Махкам-ака постеснялся пробиться ближе к столу, тем более что женщину было слышно и отсюда. Он оглядел зал. На длинных скамейках, поставленных впритык друг к другу, тесными рядами сидели дети. Они были болезненно бледны, большинство одеты в лохмотья, некоторые — в одежду взрослых, жалко висевшую на них. Руки, ноги и даже головы многих ребятишек перевязаны. Лица тревожны, сумрачны. Вот девочка постарше безутешно плачет, отталкивает воспитательницу, старающуюся успокоить ее. Лишь совсем маленькие, не сознавая случившегося, беспечно улыбаются. Плач, шумный говор время от времени прерывали речь женщины. Она на минуту замолкала, а потом начинала говорить еще громче:

—...Принимая под свой кров украинского ребенка, малыша-молдаванина, русскую девочку, мы раскрываем объятия не чужим, а братьям, дорогим нашим друзьям и братьям.

—Истинная правда, сестрица,— громко сказал старик из зала.

—Правильно, правильно! — поддержали старика со всех сторон.

Махкам-ака внимательно слушал и рассматривал присутствующих: люди самые разные — глубокие старики, молодые женщины, старушки. И вдруг он вспомнил про Исмаилджана. Возможно, Исмаилджан тоже здесь. Махкам-ака привстал на цыпочки, чтобы лучше видеть. Вот одна женщина опустилась на корточки перед девочкой лет четырех. Женщина достала из кармана сушеный урюк, протянула ей. У девочки засветились глаза, но она не брала гостинец, настороженно глядела на женщину. Женщина вложила урюк в руку девочки, и только тогда малышка поднесла его ко рту. Старушка справа достала из кармана конфету и отдала мальчику с рукой на перевязи. Мальчик взял конфету и здоровой рукой обнял старушку за шею. Глядя на это, Махкам-ака пожалел, что пришел с пустыми руками. «Ребенок есть ребенок... А я не сообразил. Не догадалась и Мехри...»

Вдруг кто-то прикоснулся к плечу Махкама-ака, он обернулся и увидел Ивана Тимофеевича. Махкам-ака поздоровался с ним за руку, как с давним знакомым. Он хотел расспросить его о житье-бытье, но Иван Тимофеевич, показав на цигарку, вставленную в мундштук, вышел из зала. Тем временем женщина в ватнике кончила свою речь, и тут же другая женщина, обнимая кудрявую светловолосую девочку, спросила :

—Кто записывает? С кем говорить? — Она охрипла, видимо от волнения, и покашляла в кулак.

—Пожалуйста, сюда. Документы будем оформлять здесь,— громко объявила женщина, произносившая речь.

Махкам-ака подумал: «Директор детского дома». Так оно и было.

В зале поднялся шум. Все ринулись к детям и, взяв за руку мальчика или девочку, старались побыстрее подойти к столу директора.

Махкам-ака прежде всего решил найти Ивана Тимофеевича. Тот либо еще курил, либо уже вернулся в зал и стоял где-то впереди.

Рядом с Махкамом-ака нарядная, пышная женщина спорила с мужем.

—Ребенок должен быть красивый, приятный,— горячо убеждала она его.

—Возьмем-ка вон того,— показал муж на худощавого мальчика лет шести.

—Да вы что?! Он ведь совсем рыжий! Да и хилый... Лучше уж взять девочку или вон того мальчика, миловидненький какой!

Женщина, не дожидаясь ответа мужа, пошла к « миловидненькому». Она протянула к нему руку, но оказавшийся поблизости веснушчатый, невзрачный мальчик рванулся к женщине, подумав, что она направлялась к нему. Мальчику стало не по себе, когда он понял, что рука женщины протянута к соседу. Он понурил голову, опустил глаза и отошел. А женщина, ничего не заметив, присела на корточки и принялась расспрашивать другого ребенка.

—Как тебя зовут?

—Сережа,— ответил мальчик.

—Ой, какой ты грязный! — Женщина белыми, с ярким маникюром пальцами сняла с головы мальчика пилотку, надвинутую до бровей, поправила ему волосы.— Ничего, ничего... Посмотрите,— обернулась она к мужу,— какие у него красивые глаза... Возьмем?

—Ладно,— безразлично согласился муж, разглядывая мальчика.

—Что вы так мямлите? Говорите как следует. А то свалите потом на меня: сама, мол, выбрала!

—Сказал же: ладно! Что еще говорить? Ну, возьми! — рассердился мужчина.

