Отсек был настолько тихим, что удары инструментов при работе на палубе звучали здесь, словно грохот рвущихся глубинных бомб. На глубине при столь малой скорости, с какой двигалась сейчас подводная лодка, не слышно было даже обычного журчанья воды, переливающейся через надстройку и решетки палубного настила. Доносилось только приглушенное гуденье винтов и слабое жужжанье вентиляторов. Временами эти звуки перемежались с жалобным писком мотора, когда рулевой перекладывал руль.

Неожиданно в думы подводников ворвалось сообщение, переданное по радиотрансляции: «Старпом приказал положить руль вправо и лечь на прежний курс».

И тут они услышали новый звук, таинственный и зловещий. Он пришел откуда-то из-за борта и слышался позади и чуть выше боевой рубки. Казалось, будто о борт корабля трется какое-то гигантское чудовище, покрытое чешуей. Непрерывно и страшно, как от дикой боли, визжал корпус подводной лодки. Невольно представлялось, что это огромный морской змей, поднявшись с океанского дна, со скрежетом скользит по стальной обшивке, отделяющей подводников от моря.

Этот звук заставил окаменеть всех. Холодные мурашки побежали по коже, и лица покрылись потом. Бешено бились сердца, вены, вздувшиеся на шеях, дрожали, словно живые существа. Минреп невидимого «горшка дьявола» задел корпус подводной лодки позади боевой рубки. И теперь, когда «Тиноса», содрогаясь всем корпусом, ползла вперед, минреп терся о ее борт.

У всех перехватило горло, и никто не смог бы вымолвить ни слова, если бы даже захотел.

Минреп продолжал пронзительно скрежетать, скользя вдоль борта. Старший помощник и вахтенные в боевой рубке, первыми услышавшие скрежет, безмолвно молились, чтобы противоминное устройство, ограждающее кормовые рули и винты, не дало минрепу зацепиться за них.

Время шло. Наконец, когда истекла уже, кажется, вечность, скрежет прекратился. Смит понял, что «Тиноса» освободилась от этой проклятой мины и ее минрепа. Вытащив из кармана носовой платок, он вытер с лица холодный, липкий пот.

В этот-то момент Дик Латам и влез через люк центрального поста в боевую рубку. По пути из каюты, если можно назвать каютой ящик в полтора на два с половиной метра, он заметил, что люди как-то притихли, но не обратил на это особого внимания. В конце концов они впервые в жизни проходили под минным заграждением.

Дик бросил взгляд на экран гидролокатора — он чист, не слышно и «звонков дьявола». Понятия не имея о только что скрежетавшем минрепе, Латам весело произнес:

— Отлично, Снаффи! Я вижу, все идет нормально.

— Еще бы! — воскликнул Смит. И перед его мысленным взором молнией промелькнуло несколько последних секунд. — Да, командир. Все отлично, если не считать мин. Одна из них только что салютовала нашему юту.

Так как было уже без четверти двенадцать, то есть время смены вахты в боевой рубке, Латам, кивнув своему старшему помощнику, произнес обычную фразу: «Я сменяю вас, сэр».

Смит был слишком поглощен утренними событиями и слишком возбужден, чтобы после избавления от смертельной опасности думать об отдыхе. К тому же преодолевать минные заграждения приходится не так уж часто, возможно, этот случай никогда больше не повторится, а потому Смит решил остаться в боевой рубке и вести прокладку, пока «Тиноса» будет форсировать минные заграждения в проливе.

Как рассказывал Латам, «Тиноса» прошла еще через три линии мин, больше не задевая за минрепы.

Минное заграждение в Западном проходе состояло из четырех ровных линий мин. Линии отстояли друг от друга примерно на 900 метров. Минный интервал равнялся 45 метрам. Гидролокатор действовал настолько четко, что можно было видеть и наносить на карты одновременно четыре-пять мин.

Переход «Бауфин» прошел без приключений. Ночью и ранним утром, перед тем как погрузиться на весь день для форсирования Западного прохода, командир подводной лодки Алек Тайри был встревожен появлением противолодочного дозора противника на южной стороне пролива. К счастью, противника удалось обойти севернее, и «Бауфин» не пришлось погружаться раньше времени. Этим она выгадала два часа для подводного хода, который, как уже знал Тайри, займет довольно много времени.

