— Теперь, — сказал Чобуган, держа пред собой непомерной длины свиток, исписанный по-татарски, — предстоит решить вопрос, по каким законам судить бывшего великого князя Михаила, сына Ярослава. С принятием нами закона, ниспосланного через святого и славного пророка Магомета, у нас теперь два закона: первый — шариат и второй — адет, оставленный нам великим Тему чином — Чингисханом; но так как до сих пор шариат у нас не введён, то нам нужно следовать Темучинову закону.

   — Якши (хорошо, ладно)!.. — сказали члены совета в один голос.

   — По закону Темучинову мы уже наложили на Михаила колодку и отобрали у князя всё его имущество в ханскую казну.

   — Якши! — сказал совет.

   — В этой колодке он ожидает приговора она, перед которым мы все преклоняемся.

Совет склонил голову перед неподвижным Узбеком.

   — Закон гласит, что есть десять преступлений, подлежащих смертной казни.

   — Я подчиняюсь закону великого Чингисхана, и какой приговор вынесет совет, такой будет мною исполнен, — сказал Узбек торжественно.

   — Итак, — продолжил Чобуган, — я приступаю к чтению. Первое преступление, за которое полагается смертная казнь, есть злоумышление против общественного порядка. Я спрашиваю, можно ли обвинить в этом князя Михаила, сына Ярослава?

Кавгадый встрепенулся.

   — Ханского посла взял в плен! — Он указал пальцем на себя. — Разве это не нарушение общественного спокойствия? Взял в плен Кончаку, сестру ханскую! Разве это не нарушение общественного спокойствия?.. Подрывать уважение к царствующему дому!!!

   — Он был горд и непокорен хану нашему, — сказал мурза Чет. — Перечил Юрию Даниловичу, тестю ханскому, великому князю русскому.

   — Не знаю я ничего в этом законе, — проговорил Шелкан, глядя в сторону, — а знаю, что гяур осмелился идти на татар.

Он плюнул в сторону и потупился.

   — Итак, — сказал Чобуган, — он уже по одной этой статье должен понести смертную казнь.

   — Должен, — сказали татары единогласно.

   — По второй статье закона Чингисхана смертной казни подвергаются за злоумышление против царствующего дома.

   — Виноват, виноват! — заговорили все поспешно.

   — Итак, — продолжал Чобуган, не меняясь в лице, — по этим двум статьям он должен быть казнён. Третья статья гласит, что смертной казни подвергаются за государственную измену.

   — Но это не доказано, — сказал один из присутствующих, получавший крупные подарки из Твери, но наравне с другими благоприятелями Твери не смевший замолвить слова за Михаила; влиятельнейшие члены совета были на стороне Москвы.

   — По-моему, государственная измена, — сказал Кавгадый, — это взять в плен ханского посла.

При этом он опять ткнул себя в грудь пальцем.

   — Это скорее нарушение общественного спокойствия, — сказали с досадой другие сторонники Михаила, желавшие хоть чем-то облегчить участь князя.

   — Да всё равно, — сказал кто-то, — неповиновение ханской власти — та же самая измена.

Даже сторонники Михаила должны были поддакнуть.

   — Четвёртая статья, — читал Чобуган, — отцеубийство.

   — Ну, в этом он не виноват, — сказал Кавгадый.

   — Хорошо, — сказал Чобуган. — Теперь по пятой статье: бесчеловечие, а под бесчеловечием разумеется: умерщвление семейства из трёх или более человек...

Все молчали.

   — Умерщвление родившегося младенца, составление ядов и чародейства...

   — А!!! В этом-то он виноват! — заметил радостно Кавгадый.

   — Это самое и есть! — сказал мурза Чет. — Отравил сестру ханскую!

   — Виновен, — решил совет.

   — Шестая статья: неуважение к верховной власти, — прочёл Чобуган.

   — Виновен.

   — Седьмая: неуважение к родителям.

   — В этом он не виновен, — сказал Кавгадый.

   — Восьмая: семейное несогласие.

   — Не виновен, — сказал мурза Чет. — Тверские заведомо живут хорошо, даже лучших московских, потому что московские между собою ссорятся из-за того, как бы лучше угодить хану. Вон дядя их Дмитрий Андреевич и отец Данила как собаки между собою жили, чтобы только угодное хану сделать.

