Зверем Рэми, пожалуй, добрее будет, открытее.

— Ну я знаю, что дурак. Знаю, что ты мне больше не веришь, — улыбнулся Миранис, и Рэми вопросительно мяукнул. — Знаю, то, что я тебе сделал — непростительно. Но… я понял, понял, Рэми, честно, я все понял… ты, главное, ломаться не думай, а?

Ирбис посмотрел как-то странно, лизнул руку Мираниса, и Мир тихонько засмеялся:

— Ну, ну, даже ты бываешь на диво покорным. Стоит тебе только увидеть слабость твоего принца. Ах, Рэми, Рэми, почему ты так любишь жалеть бедных и несчастных? Почему ты безжалостен с теми, кто несет свою ношу стойко? Думаешь, сильным ты не нужен? Глупый, ты всем нужен. А теперь будь хорошим зверем, покажи, что там у тебя с лапами…

Миранис потянулся к передним лапам зверя, но Рэми зарычал, не позволяя дотронулся до ран. Боги, как же они все же похожи! Миранис дернул плечами, напомнила о себе боль, и принц вдруг понял, что они оба себя наказывают. Вот так, болью… но достаточно ли это наказание? И для Рэми нет, и для Мираниса — нет, а, значит, наверное, все это бессмысленно. И завтра будет вновь мучительно больно за содеянное.

Миранис смотрел на своего телохранителя и понимал, что он действительно идиот. Вспомнил вдруг, как увидел в первый раз Рэми. В лунную, самую долгую ночь в жизни Мираниса. Поздней осенью, сыпавшей вокруг листьями. Тогда стоял Рэми на поляне, бледный, больной, не умеющий пользоваться магией, и неумело пытался спасти принца от нечисти.

И спас же… не зная, кого спасает, рискуя собственной шкурой. Спас. И когда поперся на верную смерть против Алкадия, спас. Не раз спасал… и сейчас побежал бы спасать, забыв обо всем… даже о тех постыдных побоях.

— Прости, Рэми… — прошептал еще раз Миранис, и огромный зверь попытался вдруг подняться и упал на ковер. Лапы его уже не держали, добегался. Мяукнул едва слышно, и зарычал, когда за ним появился разгневанный Тисмен:

— Знаешь ли, Рэми… — сказал зеленый телохранитель раньше, чем принц успел догадаться о причине его гнева.

Тисмен толкнул к Миранису напуганного, но живого Майка. Дознаватель не устоял на ногах, упал на колени, прямо рядом с Рэми. Посмотрел на принца, потом на ирбиса и прохрипел, сразу же забыв о страхе:

— Мой архан, ваши руки…

И откуда он только знает, что это Рэми? Но об этом думать принц не хотел. Он злился. Видят боги, злился, на себя, на своего телохранителя, на всех, кто наблюдал за его слабостью.

— Живой, видишь! — отрезал Миранис. — А ты тут так распереживался! — принц распереживался, что еще хуже. — Давай, превращайся обратно и заканчивай чудить!

Рэми вздохнул едва слышно, превратился вновь в человека, и в тот же миг Тисмен прикрыл его своим плащом, сказав принцу:

— Я отведу его в твои покои и приготовлю, мой принц… ты понимаешь, что нам надо серьезно поговорить.

— Понимаю, — кивнул Миранис, поднимаясь. — Иди.

Наткнулся на взгляд отца и вздрогнул. Показалось или же во взгляде Деммида на самом деле мелькнула гордость?

Спина как жжет… А до рассвета еще так далеко…

«Теперь ты, наконец, понял, зачем тебе дали власть над телохранителями? — спросил вдруг Кадм. — Не совсем для того, чтобы над ними измываться. Не для того, чтобы они тебе служили».

«А чтобы служить вам…» — горько ответил Мир.

«Опорой. Чтобы быть нам опорой, Мир. Мы ведь тоже люди, и можем ошибаться. Даже твой блажной и такой идеальный с виду целитель судеб. А что люди этого не знают…»

И Миранис вдруг понял, что ему все равно, что люди этого не знают. Ему нужно лишь, чтобы Рэми это знал, как и другие телохранители. Знали, что если кому-то из них снесет крышу, Миранис сделает что нужно сделать. А не будет тем ветром, которую эту крышу и снесет.

Он встретился взглядом с Кадмом, улыбнулся горько и вернулся на трон.

