— Потому что, как тебе известно, я не терплю женских слез, а истерик тем более...— глядя на дочь, отвечает Тарас.

— Как будто я их терплю,— ворчу я, но понимаю: разговоры бесполезны, только зря убьем время. На душе у меня потеплело — все в доме, в том числе и сын, знают: никого так не любит и не слушается Юнь, как меня; а все потому, что она умненькая девчушка, умеющая разобраться, кто обманывает, а кто говорит правду и всегда бывает с ней справделив. Мне и сейчас не хочется обманывать ее, и я говорю:

— Юнь, моя дорогая, пора кошечку везти к врачу, иначе ее заберут у нас.

— Почему?

— Потому, что кошечкам, как и людям, нужна прививка, нужно записать ее в книгу.

— Зачем?

— Чтобы все знали, где она живет и кто у нее хозяйка. Мы так в книге и запишем — ее хозяйка Курчак Жунь Юнь.

— А без кошечки разве нельзя записать?

— Кто же нам поверит, если мы не принесем ее?! Скажут, выдумали вы все, никакой кошечки у вас нет.

Жунь Юнь подумала, сморщив по-взрослому свой узкий лобик, погладила котенка и протянула его мне.

— Я буду ждать, я не лягу спать, пока ты не вернешься.

Тарас, в отличие от своих сестер, вел свой «крайслер» хоть и быстро, но как-то степенно, не суетясь и не дергаясь, я бы сказал, даже величественно, гордо поглядывая вокруг, словно он был хозяином этих дорог; порой казалось, что полицейские на автострадах и перекрестках собираются отдавать ему честь, как при виде автомашины мэра города. Но это не мешало Тарасу всю дорогу разговаривать со мной и даже спорить; причем он мог легко переходить от самых незначительных тем до политических, больше всего его интересовали, конечно, экономика, бизнес, биржа, законы технического прогресса и прочие вещи, в которых я профан.

Мы выехали на главную трассу Йонг, откуда нам следовало повернуть в северную часть города, там в одной из улочек стоял коттедж ветеринара, обслуживающего всех котов нашего дома, в том числе и поныне здравствующих толстого ленивца Фила и задиры-воришки Дана. Но Тарас повернул свой «крайслер» на юг и стал пробираться среди потока машин на автостраду.

— Кажется, не туда...

— Туда,— сказал Тарас.

— Не везешь ли ты меня в Оквилл?

— Ты, папа, прекрасно ориентируешься, именно туда мы едем. Там у меня есть знакомый ветеринар.

— Стоит ли того кошечка, чтобы ее везти в другой город?

— Ехать к твоему ветеринару обойдется дороже,— мне все равно надо заскочить в Оквилл, там у меня дела на заводе Форда.

— А ты подумал о том, что у меня нет времени, чтобы тратить его на ненужные поездки? Лучше бы я поехал автобусом.

Тарас поглядел со снисходительной улыбкой; так смотрят на ребенка или старика с причудами.

— Ой, папа, я был бы счастлив, если бы у меня было столько свободного времени, сколько его у тебя.

— Ты никогда не поймешь меня,— грустно сказал я. Не хотел я объяснять сыну, что мы оцениваем время по-разному: Тарас — по занятости, а я по тому, сколько мне осталось жить на земле и что я за это время успею сделать.

— Вообще мне не очень нравится наш котенок, уж слишком он хлипкий, не болен ли он? — заметил Тарас. И тут же переключился на другое. Вдали показалось плоское здание завода с высокой серебрящейся башней, на ней красная кричащая реклама «ФОРД» — ее видно далеко и отовсюду. Завод Форда в Оквилле занимает огромную территорию — почти в сорок акров, все цеха в нем под одной крышей.

— После того, как мы заключили с американцами «автопакт», теперь каждый восьмой канадец работает в автомобильной промышленности,— объяснил мне Тарас.— Мы сегодня одна из самых крупных автомобильных стран.

— Все равно наша автомобильная промышленность зависела и всегда будет зависить от американской,— высказал я свое мнение.

