— Может, и ожидал! Погоди, разнесут твою дружину! — грубо отвечал швед.

   — Уведите его! — приказал Александр.

   — Что с ним делать?

   — Ничего, — проговорил князь, — я потом скажу.

Шведа увели, остался один Всеволожский.

   — А тебе, боярин, — обратился к нему князь, — я скажу вот что, здесь, сам видишь, много деревьев, за твоё чёрное дело, за измену Великому Новгороду, я мог бы повесить на любом из них. Я тебя нашёл в числе врагов и волен в твоей жизни, но вольности, прав и свободы Великого Новгорода я нарушать не хочу. Я отправлю тебя в Новгород к посаднику, пусть тебя судит вече! Коли оно оставит тебя без наказания, тогда будет само виновато, а накажет, тогда другие не будут следовать тебе.

Кровью налились глаза Всеволожского, горшего наказания он не мог придумать. Ему живо представилось бушевавшее новгородское вече, он, заправлявший этою толпою, направлявший её, стоит опозоренный, ждёт приговора этой оборванной голытьбы, и эта голытьба приговаривает его!

   — Вели лучше убить меня здесь! — прохрипел он.

   — Зачем убить? — проговорил князь. — Мне твоей смерти не нужно; я бы отпустил тебя совсем, но ты новгородский боярин, а я не волен нарушать ваших обычаев, пусть тебя судит сам Господин Великий Новгород.

По уходе боярина князь задумался. Всеволожский недаром очутился у шведов; вероятно, он рассказал им о его силах. Он вспомнил также намёк шведа и о больших силах.

«Не вызвали ли они их? — думалось князю. — Делать нечего, придётся из Новгорода кликнуть всю дружину!»

Он позвал дружинника, самого близкого к себе, любимого.

   — Возьми, — говорил он ему, — человек десять с собой и доставь в Новгород шведов полонённых и боярина Всеволожского.

   — Что с ними там делать?

   — Шведов пусть посадят в тюрьму, пока я не ворочусь, а боярина прямо доставь к посаднику, пусть что хотят с ним, то и делают.

   — А коли отпустят?

   — Это их дело! — отвечал князь.

   — Такого-то смутьяна да крамольника живым отпускать? — удивился дружинник. — Жалко не знал я раньше, а то пришиб бы его, чтоб он и не вставал больше, земли бы не топтал!

   — Грешно так делать-то, друже! — промолвил князь.

   — Нет, княже, не грешно, дурная трава из поля вон!

   — Ну уж я так решил, — сказал князь. — Потом, как приедешь, тотчас же отправься к Солнцеву и скажи, чтобы он, не медля, собрал всю дружину, а коли найдутся охотники, так и охотников прихватил бы с собой и шёл бы поскорее сюда.

   — Зачем, князь, нам это мужичье нужно, оно только будет мешать нам да портить дело.

   — Коли б они одни были, тогда, пожалуй, и попортили бы, а с дружиной ничего, народ они храбрый. Так так-то и сделай, мешкать нечего.

Дружинник вышел и не более как полчаса спустя двинулся по направлению к Новгороду.

Затужил Солнцев, сильно затужил, расставшись со своей зазнобушкой Марфушей. Грусть всё больше забирается ему в душу, тает он, с лица спал, не спится ему, еда на ум не идёт, сокрушился совсем.

Прошло более недели, как ушёл в поход из Новгорода князь. Солнцев совсем извёлся за это время.

Был полдень. Он сидел в своём покое смурной и скучный. Вдруг на улицах послышался шум, шаги бегущих людей, говор. Народ толпами валил по направлению к дому посадника.

   — Аль пожар где? — спросил тревожно Солнцев у бегущих.

   — Какой пожар, — крикнули ему на бегу, — князь полонённых шведов прислал!

   — Полонённых шведов! — воскликнул Солнцев. — Значит, бой был? Наша взяла? — и бросился вслед за народом.

Когда он прибежал, дружинники, сопровождавшие пленных, выезжали со двора. С радостью бросился к ним Солнцев, словно кровных родных повидал.

   — А я к тебе с княжеским приказом, — говорил приезжий дружинник Солнцеву.

   — Какой приказ? Говори!

   — На улице негоже говорить, пойдём к тебе на дом, — отвечал тот.

Он слез с лошади и пошёл рядом с Солнцевым.

   — Так побили шведов? — спрашивал дорогою Солнцев.

