— Кто говорит?

— Ну, кто-то Мите сказал.

— Был, везде я успел… Дмитрий-то дома?

— Где же ему находиться? А ты гладкий, справный.

— Ты тоже не отощала.

— Будет тебе смешить-то, разнесло, хочешь сказать. На воде и хлебе сижу. Говорят, с воды тоже толстеют.

— Не толстеют, а пухнут, — отшутился Сухарь. — Я косу твою увидел, и знаешь, что вспомнил?

— Что? — широко улыбнулась она.

— Бывало, в юности, когда у тебя волосы в одну косу заплетены оказывались, говорили: «Сегодня Натка опять проспала в школу». А сейчас решил, тебе некогда ею заниматься.

Лицо Наталии вспыхнуло в довольной улыбке, ей было приятно, что кто-то сохранил в памяти такую трогательную подробность из ее детства, о которой она и вспомнить-то не могла, даже муж никогда ничего не говорил похожего, а тут еле узнанный человек — свидетель детства — преподнес ей такой подарок.

— Ой, Антон! — обхватила она его крепкими руками за шею, поцеловала в щеку и бросилась в калитку, крикнув весело: — Сегодня я не проспала!

Набычившись, у ограды стоял Дмитрий. Крупное злое лицо, губы подобраны, а из глубоких глазниц сверкали два распаленных огонька. Сухарь, конечно же, понял причину такой реакции, однако приветливо вскинул руку и, к своему удивлению, увидел, как Готра, будто бы спохватившись, вдруг приглашающе открыл пошире калитку, согнав с лица хмурое недовольство и говоря:

— Заходи, Антон, гостем будешь.

Они пожали друг другу руки, и в этом излишне крепком рукопожатии хозяина Сухарь уловил какую-то настораживающую неестественность. Уж не сцену ли ревности задумал тот устроить, заподозрил он.

— Я заходил к тетке Ивге, тебя не застал.

— Откуда ты узнал, что я приехал?

— Видел, из хаты дядьки Парамона ты выходил. Подумал, неужто Антон?

— Что же не окликнул?

— Да как-то неожиданно все, не поверилось даже, — замялся Готра.

— Как с того света, хочешь сказать, — с усмешкой пояснил Антон Тимофеевич.

— Столько лет! И еще каких! Потом… — почему-то стушевался хозяин, полез в этажерку за рюмками и даже с фальшивинкой прикрикнул на жену за то, что копается где-то и не подает закуску на стол.

— Что же за этим «потом», договаривай, мы с тобой как-никак ровня, вроде бы друзья с детства, — захотел основательно завязать разговор Сухарь.

— Было и сплыло «потом». Ты правда в плену был? Кормлюк рассказывал, — с недоверчивостью в голосе спросил Готра.

«Что-то он знает обо мне, — мелькнуло в сознании Сухаря. — Иначе почему бы ему подвергать сомнению мой плен?»

— Довелось, чего ты с иронией о моем плене? Неволя никого еще не веселила, — упрекнул он хозяина, внимательно следя за выражением его лица.

Насмешливо скосив глаза и без слов подтверждая свое недоверие к услышанному, Готра вдруг вышел во двор. Антон Тимофеевич видел через окно, как он скрылся за дверью сарая и вскоре вышел оттуда не один, а с горбатеньким старичком, продолжая что-то наставительно говорить. Тот часто кивал плешивой головой, порываясь идти.

— За горилкой деда послал, у меня чуть на донышке осталось, — пояснил Готра, вернувшись, и налил две рюмки. — Давай за встречу! За то, что живы! Закусывали молча, будто не зная, как продолжить разговор.

— Ты отца моего помнишь? — неожиданно и с недоброй интонацией в голосе спросил Готра.

Сухарь отрицательно покачал головой, ответил:

— Откуда же, у вас я не бывал, да и с тобой как-то не ладили. Увидел бы, может, и вспомнил.

— Едва ли, не признал ты его однажды. Мой отец столкнулся с тобой разок перед войной, по копне вороных волос выделил среди дружков твоих, только неудобное время и место подвернулось, так он рассказывал.

— Где же это? — как можно спокойнее поинтересовался Антон Тимофеевич, бросив взгляд на увеличенную фотографию на стене, похоже отцовскую, в красноармейской форме.

— В Са́мборском лесу, — произнес, как будто не сразу решился, Готра и вопросительно уставился на гостя.

