И теперь, взяв слово, Минц говорил о том, что уже успела дать Советской власти новая экономическая политика.

— Капиталисты считают, что нэп — это результат нашей слабости. Нет, это свидетельство нашей силы. Лишь сильный может позволить себе такое отступление. Отступление, конечно, временное. Ошибочная оценка этого нередко приводит к безрассудным шагам. Поэтому скажу вдобавок к тому, что сказал командир корпуса, — держите порох сухим, а сознание ясным...

После выступления комиссара Примаков обратился к комбригу Григорьеву:

— Петр Петрович, расскажи, как твои казаки добивали батьку Махно. Ваш опыт может пригодиться товарищам.

Среднего роста, худенький, с темным, загоревшим лицом, поднялся лежавший на траве комбриг Григорьев.

— Что я вам скажу, товарищи, — переступая с ноги на ногу, начал он. — Гонялись за батьком, дрались, воевали, били его, бил и он нас, чего скрывать... а все же мы пристукнули его банду. И это сделали наши хлопцы — первый полк. Недешево обошлось нам это. Потеряли комиссара Кулика — хороший был товарищ. Погиб он с честью, в сабельной схватке. И других потеряли. В один день одних командиров одиннадцать человек: Зарубили гады Павлушку — моего братишку. Да, так вот, самые страшные бои были тридцатого июня под Беседовкой и Грилевкой на Полтавщине. Махно хотел передохнуть:  гнали мы его и даем и ночью. Выставил пулеметы, понастроил баррикад. Двинули мы нашу пехоту. Она нажала крепко, часть банды кинулась на Беневку. Оттуда вылетел с конным дивизионом Иван Никулин, заставил их принять бой. Другая группа махновцев бросилась на фланг Никулина. Хорошо, что вовремя подоспел Владимир Примаков с дивизионом. Но тут появился сам Махно с тачанками. Под прикрытием пулеметов анархисты двинулись в атаку. Выручил товарищ Петкевич — вовремя ударил картечью из пушек. Но, видя трудное положение, Махно снова атаковал. И тут его конница сшиблась со всей нашей конницей. Банда не выдержала, побежала. И вдруг убегавшие махновцы повернули. Самые отчаянные сделали еще одну попытку, будто понимали, что это для них уже последний из последних боев, что больше уж не гулять их бандитским шайкам по Украине. Они бросились в яростную атаку, но и наши хлопцы шибко разъярились. Не пощадили никого. Убежал лишь Махно с кучкой приближенных. Пулеметы, обоз достались нам. Взяли знамя... Ходил тогда с нами и замкомвойск Эйдеман. Ему и передали эту черную «святыню» махновцев...

К сожалению, в некоторых исторических трудах и кинофильмах искажается правда о разгроме Махно. При чтении таких работ и просмотре таких фильмов поневоле возникает в памяти образ дореволюционного полтавского мороженщика Романова. Стаканчик с трехкопеечной порцией мороженого он подавал с «шапкой», но зато внутри посудины было полно «фонарей».

Исторические труды с солидными «шапками», но изобилующие «фонарями», не давая правдивого описания событий, вызывают лишь чувство досады.

Нигде еще не сказано, — а сказать надо, — что войско Махно перестало существовать в результате энергичных действий истребительного отряда червонных казаков  комбрига Петра Григорьева (комиссар Александр Сашков).

В Литине, еще до маневров, мы получили следующий документ:

«ПРИКАЗ

по 2-ой (17-й) кавалерийской дивизии Червонного Казачества

г. Летичев

8 августа 1921 года

№ 052

§ 1. Объявляется приказ командующего всеми вооруженными силами Украины и Крыма № 1928 от 16.7 с. г.

Почти все истребительные отряды, выделенные для ликвидации Махно, действовали нерешительно... Исключение в этом отношении составил отряд т. Григорьева, неотступно преследовавший банду... Приказываю всех отличившихся вместе с командиром отряда Григорьевым представить к боевым наградам. Командвойск Украины и Крыма Фрунзе. Начальник штаба Сологуб...

§ 3. Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях и командах и ввести в действие по телеграфу».