   — Да и бить-то нечего было, не больно много было их, — отвечал дружинник.

   — Значит, князь угадал, сказав, что это не настоящая шведская рать?

   — Вестимо, угадал, нетто он ошибётся!

   — Ну, какой же мне от князя приказ? — спросил Солнцев, входя в дом.

   — А приказ такой, чтобы ты, не медля, собрал всю дружину и шёл к князю.

У Солнцева дрогнуло сердце; не поход смущал его, а то, что он уйдёт, не видавшись с боярыней, и Бог весть, может, ему придётся сложить в бою свою голову, так и не увидев своей ненаглядной. Но делать нечего, ослушаться княжеской воли у него и в мыслях не было, только одна боярыня смущала его. Пробраться к ней, проститься он тоже нс решался.

   — Ну, что у вас творилось это время? — спросил дружинник, перебивая его мысли.

   — Что ж у нас? У нас ничего не творилось. Только вот у боярина Всеволожского жена сгибла и он сгиб, поехав разыскивать её.

При этих словах дружинник залился хохотом. Солнцев с изумлением смотрел на него.

   — Ты чему же смеёшься-то?

   — Нашли, друже, твоего Всеволожского, отыскался!

   — Как отыскался! Где же он? — спросил побледневший Солнцев.

   — Теперь-то он у посадника, я его привёз вместе со шведами.

   — Со шведами, как так?

   — А так! Он жену-то свою у шведов разыскивал. Да ведь как дрался-то окаянный, скольких наших дубиной уложил. Так князь и прислал его сюда, пускай его здесь сами вольные люди судят.

У Солнцева захватило дыхание.

   — Пришибить бы его, иуду окаянного! — прошептал он.

   — Я и то говорил князю, так нет, не захотел. Да что с тобой, на тебе лица нет?

   — Ничего, — смутился Солнцев. — Ты поотдохни маленько, а я пойду насчёт сбора дружины распоряжусь.

Он вышел на улицу и вместо того, чтобы сделать распоряжения, прямо бросился к Симскому. Боярин был поражён не менее Солнцева.

   — Ну, теперь не вывернуться ему! — весело проговорил он.

   — У вас-то на вече да не вывернуться! — с сомнением проговорил Солнцев.

   — Уж будь уверен! Все старания приложу, а уж несдобровать ему! Тогда, значит, весёлым пирком и за свадебку! — засмеялся Симский.

Солнцев только махнул рукой.

   — Я и думать об этом боюсь! — проговорил он. — Что ж, его судить, что ли, будут?

   — А то как же без суда-то! Теперь ему небось тошнёхонько. Сраму одного сколько наберётся.

   — Только сраму?

   — За то, что продал? Зачем баловать, сначала посрамят, а там с камнем на шее в Волхов.

   — Так ли?

   — Это уж у нас таков обычай.

В это время послышался набатный удар вечевого колокола.

   — Ну, вот тебе и начало, — проговорил Симский, — скоро же посадник распорядился, молодец! Ну-ка пойдём, поглядим на иуду! — добавил он, надевая шапку.

Оба торопливо направились на Ярославов двор. Народ со всех сторон спешил туда. Наконец колокол смолк, на лестницу поднялся посадник, за ним, потупив голову, Всеволожский. Смутная надежда на спасение не оставляла его.

Посадник взошёл на помост и отвесил на все четыре стороны поклоны. И стало так тихо, что можно было услышать малейший звук.

   — Вольные люди Великого Новгорода, — заговорил посадник, — великий позор и срам обрушился на нашу голову. Сегодня у нас обрёлся иуда — предатель. Как тот продал Христа, так наш продал ворогу Святую Софию. Сегодня князь прислал с полонёнными шведами, коих он разбил, и боярина Всеволожского. Боярин этот был у шведов и дрался с княжескими дружинниками, шёл против Великого Новгорода. Может, такой срам и бывал у нас, только на моей памяти теперь первый. Берите его, — продолжал посадник, указывая на Всеволожского, — и судите. Как порешите, так тому и быть.

Посадник кончил. Толпа замерла в молчании, только множество грозных сверкающих взглядов было устремлено на предателя.

Наконец кто-то заговорил, и, как бушующее море, зарокотала многотысячная толпа. Г розное, опасное слышалось в этом рокоте. Всеволожский понял и пошатнулся, но в тот же миг решимость блеснула в его глазах, он сделал шаг вперёд.