Спина болела уже невыносимо, но ее боль казалась… далекой и какой-то притупленной. Миранис смотрел на пустой теперь неф, а видел усталого, сломленного Рэми у своих ног. И только сейчас почувствовал, как опустилась на его плечи огромная ответственность. Он, разбалованный и изнеженный принц, держит в руках судьбы самых сильных магов Кассии.

Усмешка богов. Жестокая и беспощадная.

«Я понял, — сказал он Кадму. — Видят боги, я понял. Допроси Майка».

«Да, мой принц», — ответил Кадм и вышел из-за трона.

***

Рэми и Тисмен исчезли из залы, и только тогда Майк почувствовал, что был недопустимо дерзким. И это перед повелителем и наследником! Похолодел, повернулся лицом к трону и упал на колени, дотронувшись лбом ковра. Повелителя он видел изредка и на огромных празднествах, и только находясь или в толпе придворных, или среди дозора. Но аудиенции не удостаивался никогда, да и не хотел удостаиваться.

Он побаивался Деммида. Самый сильный в Кассии маг, носитель Нэскэ, повелитель подавлял своим величием. Когда он проходил меж придворных, маги едва не падали на колени под тяжестью его силы, одного его слова хватало, чтобы любого лишить власти, любого вогнать в путы немилости, и, хотя и ходили при дворе слухи, что власть его покачнулась, что совет все больше поднимает голову, а вместе с ним и сильные роды Кассии, но… Майк знал иное.

Он знал, что отец его, хоть власть его и сильна, а повелителя злить побаивается. Знает, что друг отца, глава серейского рода, пошел против Деммида и потерял голову несмотря на всю кажущуюся власть. Знал и что недавно сильный серейский род вдруг начал хиреть. Сын казненного и наследник сломал шею, упав с лошади. Дочь, прекрасная и гордая, соскочила с крыши, не захотев выходить замуж за брата Майка.

Брат главы рода, перенявший власть, погряз в долгах, когда по деревням его пронесся неурожай, а жена его так и не смогла родить ему наследника, несмотря на помощь виссавийцев. И последняя дочь казненного, хилая и бедная, осталась единственной наследницей и теперь должна была выйти замуж за младшего сына главы лесного рода. Только сильные, обласканные богами лесные, решились так рисковать, ведь от серейского рода отвернулись сами боги.

Да только говорили, что повелитель не согласится на этот брак, не отдаст в руки лесным столько власти, и что сама невеста просила у него аудиенции, чтобы броситься ему в ноги, вымолить для себя этот брак, последнюю надежду спасения рода людей от нищеты и голода.

Это же как надо отчаяться, чтобы умолять о браке с этим повесой? Как нужно отчаяться, чтобы свой род добровольно отдать лесным? Майк не хотел об этом думать. Он знал Грэю с самого детства, бегал с ней босоногий и счастливый, по лесам, знал и ее надменную сестру, красавицу, каких мало… что не захотела спасения от их рода.

Род же Майка был верен своему повелителю, всегда. Но склонял голову Майк перед Деммидом не потому. Арман когда-то поверил в дознавателя, принял его в свой дозор. Арман всегда был на стороне принца и повелителя, а Майк оставался верен Арману.

Только старшой под домашним арестом, от повелителя ощутимо веет гневом, и Майк боялся, что вскоре его заставят выбирать. И что выбор его не понравится ни его роду, ни повелителю. Что и брат, и отец будут увещевать, угрожать, стараться подчинить своей воле, но Майк останется верным Арману, так же, как старшой всегда был верен своим людям. И остается только надеяться, что повелитель поймет эту верность.

— Встань, — сказал кто-то, и оторвав взгляд от синего ковра, Майк увидел стоявшего рядом с ним Кадма. Повинуясь, дознаватель встал рядом с телохранителем, почувствовав легкий привкус опасности: Кадм был непредсказуем и часто жесток. Но и справедлив, так что опасаться, по сути, было нечего… или же было.

— Расскажи, как обезумел телохранитель принца, — начал Кадм. — Говорят, что это случилось по твоей вине…

А вот это уже серьезно. Если телохранители обвинят его в том, что случилось с Эррэмиэлем, наказания не избежать. Майк похолодел, и вечерний воздух показался ему зловещим. И стало вдруг тихо…

— Боюсь, Майк не может ответить на ваш вопрос, — вмешался стоявший до сих пор в тени Джейк. И зачем вмешивается? Шкуры своей не жалко? Говорят, что у дозорных она луженая, ведь за каждую провинность они могут оказаться на конюшне, познать вкус кнута. Майка же не наказывали… пока. — Это моя вина.