…Я был зол… И я сердилась…

— наяривал Цфасман на рояле.

Ты смеешься, дорогая,

Ты смеешься, ангел мой,

— жаловался Вадим Козин.

Теперь взгрустнулось всем, и каждый «думал и молчал о чем-то о своем» — как будет через пару лет петься в одной из наиболее популярных фронтовых песен.

— …А я из окружения выходил, — сказал Сергей после долгого молчания.

— Расскажите еще о себе, — попросила Миля.

Упрашивать не пришлось, но начал он не с окруженья, а года на три раньше…

(Вот, вспомнилось только что несколько мелодий прежних лет и полезло в голову множество других — обрывки напевов, слова… Эти приходят сразу, восстанавливаются почти мгновенно, те — бродят где-то в преддвериях памяти: случайно услышанные на улице, подобранные в парке, с пластинки, в кино… И до слез обидно, когда иные из них, туманно звуча в резонаторе черепа, выйти наружу через губы уже не могут… Ну, никак…

Будто передо мною негативы когда-то хорошо знакомых лиц и мест, так и не ставшие фотоснимками… Непроявленные мелодии из фильмов «Марионетки», «Груня Корнакова», «Новый Гулливер»; из репертуара американского джаза «Вайнтрауб Синкопаторс», игравшего когда-то в Первом кинотеатре на Воровского (Поварская); из песен Юрьевой, Кето Джапаридзе, Никитского, Церетели и Бог знает кого еще…)

Сергей Егоров рассказывал…

За несколько лет до войны пошел он в армию. Попал неизвестно за какие заслуги в полковую школу, где младших командиров готовят. Может, оттого, что носок хорошо оттягивал во время строевой. Ну, прошел все премудрости — рытье окопа, стрельба лежа, с колена, штыковая атака… Чтобы воевать на чужой, значит, территории, как им талдычили… Только ничего это не пригодилось…

А в 39-м, он уже сержантом был, направили их на границу с Латвией. Да не просто — а по тревоге, они аж подумали: опять война, как с Финляндией или до этого на Халхин-Голе. Поставили его начальником наблюдательного пункта: торчал в окопе под стогом сена со стерео-трубой в руках, глазел, как люди по ту сторону границы живут. Не очень и приятно: будто в дверной глазок подсматриваешь.

Летом 40-го вошли в Латвию. Сергеева часть в городе Виндаве стояла, по-ихнему Вентспилс. Неспокойно там было всю дорогу: убивали наших, особенно по ночам. Потом его оттуда срочно отправили. Все у них тогда срочно почему-то было, словно к войне готовились… Да не подготовились… Отправили оттуда в Минское пехотное училище, поездом ехал… В тамбуре ему двое чуть живот ножами не вспороли — если б не проводник-латыш, каюк был бы… За что? За Латвию, говорили, и за Финляндию почему-то…

— Бандиты, наверно, — сказала Миля.

Юрий ничего не сказал, но думал примерно так же.

— Оно, конечно, — сказал Егоров, — но я вот, еще когда мальчишкой был, помню, корову у нас со двора уводили, лошадей… Пырнул бы я тогда их тоже, или выстрелил… Если б мог…

— Кого? — спросил Юрий. — Ираиду Филаретовну?

— Она к тому времени уехала. А то бы и ее…

Слушавшим была неприятна его откровенная жестокость, но они разумно отнесли ее за счет количества выпитой водки.

Егоров продолжал.

Зимой 40-го… нет, уже весной 41-го закончил он ускоренный курс училища, присвоили младшего лейтенанта, и поехал в 247 стрелковый полк в Витебскую область. Это в Белоруссии, знаете?.. Был командиром взвода, потом саперной ротой командовал.

Его отец — Сергей успел домой съездить перед новым назначением — говорил тогда: война уже дымится, но Сергей опровергал. Как и многое другое, что говорил отец… А сейчас… где они сейчас, его родичи? Что с ними?..

Егоров выпил еще, понюхал кусок хлеба, помотал головой.