— Не скажи! Так было до этого пакта. Канадское автомобилестроение возникло как филиал американской автомобильной промышленности на севере. И все же условия развития этой отрасли существенно отличались от тех, в которых материнские компании действовали у себя дома. Канадский таможенный тариф обеспечивал довольно эффективную защиту автосборочного производства и значительно в меньшей степени — выпуска частей к автомобилям. Поскольку же американский таможенный режим практически исключал массовый доступ канадской автомобильной продукции на рынок Штатов, канадская промышленность была обречена на мелкосерийное производство, ориентированное в основном на внутренний рынок.

Я не знаю, что такое «автопакт», да и трудно мне, гуманитарию, понять, о чем говорит Тарас, а сознаться в этом неловко,— вот и молчу, думаю о своем и не слушаю сына, лишь замечаю, как он каким-то чудом отрывается от магистрали, визжа тормозами, сворачивает в виадук, мчит по неширокой асфальтированной улочке и наконец останавливается у небольшого коттеджа из мелкого, окрашенного в серый цвет кирпича.

— Посиди, я сейчас договорюсь.

Они вышли через минуту.

Хозяин, в белом халате и такой же шапочке, пожал мне руку:

— Вы, наверное, не помните меня, я бывал у вас. Мы с Тарасом одноклассники, мое имя Ричард Раунд.

— Как же, как же — помню,— солгал я.

— Через полчаса я за тобой заеду,— бросает мне Тарас, и когда мы направляемся к коттеджу по узкой бетонированной дорожке, обсаженной мелкими розами, показывает мне знаком, что уже заплатил за все.

В крохотной комнатушке Ричард пригласил меня сесть в кресло у двери, взял из моих рук котенка, усадил его на высокий столик, покрытый серой клеенкой, и стал ощупывать его хрупкие косточки, приговаривая: «Ну-ка, ну-ка, поглядим, что это за сокровище, для которого в Торонто не нашлось достойного ветврача».

Затем он вернул мне котенка, вынул из ящика стола две десятидолларовые бумажки, протянул их мне; на мой недоуменный взгляд ответил с укором:

— Вы думали, если ветеринар не из Торонто, а из маленького Оквилла, то он не заметит, что ваш котенок обречен?

— Я вас не понял...

— Вы его еще никому не показывали?

— Нет же, нет,— настойчиво твердил я, видя, что Ричард мне не верит.

— Котенок горбат, пока это не очень видно, но с каждым днем будет все заметней; долго он не проживет, поэтому стоит ли его мучить.

— И ничем ему нельзя помочь?

— Мы даже людям еще не научились исправлять горбы...

— Но люди живут...

— Люди живут, а животные нет.

Через тридцать минут у коттеджа Ричарда появился «крайслер» Тараса. Врач повторил ему то же, что и мне, добавив:

— Зачем вам везти его домой? Лишние заботы. Оставьте, я усыплю его, по старой дружбе я это сделаю для вас бесплатно.

Тарас вопросительно взглянул на меня.

— Нет, нет,— испуганно запротестовал я,— мы не можем без котенка вернуться домой, Юнь такое устроит! Ребенка нельзя обманывать.

Тарас согласно кивнул.

— В случае чего, Ричард, я сам его тебе привезу.

— Ну, валяй,— улыбнулся Ричард.

Когда мы отъехали, Тарас сказал:

— Конечно, невозможно допустить, чтобы кошечка умерла на глазах у Юнь, но и не привезти домой тоже нельзя, в этом ты вполне прав.

Выехав на трассу, он снова заговорил о своем:

— Знаешь, папа, по всеобщему признанию, одним из весьма сильных звеньев канадской экономической системы являются ее банки, отличающиеся самой высокой в мире концентрацией финансовых ресурсов. И вот парадокс: в то же время ни одна другая страна не черпает столько заемных средств за рубежом, как Канада.

Я смотрю на автостраду, бешено мчащуюся нам навстречу, поглаживаю уснувшего у меня на руках обреченного котенка и думаю только о том, как бы скорее попасть домой, сесть за стол, согреть ароматный кофе, открыть свои записи и вернуться мыслями к Гале, к моему первенцу маленькому Тарасу, в ту другую, невозвратимую жизнь. Не очень хочется вспоминать то страшное горе, что ширилось тогда по моей многострадальной земле.