— Иди ко мне, иди…

Ударило в стены тугой волной, полетела на пол каменная крошка, взвились алым вихрем оконные стекла и осыпались вокруг светящимся водопадом… Алый закат ворвался внутрь, покрасил все в цвет крови, но Миранис не видел и не замечал ничего, кроме появившейся в дверях, охваченной синим огнем, фигуры.

Вот ты и пришел, мой Рэми…

Сказал что-то дозорный и заткнулся, явно подчиняясь приказу Кадма, а Миранис с трудом удержал нервную дрожь. Таким он Рэми не видел никогда. Боялся увидеть, хотя недавно так страстно к этому стремился. Рэми был сломленным, безумным, с горящими силой глазами. Опасен, смертельно опасен для всех в этом замке, и если сорвался, то приводить его назад будет сложно, если не невозможно… но это был не срыв.

Руна на его лбу полыхала так, что слепила, синие потоки магии овивали его мягкой дымкой, спадали с его одежд светящимся шлейфом, струились по сапфирному полу и убегали в аркады под колонны. Рэми смотрел на своего принца, и в глазах его билась печаль. Опять хочет умереть? Уйти за грань, откуда манит покой… Миранис знал, как манит. Но отпускать телохранителя не был намерен. Как и дать ему и дальше упиваться безумием.

— Или ко мне! — позвал он, на этот раз твердо и холодно.

И Рэми шел… зачарованный улыбкой своего принца, его протянутыми руками. Шел… туда, куда тянули его узы богов, шел, скидывая на ходу щиты и одурманивая Мираниса своей печалью, болью, ядовитой сладостью своего безумия. Боги… знакомо, как же это знакомо, но Миранис отогнал опасное узнавание. Он дышал сейчас за двоих, жил за двоих, чувствовал за двоих, окутывая телохранителя своим спокойствием.

Иди… иди же…

И израненный, уставший безумец упал перед принцем на колени, ударил разбитыми в кровь руками в пушистый ковер и тихо прошептал:

— Мир… Мир…

Дрожит? Истекает на ковер черной, едкой болью. Миранис сжал зубы: не Рэми болью. Все это было не его, навязанным, ненастоящим. А, значит, достаточно легко устранимым. Надо только понять как.

Попросить бы помощи у отца, телохранителей, но Миранис откуда-то знал: это его битва. И идти ему в эту битву самому.

— Мой принц… мой принц… — шептал, почти плакал от ужаса, Рэми… — Отпусти.

— Нет, — тихо ответил Миранис, заметив на руках своего телохранителя кровь. Его, чужую ли, разбираться будем позднее. Опустился перед Рэми на корточки, обжигаясь силой телохранителя, положил ладонь на его плечо. И сказал:

— Чего ты так боишься, друг мой…

— Ты все равно ненавидишь… отпусти! — умолял Рэми. — Пожалуйста!

А Мир смотрел на своего телохранителя и начинал понимать, что нет, не отпустит. Как бы тот не просил. Никогда не отпустит. И никогда больше не предаст…

— Неправда. Я никогда тебя не ненавидел. Чего ты боишься, Рэми…

Спросил и в очередной раз понял, что телохранитель и сам не знает ответа. Не его все это, навязанное. Вопрос только, кем и чем. Миранис опустил руку, оглядывая коленопреклонного Рэми. Что его так напугало… опущенный в ковер взгляд, мокрые от пота пряди, упавшие на лицо, пропитавшая манжеты кровь и сжатые до судороги пальцы.

— Рэми… — сказал Миранис. — Покажи мне свои ладони.

Ранен, руки разбиты в кровь, но о ранах потом думать будем.

— Мой принц… — содрогнулся Рэми, будто этот приказ напугал его еще больше.

Да куда уж больше? Рэми трясло, по его щекам подобно слезам бежал пот, и побледнел он аж до серости. Но Миранис и не собирался сдаваться.

— Покажи свои ладони, целитель судеб, — твердо приказал он, подкрепляя на этот раз приказ магией.

И Рэми повиновался, не мог уже не повиноваться. Медленно, как сквозь силу, открыл ладони, и в пятнах крови Миранис вдруг увидел на одной из них сделанную из горного хрусталя статуэтку Анэйлы. Где-то он уже это видел… видел…

И рука сама потянулась к статуэтке, но одернул голос Виреса: «Не трогай. Прикажи ему положить амулет на ковер. Мой принц, слушай, что я тебе говорю… если возьмешь, перетянешь на себя его безумие. Пусть положит амулет на пол, этим ты разбудишь его разум».

