—О, бедняга... Значит, есть и такие, что приезжают? — У Кандалат-биби в глазах впервые мелькнул живой огонек.

—Конечно! И Сираджиддин вернется.

—Да сбудутся ваши слова! Пришло бы хоть письмо,— сказала, утирая слезы, Кандалат-биби.

—А вы не пробовали написать командиру? — спросил Абдухафиз, думая о том, что вряд ли хватит у них сил сообщить этой несчастной женщине о новом горе.

—Нет. А как это сделать, кому писать, Абдухафиз?

—Надо писать по тому же адресу, но на имя командира части. Дайте адрес, я сам напишу.

—Спасибо, сынок, хорошо, что ты у меня есть.— Кандалат-биби, не вставая с места, отвернула край кошмы, достала несколько конвертов, и отдала Абдухафизу.

Ариф-ата незаметно бросил взгляд на Икбал-сатанг, как бы спрашивая: «Мне начинать или вы сами?» Та прикусила губу и слегка качнула головой, что означало: «Я не могу». Ариф-ата нервничал, не зная, как подступиться. Сейчас самое время, а то Кандалат-биби вот-вот заговорит о муже и о том, что от него тоже нет писем. Тогда будет еще труднее.

—Я говорю, вашей дочери так уж было написано на роду,— начал Ариф-ата издалека,— она достойна попасть в рай, янга. Словно русалка, попавшая в рай, она...

—Лучше бы мне лечь в могилу вместо нее... Не верится, что она умерла, кажется, вот-вот войдет в калитку, улыбнется...— Крупные слезы опять потекли по впалым щекам бедной женщины.

—Не горюйте, янга, что поделаешь!.. От Шахабиддина, кажется, давно нет писем? — решился наконец Ариф-ата.

—Да! — сказала Кандалат-биби.

—Что ж, янга...— Ариф-ата с трудом подбирал слова.— Дай аллах вам терпения, выдержки. Будьте крепки как сталь. Мы пришли к вам, услышав одно известие...

— Значит, правда? — угасшим голосом произнесла Кандалат-биби и низко опустила голову.

Ариф-ата с удивлением посмотрел на Абдухафиза. Икбал-сатанг тоже ничего не могла понять. О чем она? О какой правде говорит?

—Да что ж вы молчите, пачча? — спросила Кандалат-

биби, не меняя напряженной позы.

—Нет, это самое... Вы слышали что-нибудь? — растерянно выдавил из себя Ариф-ата.

—Слышала... Значит, и вам пришло письмо?

—Пришло,— развел руками Ариф-ата.

—От кого? От того же пулеметчика?

—Нет. От самого командира.

—Похоронная? — Кандалат-биби подняла в короткий миг еще больше осунувшееся лицо. Потом она снова резко уронила голову на грудь. Из глаз покатились слезы.

Шли минуты, но женщина сидела неподвижно. Все молчали. Наконец Кандалат-биби выпрямилась, снова подняла край кошмы, достала письмо. Абдухафиз взял его, начал читать про себя. Кандалат-биби сжала руки и, казалось, забыв, что у нее люди, не обращаясь ни к кому, запричитала:

—И в чем же я провинилась... Не сказав ни слова, отец и дочь... Точно сговорились... Уж раз сговорились, что ж меня-то оставили, взяли бы с собой...

—Не убивайтесь, апа, сейчас такое горе у многих. У вас есть сын. Пусть он будет жив-здоров! И вы свое здоровье поберегите! — не выдержав заунывных причитаний, воскликнул Ариф-ата.

—Ой, на что мне здоровье? Кому я нужна? Пусть аллах пошлет мне скорую смерть,— с отчаянием проговорила Кандалат-биби и перестала причитать.

Прочитав письмо, Абдухафиз глубоко вздохнул и положил конверт рядом с Кандалат-биби. Ариф-ата держал в руке похоронную, не зная, отдать бумагу вдове или повременить немного.

—Есть у Шахабиддина две сестры,— тихо заговорила Кандалат-биби, взяв себя в руки.— Обеих он сам выдал замуж, обеим заменил отца. Их мужья и дети тоже на фронте. Я еще не говорила им ничего. Теперь нет другого выхода... О аллах, придется и им перенести горе!

Погрузившийся в глубокое раздумье Ариф-ата сидел, не отрывая взгляда от похоронной, и перед его глазами стоял Шахабиддин. От слов женщины у старика сжалось сердце. Какая выдержка! Сама перенесла одно за другим два несчастья, а еще жалеет сестер мужа...

Икбал-сатанг и Абдухафиз молчали. Что они могли сказать? Не было на земле слов, способных утешить несчастную женщину.

—И народу бы надо объявить о его смерти, оплакать, как полагается, покойника...