Излагая подробности преодоления минного заграждения, Тайри рассказывал:

«После погружения я приблизительно рассчитал время, когда мы должны будем встретиться с минами. Не хвастаясь, скажу, что только я и гидроакустик по фамилии, помнится, Бенсон, были лучше других подготовлены к обнаружению мин с помощью гидролокатора. Поэтому я назначил Бенсона на вахту с 08.00 до 12.00, то есть на часы, в которые, как я считал, должны появиться мины.

Около 07.00, поднявшись в боевую рубку, я пристроился в удобном местечке, чтобы все видеть и слышать «звонки дьявола». Там я оставался до самого обеда. Еще до форсирования пролива я решил идти на большой глубине. Сейчас я не помню, какой она была — то ли 45, то ли 55 метров. Во всяком случае, я чувствовал, что глубина — наша лучшая ставка, так как если бы гидролокатор вдруг отказал, мы имели бы больше шансов избежать встречи с минами. Я помню, что от напряжения подскочил, когда в 10.00 мы установили первый контакт с ними. Их было так много, что, казалось, они выставлены без всяких интервалов. Мы успели изменить курс на 25–30°, затем положили руль на противоположный борт и начали поворот на прежний курс.

Ничего не случилось, и мы свободно вздохнули. Минрепы не царапали бортов нашей подводной лодки, но мы помнили, что проходим линии мин. Через 20 минут мы оставили позади еще одну линию.

Прошло еще 30 минут. У нас все в порядке. Бенсон, простояв длительное время без смены, совсем выдохся, и я сменил его. Вскоре весь личный состав узнал, что мы миновали первые две линии мин. В том же напряжении мы провели остаток дня, но ничего больше не случилось.

Около 19.00 мне стало ясно, что мы прошли пролив, и я спустился вниз перекусить. Насколько я помню, мы всплыли в 20.45 или в 21.00. Едва я поднялся на мостик, как вымок насквозь, — море оказалось на редкость неспокойным. Мы должны были избегать активных действий на пути в свой район. Поэтому я спустился вниз, принял душ, впервые за весь поход облачился в пижаму и, до предела измученный, проспал всю ночь напролет. До утреннего погружения я не успел отдохнуть и, не выходя на мостик, приказал погружаться, а сам завалился на койку и проспал почта до полудня.

Я бы не сказал, что на протяжении перехода нам не пришлось натерпеться страху. Все было. И я успокоился только тогда, когда мы форсировали минное заграждение и достигли в Японском море вод с большими глубинами. Гидролокатор работал отлично и не заставлял нас волноваться понапрасну. Он давал гораздо меньше ложных контактов, чем во время боевой подготовки и в Сангарском проливе».

Кроме Оззи Линча, только Боб Риссер погрузился в Западном проходе на перископную глубину и прошел над минами, изредка наблюдая за поверхностью в перископ. Переход «Флайинг Фиш», судя по рассказу Риссера, был суровым испытанием для всей команды. Вот что я узнал от него:

«Мой старший помощник Барк и я чередовались, неся вахту в боевой рубке. Мы погрузились в 03.01 утра. Около 08.40 установили контакт с первой миной. Вскоре получили еще несколько контактов с минами, находившимися на близком расстоянии с правого борта. Следующая серия контактов появилась в 10.40, а с 11.38 до 11.50 гидролокатор вновь стал периодически сигнализировать о минах.

В 17.28 мы вынуждены были поднять перископ, чтобы определиться по острову Каминосима. Примерно через час появился маленький пароходик, который, отчаянно дымя, пересекал наш курс с северо-запада на юго-восток. Пройдя у нас по носу, он вдруг развернулся на 180° и вскоре исчез за горой.

В 20.50 мы были уже в Японском море, где бушевал шторм. Теперь, когда я оглядываюсь на все эти испытания, тот день кажется очень далеким. Многое, конечно, уже позабылось. Хоть это и было серьезное испытание, но я все же не могу считать этот день самым волнующим из дней, проведенных на «Флайинг Фиш»».