Женщина быстро выпрямилась. Швырнула пилотку на пол и вдруг громко зарыдала.

—Хотя бы здесь не обижали меня! Разве я хотела этого?..— бормотала она сквозь слезы.

Чувствуя неловкость перед окружающими, муж взял ее за локоть, начал утешать, голова жены упала ему на грудь.

Махкам-ака наблюдал эту сцену, но не понял, что произошло. Сережа поднял с пола свою пилотку и испуганно, не отрываясь, смотрел на женщину. Воспитательница услышала плач и быстро подошла.

—В чем дело? Что случилось? — спросила она, обращаясь к мужчине.

—Нет, просто...— больше ничего и не смог выговорить муж.

Жена резко подняла голову, обернулась и, увидев воспитательницу, снова залилась слезами.

—Какое надо иметь сердце, чтобы не заплакать, глядя на них, ападжан! — сказала она, положив руку воспитательнице на плечо.— Прелестные дети...

—Что же поделаешь! Война! Вы хотите усыновить ребенка?

—Да, да, вот этого... Как же тебя зовут?

Мальчик стоял, опустив голову, молчал.

—Эй, я тебя спрашиваю,— резко сказала женщина.— Ведь только что ты называл себя...

Воспитательница присела на корточки, взяла мальчика за руку, и тут он заплакал.

—Не плачь, сыночек! Видишь, пришли за тобой, хотят взять тебя в сыновья. Поведут тебя домой. Хорошенько помоешься, оденешься... Верно, дядя? — Воспитательница обернулась к мужчине.

—Да, да,— сказал муж, с опаской взглянув сначала на мальчика, затем на жену.

—Скажи-ка, как тебя зовут, миленький мой,— мягко уговаривала воспитательница, поглаживая ребенка по голове.

—Сережа,— с трудом выдавил из себя мальчик, не в силах успокоиться и вытирая слезы скомканной пилоткой.

—Да, да, Сережа. Ведь он так назвал себя. Ну, как, пускай запишут, что ли? — оживилась женщина, обращаясь к мужу, точно и не рыдала минуту назад.

—Сказал же — да! Зачем переспрашивать без конца. Берем! — Муж сердито сдвинул брови.

Махкам-ака наконец услышал что-то определенное от мужа, который до сих пор был очень нерешителен и вял. Но жена не сдавалась.

—Потише, что это вы так! — сказала она недовольно, тоже насупив брови, и добавила, протянув руку к мальчику: — Ну, пошли, Сережа.

Настроение у Махкам-ака испортилось. Женщина была неприятна ему. Хорошо, что воспитательница вмешалась, иначе он не выдержал бы, сказал крепкое слово этой паре. «О боже, она еще сетует на чью-то жестокость! А сама какая!» Размышляя, Махкам-ака заметил, что хромая старушка направилась к плачущему веснушчатому мальчику. Приблизившись, она достала из кармана леденцового петушка, но руку за конфетой протянула девочка, стоявшая рядом с мальчиком, и старушка заговорила с ней. Веснушчатый мальчик закрыл лицо руками и отвернулся к стене.

Махкам-ака подошел к мальчику, опустился на корточки и взял его за руку.

—Не плачь, сынок,— мягко сказал он и, развязав поясной платок, начал вытирать слезы мальчику.

—Я и не плачу,— пробормотал мальчик сквозь слезы.

—Вот молодец! Мужчина не должен плакать... Как тебя зовут?

—Витя.— Мальчик взглянул на Макхама-ака.

—Молодец, Витя, оказывается, ты хороший мальчик. Пойдешь к нам?

Витя молчал, не зная, что сказать.

—Пойдем, сынок. Если понравится, останешься, если не понравится, сам обратно приведу,— улыбался Махкам- ака.

Грустное лицо мальчика чуть повеселело, но на Махкама- ака он смотрел еще как-то недоверчиво и теребил конец поясного платка, который остался у него в руке.

Махкам-ака ждал.

—Хорошо, пойдем,— сказал Витя тихо.

Около стола директора Махкам-ака увидел Ивана Тимофеевича. На руках у него была болезненная девочка лет четырех с перевязанной головкой.

—Поздравляю, Вахаб-ака.

—Спасибо, спасибо... Вот нашел внучку свою.

—Правда? Вот это да! — обрадовался Махкам-ака.

Иван Тимофеевич помрачнел и подмигнул кузнецу незаметно для девочки.

—Превосходно, превосходно! — Махкам-ака ласково погладил девочку по голове.