— Извини, сегодня хабара не будет.

Гаваец изумился, всем своим видом показал ожидание пояснений, но я не был настроен на болтовню.

После душного тепла станции мороз пробил на дрожь. Комбинезону, особенно со свинцовой пропиткой, до пуховика далеко. Зима только начиналась. До серьезных холодов надо было убраться из Зоны или хотя бы вернуться на агропромовскую базу. Там найдутся вещички потеплее. К примеру, толстенький бушлатик, за воротом которого можно упрятать полчерепа.

Тучи собрались внушительные: важные, жирные, смурные, — как хари чиновников. Еле передвигались, смотрели на меня свысока, будто могли в любой момент раздавить. С запада потягивало ветерком, отчего мороз делался более колючим. Голова, обтянутая резиной, превратилась в подушечку для иголок. Казалось, глянешь в зеркало — увидишь ежа. Не спасали и утеплительные манжеты вокруг панорамного стекла. Челюсть сводило чуть меньше, там хоть какая-то растительность, а вот лысину пробирало до кости. Гляди, и мозг застудишь и станешь тем же, на кого надевал наручники, — отморозком.

Благо, лагерь ученых расположился недалеко. Не прошло и десяти минут, как я заметил маскировочную сеть и поблескивающие под ней антенны. Как ни странно, «свободовцев» не увидел, даже когда подошел к лагерю вплотную.

В герметизационном отсеке набрал полные легкие воздуха, но не услышал ни звука. Ждал, пока не надоело. Выдохнул, ругаясь, попробовал открыть вторую дверь и… получилось, влегкую.

Лампы в коридоре мигали, точно глаз при нервном тике. Ни речи, ни шагов.

— Повымерли, что ли, — пробормотал я и скинул автомат в ладони.

Мастерская Новикова пустовала, как и спальный отсек. Неужели ученые обманули меня, улетели?

— Осторожнее, — донесся шепот из тьмы лаборатории.

— Свети ровнее, — ответил раздраженно бас.

Включился аварийный свет, красный, как глаза Миледи. Я растерянно осмотрел разгромленную лабораторию, валяющегося на полу Озерского. Герман в разорванном халате выключил фонарик. Новиков захлопнул дверцу электрощита, провернул в замке ключ, бегло взглянул на меня, бросил Герману:

— Помогите коллеге, он истекает кровью.

Техник и сам выглядел плохо: в ссадинах, волосы взлохмачены, при первых же шагах обозначилась хромота.

— Что здесь произошло? — спросил я.

— О, Боже! — воскликнул Герман.

— Что там, профессор? — сердито произнес Новиков.

— Излом… сбежал!

Крышка усыпальницы монстра была поднята. Видимо, нарушилось электроснабжение, замки открылись, наркотик перестал поступать в организм…

— Как давно нет света? — я попытался взять ситуацию под контроль.

— Минут десять-пятнадцать, — нехотя ответил Новиков. — Тварь далеко не ушла.

— Возможно, еще здесь.

— Возможно…

Новиков, Герман и я переглянулись. Техник поспешил в мастерскую. Герман присел около Озерского, разрезал халат, принялся бинтовать плечо. Рана стреляная, значит, бардак учинил не излом.

— Бандиты, — тихо сказал Герман, сдерживая дрожь в голосе, — они забрали его. Я не хотел отдавать, но они начали стрелять, ломать, бить…

— Я не понимаю.

— Сердце Оазиса у них.

Твою ж, Семецкий, мать! Тело словно подменили ватной куклой. В ушах зазвенело, как при контузии. Из-за спины беззвучно появился Новиков с «помпой» в руках. Его губы шевелились, но я не слышал ни слова.

— Господин сталкер, вы нас слышите? — наконец, достучался до меня Герман.

— А? Да…

— Вы нам поможете? Мы должны продолжить исследования. От них зависит судьба человечества.

Я поднял ладонь.

— Стойте. Давайте по порядку. Кто тут был?

— Ссултан со ссвоей ссворой, — зло просвистел Новиков.

— Куда направились?

— Да откуда нам знать! — Новиков взмахнул рукой и отвернулся, понурив голову.

— Ну, а… лекарство? — я все еще надеялся на счастливый случай.

— Все разнесли к чертям.

— Извините, что так вышло, — промолвил Герман, в его глазах читалась искренность.