   — Нет, не виноват, — решил совет.

   — Так выходит, — продолжал Чобуган, — что виноват он по четырём законам.

Чобуган и все члены совета поклонились Узбеку; на Узбеке лица не было.

   — Хорошо, — сказал он, — я отказываюсь от права помилования, только скажите мне по совести... неужели этот Михаил в самом деле был отравителем и изменником!

   — Свет очей моих, — сказал Кавгадый, — ты нам не веришь?

Узбек встал и вышел.

   — Совет кончить в другой раз! — сказал он.

Тверские сторонники вышли из шатра и столпились в одну кучу. Чобуган свернул свитки, бережно уложил их в торбу понёс в свой шатёр. Не успел он повесить их на гвоздь, как его вновь позвали в шатёр Узбека.

Узбек сидел и пил чай. Несколько слуг толпилось у входа. Он молча дал знак одному из них подать чашку Ахмету, молча указал место подле себя и движением руки выслал остальных.

   — Ты что скажешь, Чобуган? Ты лучше всех знаешь русские дела... Как по-твоему — кто из них прав, кто виноват?

   — Ты меня, хан, не спрашивай: я терпеть не могу мешаться в эти дела. У тебя есть совет; моё дело бумаги вести, знать закон, ярлыки тебе писать и переводить на разные языки, а вмешиваться в дела — терпеть не могу; как раз меня из-за этого свернут, — а как свернут, тебе же хуже будет.

   — Чобуган, душа моя, — говорил Узбек, трепля его по плечу, — мало ты меня знаешь, если думаешь, что под меня можно подкопаться.

   — Ты, хан, сам виноват, — смело сказал Чобуган, — что в это дело впутался. Я давно видел, как ты неосторожен. Московские князья — умные люди, не чета тверским! Тверские лучше и честнее их, а оттого никуда не годятся, чтобы править Русью: там нужны истые плуты. Вот тебе такой — брат Юрия, Иван Данилович. Не лежит у меня к нему сердце, не лежит сердце и к Юрию.

   — Я тебе не про Юрия толкую; я не о том говорю, что он плут...

   — Ты с этим плутом породнился, ты его сделал великим князем. Честь Михаила была затронута, он взял в плен Кавгадыя и Кончаку и побился с татарами... Вот о чём подумаем теперь: Пётр-митрополит в Москве живёт, сторону московских держит — с ним сговориться нельзя, а нам выгоднее держать их на нашей стороне.

   — Так что, же по-твоему, сделать с Михаилом?

— Что ты с ними сделаешь? Вся Орда кричит, что Тверь татар побила и посла твоего в плен взяла. Сам видел сегодня в совете, что о нём говорят и думают. Позволь Кавгадыю потешиться немного над князем Михаилом. По закону следует на площадь выводить его, чтобы он на коленях там стоял. Ну вот, пусть это и будет при всех. А там... народ татарский добрый, может, и сжалится...

В простом холщовом шатре царил полумрак. Пол был покрыт войлочными кошмами, в углу лежали три перины, стоял сундук и несколько скамеек. На одной из скамеек, обложившись подушками, сидел великий князь Михаил Ярославич.

Некогда красивый, высокий, дородный, Михаил теперь обрюзг. Уже скоро месяц, как на плечах у него лежала страшная колодка, которая не давала ему ни сесть, ни лечь, ни прислониться. За ним, как за маленьким ребёнком, ухаживали тринадцатилетний сын его Константин, несколько слуг да несколько верных бояр. Ему нездоровилось; лихорадка била его. Он был сильно изнурён, пройдя пешком за Ордой на верёвке и в колодке от устьев Дона к Дербенту. Около шатра толпились отроки княжеские и бояре тверские — словом сказать, вся свита, с которой князь прибыл в Орду, и все с нетерпением ждали вестей о том, что решили вчера в совете.

   — Что, нет ли чего нового? — спросил, входя, один из близких бояр.

   — Нет, боярин, ничего, — проговорил князь, горбясь и утопая в подушках и перинах.