Эти три предмета были чертовски умно сконструированы и снабжены весьма оригинальными металлическими зажимами для их присоединения к органическим образованиям, о которых я не пытаюсь делать никаких предположений. Я надеюсь — искренне надеюсь — что то были восковые объекты, произведения искуснейшего художника, хотя мой глубоко кроющийся внутренний страх подсказывает совершенно иное. Боже праведный! Этот шепчущий во тьме, окруженный отвратительным запахом и вибрациями! Колдун, чародей, посланник, ребенок, подмененный эльфами, тот, что извне… этот страшный шепот… подавленное жужжание… и все это время — в новеньком блестящем цилиндре на полке… бедняга… «Потрясающий уровень хирургических, биологических, химических и механических возможностей…»

Дело в том что три предмета на кресле были совершенными, до самой последней микроскопической детали точными копиями — или оригиналами — лица и обеих рук Генри Уэнтворта Эйкели.

Х. Ф. Лавкрафт

ТЕНЬ БЕЗВРЕМЕНЬЯ

После того как в течение двадцати двух лет почти непрерывных мучений и ужасных переживаний мой разум спасался лишь отчаянной верой в мифическое происхождение терзавших его видений, я уже не имею морального права поручиться за реальность существования всего того, что, как мне представляется, мне удалось отыскать в ночь с 17 на 18 июля 1935 года в пустыне Западной Австралии. У меня сохраняется, правда, некоторая надежда на то, что данное открытие явилось целиком, либо, по крайней мере, отчасти плодом галлюцинации, хотя вопиющая реальность всего пережитого представляется мне настолько очевидной, что я уже начинаю считать подобную надежду абсолютно беспочвенной.

Если все описываемые события действительно имели место, то в таком случае человеку следует быть готовым к тому, чтобы смириться с существованием такого понятия как Космос и осознать свое истинное место в бурлящем водовороте времени, одно лишь упоминание о котором способно оказать на него ошеломляющее и даже парализующее воздействие. Кроме того, он должен быть постоянно начеку перед весьма необычной и глубоко затаившейся угрозой, которая если и не способна поразить разом все человечество, однако может подвергнуть своему чудовищному и доселе неразгаданному воздействию отдельных его наиболее безрассудных представителей. Именно по этой последней причине я хотел бы со всей настойчивостью предостеречь любого исследователя или ученого от каких-либо попыток повторно раскопать фрагменты того загадочного первобытного сооружения, которое было обнаружено в ходе работы нашей экспедиции.

С учетом того, что во время описываемых событий я пребывал в здравом уме и трезвой памяти, смею утверждать, что выпавшие на мою долю испытания никогда еще не были известны ни одному из населяющих нашу планету людей. Они явились чудовищным подтверждением реальности всего того, что я так долго и настойчиво пытался опровергнуть как некий миф или выдумку. Как ни странно, я благодарю судьбу за то, что в настоящее время не существует никаких доказательств моего открытия, поскольку, объятый ужасом, я тогда потерял тот зловещий предмет, который, будучи извлеченным на земную поверхность, несомненно, с неопровержимой убедительностью подтвердил бы его наличие.

Свою кошмарную находку я обнаружил в одиночку и до настоящего времени никому о ней не рассказывал. Разумеется, я был не в праве запретить другим исследователям заниматься раскопками в том же районе, однако волею судьбы и благодаря смещению зыбучих песков они с тех пор так ничего там и не нашли. Сейчас же я считаю себя обязанным сделать вполне конкретное заявление — не столько во имя сохранения собственного душевного спокойствия и умственного равновесия, сколько для того, чтобы предупредить и предостеречь тех людей, которые не только с доверием, но и с достаточной серьезностью отнесутся к содержанию этих строк.

Данное повествование, начальная часть которого во многом покажется знакомой внимательным читателям прессы, особенно — следящим за публикациями на научные темы, написано в каюте парохода, который вернул меня к родным берегам. По завершении работы я намерен передать их своему сыну, профессору Мискатонского университета Уингейту Пейнсли, являющемуся единственным членом моей семьи, сохранившим ко мне родственные чувства и любовь после постигшего меня много лет назад странного приступа амнезии, и остающемуся наиболее информированным человеком по части подоплеки описываемых событий. Из всех живущих людей он, надеюсь, будет в наименьшей степени склонен высмеивать содержание моего повествования о событиях той роковой ночи.

Перед посадкой на судно я воздержался от передачи ему какой-либо информации в устной форме, поскольку полагал, что будет лучше, если он ознакомится именно с моими записями. Прочтение, а затем, возможно, и повторное ознакомление с ними в досужий час, позволит ему получить гораздо более целостное представление о пережитом мною, нежели на то может рассчитывать мой сбивчивый и во многом непоследовательный рассказ.

Он также вправе исключительно по собственному усмотрению распорядиться данными записями, в том числе и обнародовать их в той или иной части, сопроводив, возможно, собственными комментариями, которые покажутся ему наиболее соответствующими благим целям. В интересах же тех читателей, которые незнакомы с ранними стадиями моей истории, я предваряю собственно рассказ о пережитом довольно подробным отчетом о предшествовавших ему событиях.

Зовут меня Натаниель Уингейт Пейнсли, и те читатели, которым еще памятны старые газеты или статьи психологического журнала шести-семилетней давности, несомненно, вспомнят, кто я такой. В то время едва ли не все газеты были испещрены сообщениями о постигшей меня в 1908–1913 годах странной амнезии и последовавших за нею кривотолках в стиле и традициях тех ужасов, массовых помешательств и колдовства, которые испокон веку приписываются древнему Массачусетсу, являющемуся в настоящее время местом моего проживания. Мне также хотелось бы заявить — прямо и без обиняков, — что ни по части моей наследственности, ни в событиях детства и юношества, в моей жизни никогда не было и намека на какое-либо душевное заболевание или иной психический порок. Данное обстоятельство является крайне важным с учетом того, что тень подозрений в моем душевном нездоровье впоследствии зависла надо мной, хотя в основе ее лежит причина исключительно внешнего свойства.

Возможно, долгие десятилетия мрачного, застойного умственного брожения и тягостных раздумий, издревле присущих жителям нашего разваливающегося на куски и одержимого слухами Эркхама, сделали их особенно восприимчивыми к любым подозрениям подобного рода — хотя, надо признать, это представляется мне весьма маловероятным в свете тех событий и явлений, к изучению которых я впоследствии приступил. Сейчас же мне хочется особо повторить: и предки мои, и собственные юношеские годы были самыми что ни на есть нормальными, а то неведомое, что пришло, что каким-то образом прокралось в мою жизнь, до сих пор не находит ни своего убедительного объяснения, ни, тем более, слов для его выражения.

Я являюсь сыном Джонатана и Ханны Уингейт Пейнсли, причем оба моих родителя происходят из старинных хэверхиллских родов. Родился я и вырос также в Хэверхилле, в старом доме, располагавшемся в то время на Бордмен-стрит, что неподалеку от Золотого холма, и в Эркхаме не бывал вплоть до тех пор, пока в 1895 году не поступил на работу в Мискатонский университет в качестве ассистента кафедры политэкономии.

В течение тринадцати последовавших за этим лет жизнь моя протекала вполне гладко и, можно сказать, счастливо. В 1896 году я женился на Элис Кизар, а в 1898, 1900 и 1903 годах у нас родились трое детей, соответственно Роберт, Уингейт и Ханна. В год рождения нашего первенца я стал ассистентом профессора, а в 1902 — полным профессором, и за все это время не проявлял ни малейшего интереса ни к оккультизму, ни к проблемам патологической психологии.