Застыв в неудобной позе с открытыми в темноте глазами, Халтурин снова вспоминал Вятку, кружок, поездку в Москву. Москва… Теперь она надвигалась на него в зловонном смраде ночлежки своим страшным, неумолимым ликом.

Фабрики-тюрьмы, каморки-гробы, гнилые объедки в мисках фабричной столовой, мелькание зубцов машин, оторванные пальцы, руки и тысячи глаз, усталых, с чахоточным блеском безнадежности…

Да, выход был один — идти работать. Ведь он столяр, краснодеревщик, его полировкой восхищались старые, опытные мастера. Но во имя чего работать? Ведь недаром Халтурин так страстно стремился за границу. Там бы он работал, чтобы цвела их коммуна, привлекая наглядным примером сотни, да что сотни — тысячи, десятки тысяч таких, как он, столяров, слесарей, работный люд всего света.

Работать же здесь, в Москве, чтобы иметь возможность коротать ночи в бараках, воюя с клопами и грязью, до одури склоняться над верстаком, чтобы мечтать о сне, заражаться чахоткой и в тридцать лет умереть?

Это был обычный жизненный путь рабочего капиталистической фабрики, и иного у Халтурина не было, но в глубине души еще теплилась надежда на встречу с товарищами, и Степан твердо решил добраться до Петербурга, откуда они должны были выезжать за границу. Денег осталось только на дорогу да на первые дни жизни в новом, незнакомом городе.

И вот снова дорога, вагон, а за окном бесконечное мелькание полей, лесов, урочищ, покосившихся хибарок и беловатых призраков помещичьих усадеб. Степан купил билет в вагон первого класса, хотя и дорого, зато без паспорта надежнее. Кондуктор, стоявший у площадки вагона, сначала перепугал Халтурина: на нем была военная форма и каска. Свирепый взгляд, которым он окинул пассажира, не предвещал ничего утешительного. Но длинный лоскут бумаги с обозначением класса и станции назначения произвел магическое действие. Кондуктор осклабился и с поклоном пропустил Степана. Двадцать шесть часов пути, долгие стоянки, крики обер-кондуктора «готово», свистки и рывки локомотива — все осталось позади…

Халтурин стоял на Знаменской площади, не зная, куда идти, где искать приюта, потерянных друзей, как жить дальше. Только теперь он понял, что поездка эта — необдуманный, а может быть, и просто глупый поступок. Где их сыщешь в этом огромном холодном Петербурге?

Халтурин бродил по столице наудачу. Пока оставались деньги, ночевал в ночлежках, что-то ел и искал, искал без устали. Деньги кончились, нужно было искать уже не друзей, а работу. Но без паспорта не устроишься на завод или в мастерскую, приходилось заниматься чем попало. На вокзале подтаскивал окованные сундуки купчих, на рынках сгибался под тяжестью мешков с картофелем, капустой, мукой. Ломило спину, пальто изодралось, сапоги охотно пропускали воду, которая, казалось, никогда не просыхает на панелях и мостовых осеннего Питера. Выручала молодость да богатырское здоровье.

Близилась зима. По ночам замерзали лужи, изо рта прохожих поднимался пар, вода в Неве стала густой, черной. Халтурин по-прежнему жил случайным заработком, не имея паспорта и собственного угла. Ему, правда, удалось устроиться перевозчиком на Неве. Нелегкая это была работа. Плоскодонная лодка неуклюже пересекала реку, быстрое течение сносило ее, и Степан выбивался из сил, работая слишком короткими, но тяжелыми веслами. Еще куда ни шло, когда пассажиры ехали без груза, тогда их везли в легком ялике, но обычно перевозом пользовались для переброски тяжестей. На Неве никогда не затихал пронизывающий ветер, и Халтурин все время зяб. Вспотев от усилий, он сразу остывал на берегу, напрасно кутаясь в свою легкую, изорванную одежду. Только вечерами наступала передышка, поток пассажиров убывал, а грузов и вовсе не было. В эти часы Степан отсиживался в будке перевозчика и с интересом наблюдал за жизнью набережной. Перевоз стоял за Литейным мостом, связывая центральную, деловую часть столицы с Выборгской стороной.

