоматная очередь Мальшина настигла его. Никому из восьмерых спастись не удалось.

Забрав оружие, патроны и документы убитых, мы направились на сборный пункт.

День ото дня все острее начинала ощущаться нехватка продуктов, кончались боеприпасы. И не удивительно: ведь все наши запасы были рассчитаны на трое суток, а мы находились в тылу уже десять. Основным блюдом у нас теперь стала конина. В ней недостатка пока не было. Зато не хватало соли, табаку. Кончились сухари. О хлебе мы и не мечтали: в села, забитые вражескими войсками, ходить стало очень опасно. И все же ребята нет-нет да и заглядывали в какую-нибудь избу.

Однажды соблазну раздобыть продуктов для отряда поддался Владимир Балякин. Он с несколькими бойцами завернул в небольшую деревушку. Вокруг было тихо, и старшина, уверенный, что в этой части селения противника нет, вошел в крайний двор, легонько постучал в дверь. Никто не отозвался. Балякин забарабанил погромче. Результат тот же. Тогда Владимир загрохотал вовсю. Наконец в сенях что-то скрипнуло, и женский голос спросил:

— Кто там?

— Свои, русские...

Из-за двери донесся шепот.

— Уходите скорей!..

Балякин понял, что в избе чужие. Не успел он с ребятами скрыться за воротами, как со звоном вылетели оконные стекла и раздалась частая дробь автоматов. Одного десантника ранило. Его подхватили под руки, и вся группа еле-еле унесла ноги.

В эти дни активность отряда несколько снизилась из-за недостатка патронов, гранат, мин. Мы использовали тол, выплавляемый из авиабомб, захваченных на аэродроме Большое Фатьяново. Кое-что из боеприпасов отбивали у отходившего противника.

Немецкое командование вынуждено было усиленно охранять дороги, особенно Варшавское шоссе, выделяя для этого немалые силы.

Когда стало известно, что гитлеровцы закончили восстановление взорванных нами железнодорожных путей на участке Кондрово — Вязьма, туда срочно направились группы Анатолия Авдеенкова, Ивана Якубовского, Владимира Балякина, чтобы снова разрушить эту линию.

Идти парашютистам предстояло далеко, и я разрешил выдать им лыжи — на всех не хватало, приходилось распределять, учитывая характер задания.

По возвращении на сборный пункт Авдеенков и Балякин подробно рассказали, как они действовали. В указанный район можно было добираться кратчайшим путем — по дороге, через платформу Костино, и лесом, в обход. Авдеенков предложил второй вариант. Он сказал:

— Длиннее пойдем — скорее у цели будем. А у Костино еще на охрану налетим.

С ним согласились.

Вышли, когда стемнело. Двигались между деревьями. Ветки цеплялись за одежду, хлестали по лицу. То и дело останавливались, чтобы сориентироваться, проверить, не отстал ли кто.