Станы «тушинцев» пришли в движение: воевода кн. Г. П. Шаховской и полковник Александр Зборовский с отрядом копейщиков (3–4 тыс. человек) немедленно выступили навстречу Скопину, атаковали Торжок, но были отбиты 2-тысячным передовым отрядом. Узнав о реальной численности противника, Зборовский отступил и укрепился в Твери, куда со всех сторон стали стекаться польские хорунги, так что войско увеличилось до 5 тыс. человек. К Скопину тоже подошло сильное подкрепление: 3 тыс. дворян, детей боярских и стрельцов из Смоленска во главе с кн. Я. П. Борятинским, которые по пути взяли Вязьму и Дорогобуж и присоединили к себе служилых людей этих уездов. Войско наконец разделили на традиционные полки — Большой (Скопин и Делагарди), Передовой (С. В. Головин и «немецкий ротмистр») и Сторожевой (кн. Я. П. Борятинский и «немецкий ротмистр»). Устроив войска, кн. Михаил выступил к Твери, переправившись через Волгу выше города.

Разыгравшаяся на берегах Волги битва началась достаточно необычно для войн Смутного времени — обе стороны заранее построились в боевой порядок и чинно сблизились. Центр союзного войска, по нидерландскому обычаю, составили батальоны шведской и наемной пехоты; левое, ближнее к берегу крыло заняла французская конница, а правое — сам Делагарди с финскими кавалеристами[112]. Русские разместились на флангах и во второй линии. Зборовский имел втрое меньше людей, но это были в основном отборные войска: при подобном же соотношении сил гетман Ходкевич громил в Лифляндии шведов в 1604 и 1605 гг.

«За час до свету» передовые союзные части вошли в соприкосновение с вражеской «легкой конницей в панцырях с луками и короткими копьями», а в полумиле от Твери увидели и готовые к бою главные силы «тушинцев». В это время неожиданно хлынул ливень, подмочивший порох в стволах, чем не замедлил воспользоваться Зборовский: «подняв крик», его гусарские и пятигорские хоругви нанесли сильнейший копейный удар по союзным порядкам. Французы первые не выдержали натиска отборной правофланговой конницы и бежали; русская конница тоже подалась назад, смешав резервные наемные отряды; многие воины стали в беспорядке отступать назад под защиту укреплений. Зато пехота, выставив во все стороны длинные пики, осталась неподвижной. Более того, воспользовавшись замешательством отбитых пикинерами «тушинцев», Делагарди с финнами храбро контратаковал «три главных хоругви»: по сведениям Мархоцкого, поляки «бежали с уже выигранной битвы и лишь через несколько миль опомнились и вернулись к войску»[113].

Новый ливень и наступление вечера привели к прекращению битвы, окончившейся, таким образом, вничью. И все же большие потери понесли в этот день союзники: «Из тех, кто покинул позиции, последовал за бегущими, многие были перебиты, а из тех, кто, оставшись на месте, действовал, как подобало, копьями и саблями, никто не был и ранен»[114].

Войска разошлись по своим лагерям и весь следующий день, чрезвычайно дождливый, приводили себя в порядок. Поляки уверили себя в своей победе и неосторожно остались в передовых укреплениях у поля битвы. Узнав об этом, Скопин перед рассветом 13 июля вывел союзные части в поле, скрытно подошел к польскому острогу и всеми силами внезапно обрушился на беспечного противника. Не успев построиться, «тушинцы» были смяты и рассеяны, причем часть из них укрылась в Твери, а остальные бежали в главный лагерь. Обоз и потерянные было пушки и знамена стали добычей союзников[115].

Поляки отступили к Дмитрову, однако шведские наемники не получили достаточного удовлетворения в виде добычи; попытка добыть ее путем взятия Твери также не удалась. В лагере Делагарди начался бунт: Ю. Видекинд, рассуждая о его причинах, называет наглость от постоянных успехов, достаток от добычи, страх перед бедствиями дальнейшего похода и, наконец, «отвращение к войне из-за того, что до сих пор приходилось часто сражаться с неприятелем». Это загадочное на первый взгляд для воинов утверждение легко понять, если вспомнить о характере войны в Нидерландах: полевые сражения там были невероятной редкостью, а солдаты больше занимались осадными работами, маршами и контрмаршами, муштрой и только редкими стычками. Несколько серьезных битв с лихой и отчаянной восточноевропейской конницей убедили их в опасностях похода в места, «откуда они не смогут воротиться, не получая при том и обещанной платы»[116]. Действительно, власти ни разу не смогли выплатить им установленное жалованье. В результате бунта большинство наемников повернуло назад и вообще покинуло пределы России: Делагарди смог остановить на Валдае всего 1200 человек[117].

В этих условиях Скопин-Шуйский, проведав еще и о подходе на помощь к Зборовскому гетмана Сапеги, решился отступить за Волгу. Он двинулся вниз по левому берегу реки к Калязину монастырю, присоединяя к войску уже собранные земские рати северных городов. В итоге соотношение русских и «немецких» воинов в его подчинении совершенно изменилось: на 15 тыс. русских теперь приходился только небольшой отряд Христиера Сомме (300 человек).

С этим последним, из тех старых опытных «ветеранов, давно, еще при короле Юхане, являвших пример доблести»[118], кн. Михаил заключил отдельное соглашение о найме. Около 300 всадников и пехотинцев были нужны Скопину для невиданного доселе дела — обучения непривычных к военному делу, но рвущихся в бой «мужиков»… нидерландскому способу боя![119]

Пикинер. Голландский пехотный устав Якоба де Гейна 1608 г., гравюра

«У него там ни дня не проходило даром: московитских воинов, имевших хорошее вооружение, но пока необученных и неопытных, он в лагерной обстановке заставлял делать упражнения по бельгийскому способу: учил в походе и в строю соблюдать ряды на установленных равных расстояниях, направлять, как должно, копья, действовать мечом, стрелять и беречься выстрелов; показывал, как надо подводить орудия и всходить на вал». Осенью ополченцы стали приходить из своих уездов уже с «надлежащим оружием». Так, «из Ярославля прибыло 1500 человек с хорошим вооружением: пешие имели длинные копья, а конные — пики, как у поляков». То, что кавалеристы также обучались «немецкой ратной мудрости», можно заключить из рассказа А. Палицына о действиях конного отряда Д. Жеребцова в Троице-Сергиевом монастыре[120]. А еще в январе 1609 г. кн. Михаил послал в Устюжну Железнопольскую вместе с подкреплениями и порохом особое наставление о ратном деле. Талант этого полководца раскрывался теперь не на поле боя, а во всех областях организации и обучения войска.

Вместе с тем о реальном применении новой «немецкой мудрости» известно крайне мало. В боях под Калязином (18 и 19 августа 1609 г.) литовская конница напоролась на «штакеты», а при Александрове слободе (29 ноября) на «надолбы» — видимо, «испанские рогатки», — из-за которых немцы и русские спокойно отбивались[121]. Совершенно неясно, в чем заключалась упомянутая в Сказании Авраамия Палицына «немецкая ратная мудрость» воеводы Д. В. Жеребцова, который привел в октябре 1609 г. в Троице-Сергиев монастырь небольшой отряд «с вогненным боем»[122]. По крайней мере, по утверждению Авраамия, опыт применения «нового ратного строя» на вылазке из Троицы оказался неудачным[123].