Хотелось выть, плакать, кричать, орудовать кулаками, крушить. Я сел на пол. На меня смотрел Иисус с распятья. Такой же ничтожно мелкий и беззащитный, как и я, — песчинка необъятной Земли. Что Он может? За себя постоять и то не смог. Все это время внушал мне ложные надежды, вытягивал из передряг. Зачем? Без Люды, без Маши мне не жизнь. «Сильно угнетен я, Господи», — так говорится в этой бестолковой книжонке? Боже, если ты есть, наставь на путь истинный, яви знамение!

— Неужто бросил ты меня, Господи? — прошептал я, забыв, что не один.

— Простите, — обратился ко мне Герман, — вы в самом деле думаете, что Бог — это некий бородатый мужчина, создавший мир за шесть дней? В то, что он следит за всем и за каждым, охраняет или наказывает?

Ох, уж эти интеллигенты. И при смерти готовы спорить на отвлеченные темы.

— Что же думаете вы? — бесцветно произнес я.

— Бог внутри нас! Его нельзя увидеть, потрогать. Это абстрактное понятие, как и добро, мораль. Бог — это все светлое, что может быть в человеке, что укрепляет его тягу к жизни. Бог — это гуманизм. Это воля, вера, надежда. Да, да, именно надежда заставляет нас обращаться к Богу и освещает путь, когда остальные фонари потухли.

— Тогда во мне нет Бога. Больше нет. Сердце Оазиса было моей последней надеждой, а гуманизм, — я горько усмехнулся, вспомнив год в Чечне, — я — солдат.

— Вы ошибаетесь, нет злых людей. Божья частичка заложена в каждом, только в ком-то она полыхает в полную силу, а в ком-то глубоко запрятана. Но она есть. В каждом.

Я смотрел на крестик, свисавший с запястья, и видел… крестик. Фетиш. Далеко мы ушли от первобытного брата.

«На Бога надейся, а сам не плошай», — вспомнились слова Медведя. «Как говорят у нас на Родине, где нет борьбы, там нет жизни», — наставительно как-то заметил Альт. «Нет ничего невозможного», — утверждал я, когда раскладывал карту канализационных сообщений близ «Норд-Оста». «Чичи хотят войны, они ее получат!» — зло восклицал я в осажденной школе, перезаряжая «калаш».

Старший лейтенант Островский! Смирррно! Утри сопли, боец! Что мы имеем? Банда отморозков скрылась в неизвестном направлении. Кругом — заснеженная равнина. Значит, выследить будет несложно.

— Сколько их было? — оживился я.

Герман пожал плечами, Новиков сосчитал в уме и ответил:

— Неизвестно. Я видел трех, но, думаю, были и снаружи. Охрану сняли быстро и без шума. Думаю, налетчиков было не меньше пяти.

Я пересмотрел запасы патронов — по обойме на пистолет и автомат. Негусто, но должно хватить. Гораздо больше беспокоил низкий градус за стенами.

— Мы хорошо заплатим, — заискивающе пообещал Герман.

— Хорошо. Попытаюсь.

— Тебе нужно оружие? — спросил Новиков. — Есть некоторый запас.

— Патроны?

Техник покосился на «феньку» и покачал головой со словами:

— Не твой экземпляр. Могу продать гранаты.

Ах, продать? Как же я мог забыть, что в Зоне только один Альтруист, по праву с большой буквы. Шиш вам, а не артефакт!

— Спасибо, обойдусь, — сдержанно произнес я и направился к выходу.

— Вы ведь вернетесь? — бросил вслед Герман.

Бункер я покинул молча. Постоял какое-то время в герметизационном отсеке, чтобы привыкнуть к холоду, и вышел наружу.

Тучи роняли хлопья снега. Ветер зло завывал, с остервенением швырял снег оземь. Череп пронзали ледяные иглы. Нет, какое там. Шилья!

В такую холодину охрана лагеря вряд ли мучилась в одной резине. Я обошел бункер. У лестницы заметил кровавый развод, взметнувшийся кверху. Взобрался на крышу. Так и есть: под маскировочной сетью грудой свалены трупы в зеленых комбинезонах «Свободы».

Я снял с одного из мертвецов противогаз и возликовал: лицо покрывала черная вязаная маска спецназовцев. Забирая ее, я уже чувствовал тепло, которое она могла подарить. Возможно, мне положено было ощущать себя мерзавцем, мародером, но я думал лишь об одном — согреться. Мертвому одежда ни к чему. Как и оружие.

Порывшись в карманах «свободовцев», я приватизировал «Форт» с парой магазинов к нему и военный бинокль. Не забыл слить информацию с их КПК. Вдруг там тайники отмечены.