11-го июня, это он точно помнит, вышли они из города Лепеля ускоренным маршем к границе с Литвой. К бывшей границе. Никакого оружия в полку не имелось. Говорили, так надо, чтобы немцев зря не коробить, значит. А везли собой кровати, матрацы, чучела для штыкового боя. 21-го устроили суточную дневку полка у деревни Дубровка, а в четыре утра двадцать второго слышат гул самолетов, взрывы. Думали, военные игры начались, им про них зачитывали приказ на марше. Однако видят, невдалеке поселок горит, черный дым, крики оттуда… По всему, дело нешуточное. Над ними самолет появился, махонький такой, желтый. Ихний разведчик. А вскоре уж бомбить и обстреливать стали… Что делать? Начальник штаба приказывает Сергею разузнать, как дела на железнодорожной станции километрах в двух… Станция оказалась разрушена — обломки вагонов, трупы, обрывки кровавой одежды на проводах… Впервой тогда такое увидел.

Вернувшись, Сергей получает приказ занять оборону. Сектор обороны: деревня Дубровка — лесной массив. Но это только на картах. На самом деле никакого леса давно уже нема, и оружия нет, даже личного, и боеприпасов. Ни единого патрона! Все приказали сдать перед маршем…

Стали отходить. Тут немецкие танки показались, шесть штук. От беспомощности, от безнадеги Сергей как закричит — аж стыдно потом стало: «Саперы! Слушай мою команду! По амбразурам — песком! Огонь!..» Совсем умом обносился… Но ничего, сошло — все были не лучше.

— А танки? — спросил Юрий. Он первый раз слышал рассказы бывалого фронтовика, ему все было интересно.

— Танки, не поверишь, повернули и ушли.

— Ну… От песка?

— Да нет, просто не до нас было. Они с флангов обходили.

— А потом что?

— Потом бежит ко мне начальник инженерной службы полка Мишка Усов, курчавый такой, веселый мужик, указание какое хотел дать. Наступил на мину… немецкие самолеты их разбрасывали… зелененькие, на репу похожие… И нету его кудрявой башки, одно месиво кровавое.

— Ой, ужас! — вскрикнула Миля.

— Это я оттого запомнил, что первый убитый, который прямо на глазах. Потом уж сколько было…

В тот раз их спасла ночь. Начали выбираться из укрытий, окопчиков, кустов — собирать остатки полка. Не было санчасти, пищеблока. Не было бинтов, йода… Сдуру начали рыть блиндаж для штаба полка, но быстро докумекали, что обороняться нечем, да и вообще, они уже в тылах болтаются, немцы их обошли.

Побрели на восток. Шли и шли. К ним присоединялись военные, гражданские. Появилось кое-какое оружие. Жара страшенная, комары, гнус… Что ели? Грибы жарили, ягоды ели, щавель, дудки болиголова. Не пробовали?.. На драку не нарывались — куда уж… Шли по ночам, днем затаивались поглубже в лесу. Раненых оставляли в деревнях, убитых закапывали… Не всех, чего греха таить…

Наткнулись как-то на запрятанный в чаще склад продфуражный. Его охранял молодой совсем боец. Остальные все — кто убит, кто удрал, он один остался. Видно, свихнулся малость — ходит и охраняет, худой, сонный, а от кого — сам не знает. Их не подпускает, застрелить грозится. А на складе, сами понимаете, жратвы навалом. Они его просят, улещивают — ни в какую. Плачет, а не соглашается. «Не подходи! — кричит. — Стрелять буду!» Капитан из их группы приказывает ему сдать пост — не подчиняется. «Не вы меня ставили», — говорит. Кто-то предложил его пристрелить, другие — отвлечь и обезоружить…

— Не застрелили? — с надеждой спросила Миля.

— Нет. Девушку на него напустили… Она с ним то да се, а в это время двое подползли и — раз! — повалили, винтовку забрали. Он опять в рев — на этот раз от радости…

Набрали они там продуктов — консервы, концентраты, сахар, сухари. Жаль, не всем попользоваться пришлось: натолкнулись вскорости на немцев, или те на них, в бою столько полегло… И девушка та, и часовой молоденький…

— Уж лучше плен! — воскликнула Миля.

Егоров, прищурившись, поглядел на нее.

— Вы статью такую уголовную слыхали когда-нибудь? Номер пятьдесят восемь?

— Я слышал, — сказал Юрий. О том, что его отец был арестован именно по этой статье, он промолчал.

— Мне папаня объяснял, — продолжал Сергей, — эту статью в армии тоже применяют: о враждебной деятельности…