За окончательный разгром банды Махно 48 командиров и казаков первого полка, в том числе и комбриг П. П. Григорьев, были награждены орденом Красного Знамени. Из награжденных ныне проживают в Москве Андрей Иванов, вынесший с поля боя смертельно раненного комиссара полка Ивана Кулика, и в Днепропетровске — Петр Скугаров, бывший помкомиссара полка.

Григорьев, рассказывая о схватке с Махно, упомянул своего брата Павла. Зарубил его махновский сотник Пивень. Их, Пивней, было два — старший и младший. Служили у Петлюры, затем, поняв, куда клонится победа, перешли к нам. Старший еще долго донашивал петлюровский синий жупанчик. Казаки, изучив его слабость, шутили: «Пивень, конечно, птица не водоплавающая, а водкоплавающая».

В Горловке в феврале 1920 года оба Пивня ограбили шахтерскую кассу. Уличен был младший. В Горловке же его расстреляли. Старший попробовал было взбунтовать казаков. Когда был отдан приказ о выступлении, кое-кто стал шуметь: «Сначала надо похоронить человека». Григорьев скомандовал: «Кто хочет бить Деникина — со  мной, кто хочет хоронить бандита — оставайся». Все пошли за комбригом. Спустя неделю в районе Гуляй-Поля старший Пивень перебежал к Махно. Прошло больше года... На поле боя под Хоружевкой махновский сотник Пивень носился на коне с криком: «Даешь Григорьева!» Искал он Петра Григорьева, а налетел на Павла. Зарубил его, но тут же был посечен казаками 1-го полка...

С маковского плато мы вернулись в полк под вечер. У штаба, кого-то поджидая, стоял скучноватый Скавриди. Когда Бондалетов, забрав лошадей, увел их во двор, штаб-трубач подошел ко мне. Кусая губы, с дрожью в голосе сказал:

— Мы думали, что наша беда — это все, а полк — это так себе, мелочь. Сейчас мы поняли: полк — это таки да, все, а наша беда — тьфу, пустячок. И мы не потеряли еще совести своими жалобами портить людям такой праздник. И пусть не думает Прожектор — не клопы мы, а люди! Братва постановила молчать! — закончил Скавриди.

Наконечный из полка уехал. На его место мы нашли скромного и знающего свое дело товарища.

После осенних маневров войска вернулись к местам прежних стоянок. Наш полк снова разместился в Литине и в окружающих его селах. Началась обычная воинская жизнь.

Казаки несли службу, вылавливали в лесах петлюровских головорезов, помогали крестьянам в уборке хлеба. На овсе нового, богатого урожая быстро поправлялись наши кони.

Но осенняя благодать длилась недолго. Нэп и голод в Поволжье вскружили кое-кому голову за кордоном. Науськиваемая Парижем и Лондоном, подозрительно копошилась военщина за Збручем и Днестром. Недобитые  паны-атаманы, «рыцари разбойного промысла», вынашивали новые планы вторжения на Украину. В зарубежной печати открыто писалось: «Петлюра готовит поход», «Ему обеспечена помощь Запада». А пан Скирмунт — министр иностранных дел в правительстве Пилсудского — в ответ на предостерегающие ноты Москвы и Харькова заверял, что петлюровщина в Польше не существует, что слухи о новом ее походе ложны.

Тем временем генерал-хорунжий Юрко Тютюнник, как стало известно потом, потрясая письмом Мордалевича, всячески торопил Петлюру:

— Что же, пан головной атаман, будем ждать пока все наши вожаки переметнутся? Волынить, пока большевицкая зараза не заберется в Калиш, Ланцуту, Стрижалково, в казацкие лагеря? Мало Мордалевича, Братовского? Тянуть, пока провалится новый атаман Крюк? С кем мы тогда подымем Украину?

В Тернове — петлюровской «столице» в Польше — Братовский слышал о каком-то таинственном атамане Крюке. Но когда он спросил о нем Чеботарева, тот запретил ему допытываться, кто такой Крюк и в какой зоне он атаманствует. Видать, на эту птицу делалась серьезная ставка, если даже ответственным агентам не положено было о нем знать. «Кто бы это мог быть?» — ломал себе голову резидент пана Фльорека и Чеботарева, рассказывая нам обо всем этом.

Тревога генерал-хорунжего, долго вынашивавшего безумный план похода на Украину, не была напрасной. Сведения с Правобережья говорили о многом. Народ уже давно не слушает призывов самостийников.