Там, на Выборгской набережной, разместились Артиллерийская академия, клиники, немного поодаль, на Нижегородской улице, недалеко от вокзала Финляндской железной дороги, — Медико-хирургическая академия. Дальше по Симбирской к Полюстрову шли пустыри, бродили цыгане я высился великолепный дом графа Кушелева-Безбородко. Халтурина особо интересовала Медико-хирургическая академия. Недаром она считалась наряду с Горным институтом и университетом «рассадником крамолы и антиправительственных идей».

Нередко, именно вечерами, к перевозу подходили странно одетые люди. Длинные волосы, пенсне или очки выдавали разночинцев-интеллигентов. Большей частью их костюм представлял какую-то невероятную смесь щегольства и нигилистического презрения к нему. Пледы или клетчатые пальто, обязательная манишка с галстуком или бабочкой, а на ногах все, что угодно, вплоть до стоптанных сапог. Степан удивлялся, почему эти запоздалые прохожие предпочитают перевоз мосту, ведь по мосту проход бесплатный, за перевоз же нужно платить. Степан от природы был очень любопытным, вернее любознательным человеком, но скромным и застенчивым. Он редко заговаривал со своими пассажирами, а эти, в пледах, обычно молчали.

И только случайно узнал Халтурин причину пристрастия «нигилистов» к перевозу. Однажды ему пришлось переправлять компанию студентов, человек шесть. Все были немного навеселе, хохотали, перебрасывались шутками. Когда лодка отошла от берега, пассажиры, сидевшие на корме, попытались затянуть песню, но взрыв хохота с носа лодки потушил ее. Маленький, щуплый студент, одетый не в пример другим опрятно и элегантно, весело рассказывал анекдоты.

Когда лодка приблизилась к противоположному берегу, компания стала серьезной. Щуплый студент, наклонившись к своему соседу, тихо проговорил:

— Будешь возвращаться из академии, не забудь «очиститься водою», я потому и настаивал, чтобы сейчас на лодке переезжали — тебе перевоз показать, а то ты новенький в городе, заблудишься.

Халтурин расслышал эти слова. «Вот оно что, — подумал Степан, — теперь-то я уразумел, почему «эти» лодочкой пользуются, «водою очищаются», значит, чтобы всякие там соглядатаи отстали». С тех пор Степан стал внимательнее приглядываться к своим пассажирам, особенно студентам, жадно вслушиваясь в каждое слово, оброненное ими.

Но и эта работа, тяжелая, неблагодарная, скоро должна была кончиться. Станет Нева, закроется перевоз до весны… Но поздней осенью из Вятки брат Павел прислал Степану годичный паспорт и немного денег. Халтурин воспрянул духом. Хотя брат и мать звали его домой, Халтурин твердо решил не уезжать из Петербурга. О поездке за границу он уже не думал. Степан понемногу сживался с Петербургом и, изучая его, искал артерии, по которым на всю Россию растекалась алая кровь революционной мысли.

В 1812 году император французов Наполеон, готовясь к походу на Россию, говорил, что если он возьмет Киев, то схватит Россию за ноги, овладеет Москвой — поразит ее в сердце, займет Петербург — нанесет удар в голову.

Да, Петербург это голова России, ее мозг. Отсюда по всей стране разносились приказания, здесь рождались мысли и идеи, волновавшие жителей империи. Именно в этом городе сосредоточивалось все лучшее, талантливое, выдающееся, чем когда-либо после Петра гордилась Россия. Город императоров, сенаторов, генералов и в то же время город Пушкина и Лермонтова, Гоголя и Белинского, Брюллова, Сеченова, Чернышевского, город, где впервые родилась революционная мысль декабристов и уже не умирала, таясь в эзоповском подполье «Современника», разбредаясь по России рукописными прокламациями и подцензурными изданиями.

Петербург внешне сер, строг, официален, но за тяжелыми шторами окон редакций, в холодной роскоши министерских кабинетов или в тесных, прокуренных студенческих каморках рождаются идеи, они полны или злобной трусости, или свободолюбия. Контрасты внешнее здесь сменились внутренней противоречивостью, борьбой идей, столкновением мировоззрений.