Кандалат-биби не могла больше говорить, снова умолкла. Опять наступила гнетущая тишина. Абдухафиз тайком глянул на Арифа-ата. Тот, в свою очередь, сдвинул брови и выразительно посмотрел на Абдухафиза. Этот взгляд Абдухафиз понял так: пусть выскажется, пусть отведет душу, нам спешить отсюда не следует.

—Пачча,— снова послышался печальный голос Кандалат-биби,— как это сделать, как поступить, когда покойника нет дома?

—С муллой Шахабиддином мы были как родные братья. Пусть его нет с нами, все равно надо проводить его на тот свет. Соберемся, помянем. Это наш долг и обязанность. Сам возглавлю поминки, как сумею.

—Спасибо вам. Вот, оказывается, что значит иметь добрых друзей. Я поняла это, когда постигло меня горе. Вроде ничего я не сделала хорошего людям, а все — стар и млад — приходят, навещают.

Абдухафиз громко проглотил слюну и перевел дыхание. Словно язык прилип к горлу у Икбал-сатанг. Только Ариф- ата, тяжело вздохнув, несмело сказал:

—Вам бы кого-нибудь из эвакуированных взять к себе.

—О, я бы рада! Сама не решилась сказать об этом. Есть же, наверное, еще неустроенные люди... Может, такую, как я, старушку... Все равно кого...

—Мы подумали, что вы в таком горе, не до того вам.— Ариф-ата заговорил увереннее, ободренный словами самой Кандалат-биби.

—До того или не до того, а это лучший выход, пачча. Вон сколько комнат пустует. Не забирать же мне их с собой в могилу...— взволнованно сказала Кандалат-биби.

—Подумаем, хола,— успокоил ее Абдухафиз.

—Я согласна, а вы уж поступайте как угодно. Спасибо вам... Да, Абдухафиз, когда будет какой-то ответ от командира моего Сираджиддина, сообщи, пожалуйста, сразу.

—Обязательно, хола. А письмо напишу сегодня же.

—Дай аллах тебе счастья в жизни, сынок!

Все встали с места. Ариф-ата прочитал краткую молитву. Кандалат-биби, склонившись, сложив руки на груди, снова застыла. Заныло ее сердце, чуть отогретое дружеским теплом. Она опять осталась одна...

Домой возвращались молча. Ариф-ата шел по дороге; Абдухафиз, постукивая костылями, шагал по тротуару, а где- то позади медленно, устало плелась Икбал-сатанг.

В конце улицы Ариф-ата внезапно остановился и так глубоко вздохнул, что Абдухафизу показалось, будто рядом

фыркнула лошадь.

—Честь и хвала... Откуда у человека столько выдержки, а?

—Я тоже поражен, отец.— Абдухафиз прислонился к

столбу, разминая затекшую руку.

—Оказывается, она все знала, а мы тут ломали голову, как ей сообщить о муже,— промолвила, подходя, Икбал- сатанг.

—Как вынести такое? — заговорил Ариф-ата.— Я знаю Кандалат-биби с того дня, как она вошла в этот дом. Она была всегда неуравновешенной, часто волновалась без повода. Бывало, покойный Шахабиддин чуть задержится в чайхане, она тут же начинает нервничать. Шахабиддин знал это и всегда спешил домой. Помнишь, Абдухафиз, составляя подворный список, мы поздно вечером заходили к Кандалат- биби?

—Да, в тот вечер, когда провожали Батыра...

—Ну, вот. Кандалат-биби сидела тогда у порога, ожидая дочь. Ведь знала, куда и с кем ушла Салтанат, а готова была уже бежать в милицию, сообщать, что дочь пропала. Мы тогда так ей и не сказали, зачем пришли, наврали и ушли,

обманув, как маленькую...

—Надо будет скорее поселить к ней кого-нибудь. Слышите, Икбал-сатанг? — Абдухафиз обернулся к Икбал.

—Слышу, слышу. Через три-четыре дня, говорят, еще люди прибудут.

Они двинулись дальше.

—Если найдем подходящую женщину, это поддержит ее... Абдухафиз, а кто написал ей о гибели мужа? — спросил Ариф-ата.

—Солдат по фамилии Кулаковский. Они с Шахабиддином-ака были пулеметчиками. Пишет, что во время боя осколок мины попал Шахабиддину в голову.

—О аллах! В голову?

—«Мы,— пишет солдат,— были с ним назваными братьями, собирались после войны вдвоем приехать в Ташкент». Шахабиддин часто повторял имена жены, сына, дочери. Сам этот парень отнес тело Шахабиддина в березняк, похоронил его вместе с боевыми товарищами. В конце письма Кулаковский написал, бедняга, и о своем горе.