— Ну и что? — не смутился Сухарь. — Грибы перед войной я там уже не собирал.

— Какие грибы, что придуряешься? — сердито отмахнулся Готра и спросил напрямую: — Ты сейчас-то не из леса вышел?

— Ах вот ты о чем… — вполне удовлетворил Сухаря вопрос, и он еще подзадорил: — То было давно и неправда.

— Неправда, говоришь?! — двинулся на гостя возбужденный Готра. — Моего отца не ты тогда подстрелил? Признал он тебя среди бандитов, когда его на хутор везли!

Последние слова он произнес, когда в сенях хлопнула дверь и на пороге появился бойкого вида «ястребок» в заломленной на голове папахе и с наганом в кобуре на боку.

«Этого еще не хватало, — раздосадованно подумал Сухарь. — Готра задумал изловить меня. Вот за кем он посылал старика…»

— Проверь-ка, Люлька, этого бандита, задержи, пока милиция приедет, — ухватил было Антона за борт пиджака Готра, но тот резко двинул локтем и отступил в угол.

Ожидая, должно быть, сопротивления, «ястребок» выхватил наган и возбужденно скомандовал:

— Стоять! Ни с места! Ощупай его, Митрий, нет ли оружия.

Сухарь дал обыскать себя, успев понять, что это задержание, приезд милиции, которую, как он понял, вызвал Готра, — вся эта канитель ему ни к чему и может только навредить проникновению к оуновцам. В конце концов его отпустят, а потом придется объяснять бандитам, почему милиция освободила его, не копнула старые грехи. Как же тут выкрутиться?..

— Бандит? — спросил Люлька в упор.

— После плена к дяде родному приехал, меня тут знают…

— Мало ли кого мы знаем, кто чаще по ночам ходит, — с начальственным видом рассудил Люлька и решил: — Пошли! Посидишь в чулане, милиция разберется.

— Глупый ты, Дмитрий, — только и сказал Сухарь Готре, направляясь под дулом нагана к выходу.

— Ты думал, шито-крыто, а батька-то мой жив… — торжествующе выпалил Готра, вскинув руку, чем отвлек внимание Люльки. Этого-то мгновения и хватило Сухарю для того, чтобы обезоружить «ястребка»: увидя возле своей груди наган, Сухарь ухватился за него обеими руками, рванул и с оружием, которое продолжал держать за ствол, выскочил во двор. Он сразу бросился было к калитке, но передумал и метнулся за сарай, в возбуждении легко перемахнул через плетень. Только тут оглянулся, преследования не увидел, на всякий случай, для пересудов, два раза пальнул из нагана в воздух и прямиком направился к подступающему лесу.

Для Ивана Николаевича Весника хуже наказания, чем дежурство по управлению, не было. У него на сутки останавливалась должностная работа, на которую и без того всегда недоставало времени, и он урывал его за счет сна, зачастую задерживаясь на службе.

На этот же раз помощник Киричука по оперативной работе увлекся до того, что попросил сменяющего Кромского повременить, продолжая насаживать на карту миниатюрные зеленые флажки с обозначением кличек вожаков банд.

Эти-то флажки прежде всего привлекли внимание Василия Васильевича Киричука, когда он утром пришел на работу. Удивился:

— Банда Кушака, смотри, у Марьяновки вчера была, на границе с Львовской областью, а теперь на полсотню километров к Луцку махнула… Что это она возле Бабаева забыла?

— Уже ушла оттуда на юго-запад, наверное, обратно к Марьяновке. На рассвете дом нового председателя колхоза Бублы подожгли, его ранили, дочь убили.

— В Бабаеве?! Когда это случилось?

— Под утро. Раненого бандита захватили. Группа «ястребков» ушла преследовать банду.

— С этого сразу и надо было докладывать… Я отправляюсь в Бабаево, — решил подполковник и, прихватив с собой майора Рожкова, через несколько минут мчался по шоссе на запад.

— До Бабаева у меня как раз руки-то и не доходили, — признался Рожков.

— А у меня до вас, Сергей Иванович. Будь наоборот, бандиты бы ни в Бабаево сегодня не сунулись, ни на председателя колхоза бы не напали. Ну а коли полезли, ноги бы свои не унесли.

— Вероятно, Василий Васильевич. Только мне известно, что в Бабаеве крепкая самооборонная сила, под ружьем восемнадцать «ястребков», не считая актива и добровольцев на случай чего.