И Миранис вздохнул, вспомнив вдруг, что они тут не одни, просто пока им никто не осмеливался мешать. И приказал. И в тот же миг, как статуэтка застыла на ковре чистым кусочком льда, взгляд Рэми начал обретать смысл. Только ужас никуда из него не делся… Рэми смотрел на свои ладони, и глаза его темнели от боли…

— Майк… я убил Майка…

Майк это тот дозорный? Миранис дернул плечами… дозорные воины, умирают они, увы, часто. В тех же волнах нечисти с десяток какой потеряли и еще одного высшего. А все ради чего? Ради того, чтобы отвлечь Армана от Рэми.

Одним больше, одним меньше.

— И? — спокойно спросил Миранис, поднимаясь. — В приступе безумия? Кто тебя в этом винить будет?

«Идиот!» — одернул его Кадм, и раньше, чем Миранис понял, что натворил, взгляд Рэми начал вновь наполняться мукой и безумием.

Принц шагнул к телохранителю, понимая, что на этот раз все серьезнее как-то, страшнее, что это гораздо больше похоже чем раньше на срыв, но Рэми отшатнулся. Дернулся вдруг и метнулся из вороха одежды белоснежным зверем.

— Рэми! — выкрикнул Миранис, но телохранитель уже летел в дверям. И почти добежал, но вмешался Вирес. И Рэми подхватило синим потоком, метнуло к ногам принца и ударило о пол так, что даже у Мираниса кости заныли.

Но опять же… о ранах потом будем думать, а пока…

Бросив злой взгляд на телохранителя отца, Миранис подошел к жалобно мяукающему зверю. Он никогда не видел своего телохранителя в иной ипостаси. Ирбис. Огромная белоснежная с черных пятнах кошка. Изящная и прекрасная… если бы не кровь на передних лапах. И все же он ранен. Его телохранитель. Его целитель судеб. Кто-то, кто совсем не умеет и не хочет учиться убивать, только долго ли ему удастся быть добрым? Миранис постарается, чтобы как можно дольше… теперь уж, видят боги, постарается.

— Рэми… — прошептал Миранис, почувствовав вдруг странный приступ жалости.

И к сильному человеку, магу, который оказался вдруг таким хрупким, и к себе самому, что не понял… не оценил. В очередной раз. И ранил глупыми словами… Кадм прав, идиот.

Вновь заныла спина, но боль та уже была не карой, благословением. Он заплатил. Чем будет расплачиваться Рэми за случайное убийство, думать не хотелось. Но долго страдать своему телохранителю Миранис не даст. Теперь уже не даст.

Мяуканье становилось все тише, в золотых глазах кошки плескалась печаль, и у Мираниса вдруг перехватило дыхание. Он никогда не ценил жизни, ни своей, ни, тем более, чужой, но терять Рэми не хотел. Никого из телохранителей. И вдруг показалось ему, что он очнулся от продолжительного, мучительного сна. Что все последние седмицы были частью какого-то абсурдного кошмара… но, увы, не были.

Вздохнув, Миранис сел прямо на ковер рядом с Рэми, положил ладонь на холку насторожившейся, вдруг зарычавшей кошки, пропуская пушистую шерсть меж пальцами. Это неф казался таким неуместно огромным… им бы в его кабинет. В благословенную тишину, где их никто не услышит. Им бы вернуть те зимние вечера, когда они долго говорили… о глупостях говорили. Рэми рассказывал о своем лесе, о том, как живут рожане, Миранис — о богатых наследниках, что вечно творят глупости…

А сам он, что, лучше? Богатый, тупой наследник трона Кассии.

— Мы не всегда отвечаем за то, что творим, Рэми, — начал он. — Помни, твоя смерть и твое безумие принесут нам больше беды, чем смерть любого из нас. Тебе придется жить и придется быть сильным, как бы это не было… тяжело. Я знаю, что тяжело. Очень… Но чтобы не произошло, я буду рядом. Я буду на твоей стороне. И я всегда тебя пойму… всегда поддержу.

Пламя заката отражалось в глазах Рэми, румянило его шкуру, и Миранис вздохнул, понимая, как глупо звучат его слова, неправдоподобно после того, что было раньше… но щиты были спущены, и Рэми больше чувствовал, чем слышал… И кошка вдруг замерла, чуть повела головой, подставляя уши под ласковые пальцы, и золотистый взгляд ее смягчился, хоть под лапами все еще собиралась на синем ковре темная лужа. Потом… потом об этом будем думать.