Один из крестьян, назвавшись драгуном старой армии, сообщил, что в Старую Гуту прискакал на взмыленном коне сотник Антончик и хвалился перед своими, что остатки 8-го полка разбежались и что 7-й полк, узнав об этом, в полном беспорядке бросился тикать из Комаровцев в Бар...

Окруженный плотным кольцом слушателей, с лошадью в поводу, Александр Мостовой, насупив брови, спросил, обращаясь к Запорожцу, из-за спины которого торчало ребристое тело «льюиса»:

— Ну ты, Максиме, труженик пулемета, верно, помнишь загадку про три буквы — «пе», «ка», «пе»?

— То, что написано на трофейных вагонах?

— Эге, — ответил Мостовой.

— Это даже наш малютка Ваня знает. По-ихнему значит: «Польска колея панствова», а по-нашему: «Пилсудский купил Петлюру», — бойко отрапортовал лякуртинец.

— А я вот задам вам, товарищи, другую задачу. Что такое четыре «пе»?

— «Пилсудский погоняет — пролетарий пропадает!» — предложил свою разгадку Бондалетов.

— И это неплохо, — улыбнулся секретарь партбюро, — но ты не угадал, Иван.

— «Пролетарий, подымайся, пока не поздно!» — попытался расшифровать значение четырех «П» Ваня Шмидт.

— Отставить! — строго посмотрел на Малютку Олекса Захаренко. — В твоем ответе лишнее «не».

— «Паника пристала — пиши пропало!» — выпалил Семивзоров. — Вот такая ерундиция, как в Згарке... Шутишь, Палий, у нас этот номер не пройдет!

— Нет, товарищи, и Митрофан не угадал, — Мостовой обвел слушателей суровым взглядом. — Четыре «пе» — это вот что значит: Пуанкаре, Пилсудский, Петлюра, Палий. Мой батько, когда драл меня, приговаривал: «Сыпь гуще в зад, чтоб дошло и до головы». Надо так всыпать самому маленькому «пе», чтоб и самое большое там, в Париже, за портки хваталось... А всыпка, чувствую, наклявывается...

Казалось, что, имея более или менее достоверные сведения о близости банды и ее дислокации, следовало сразу же предусмотреть меры и для атаки Палия, и для его окружения. Само собой напрашивалось решение: послать один полк в обход леса, чтобы перехватить пути отступления банды.

Но мы, тронувшись на Старую Гуту, всей бригадной колонной втянулись, в узкую лесную щель, по которой вился довольно глухой, малоезженый проселок.

Предполагалось, что, стремясь выполнить строгое требование командира корпуса, переданное по прямому проводу, Багнюк поставит впереди 8-й полк и даст ему возможность рассчитаться с Палием за Згарок. Но вышло так, что открыл движение головной полк бригады — 7-й. Так оно и должно быть — правофланговому первая чарка и первая палка. 8-й полк замыкал бригадную колонну. Конно-горная батарея следовала между 7-м и 8-м полками.

От головной сотни вперед, на Старую Гуту, ушел разъезд во главе с Михаилом Будником.

Какой-то внутренний голос подсказывал, что жестокое столкновение с Палием неминуемо. Да мы все только и хотели этого. Главное — уцепиться за банду и не дать ей уйти.

Дать ей уйти, позволить ей хозяйничать на советской земле — значит обмануть ожидания землепашцев, впервые за много лет спокойно убравших в этом году богатый урожай, значит сорвать с большим трудом налаженную работу школ, значит оживить притихшее петлюровское подполье. Это было бы равносильно признанию боевых преимуществ врага. Это значило бы расписаться в собственной никчемности.

Надо во что бы то ни стало покончить с этой бандой, сколоченной там, за кордоном, сбить спесь с опьяненных легким успехом желтоблакитников, лишить их покровителей и благодетелей всякой надежды на возврат к старому.

Но кто нанесет на этом необычном, очень тесном поле боя первый удар? Примаков нас учил, что первый успех должен быть завоеван любой ценой. Это его слова: «Своя кровь пугает, вражья воодушевляет».

Ни один из сотников не вызывал сомнений. Все четверо, находившиеся в походе, — Васильев, Кикоть, Храмков, Силиндрик — стоили друг друга. С нами только не  было уральца Ротарева. Можно ли было при данной ситуации пустить первыми латышей и башкир, которые, безусловно, не дав врагу опомниться, врезались бы в его гущу? Нет, «щирые» гайдамаки, услышав «ура» башкирских всадников, напоминавшее «алла», еще больше озлобились бы. Походную колонну полка возглавила первая сотня Васильева. Полтавчане — победители атамана Левченко, желая показать свою доблесть перед новыми товарищами, давно уже рвались в бой.

Храмков, в казачьей бурке, глядя исподлобья, сердился:

— Все-таки фундамент полка — кубанцы. Не следовало бы этого забывать, комполка. — Как обычно, свидетельствуя о волнении сотника, сильно побелел глубокий шрам на его щеке.

За Васильевым сразу двигался Храмков. Рванувшемуся вперед Кикотю было приказано идти за боевыми тачанками Они шли вслед кубанцам. Замыкала полковую колонну четвертая сотня Силиндрика.

Жан Карлович, обогнав с трудом колонну — чересчур тесной была лесная тропинка, — попыхивая, как всегда, трубкой, спросил, округлив голубые, как балтийское небо, глаза:

— А почему, например, вот пример, нас поставили в самый хвост? Червонные казаки и латыши шли голова в голову!

Старый большевик был прав. Крепкая боевая дружба связывала латышских стрелков и червонных казаков еще с тех пор, когда они осенью 1919 года совместными усилиями разгромили под Орлом и Кромами самые крепкие гвардейские дивизии генерала Деникина, рвавшегося к Москве. Боевое братство лучших соединений Красной Армии еще больше окрепло в боях за Харьков, Донбасс, Перекоп. Но в данном случае, считал я, горячих и смелых латышей более целесообразно оставить в резерве.

Мостовой, трясясь рысцой вдоль колонны, внушал бойцам:

— Помните же, хлопцы, труженики клинка, и коммунисты, и беспартийные, мы у себя дома, а палиевцы — на чужбине. Крошите подлых наймитов без разбору!

Мы двигались по сказочно красивой аллее берез и осин, хранивших еще золотисто-багряный наряд. И до  того все тихо и мирно было кругом, так беспечно порхали с ветки на ветку нарядные синички, что временами наш поход казался лишь увеселительной прогулкой, учебным маршем.

Но то чувство собранности и настороженности, которое наступает перед боем, очевидно, у каждого человека, овладело и мной. Что-то тревожное, до крайности обостряя и зрение, и слух, будоражило кровь.

Я ехал на большом гнедом Громе — подарке «желтого кирасира». Он чутко реагировал на каждое движение поводьев, толчки шенкелей, наклоны корпуса. Но Гром, при всех его положительных качествах, не обладал сноровкой и гибкостью Марии, ее тонким чутьем и, я бы сказал, сообразительностью. Другое дело Мария — на нее можно было положиться, как на каменную гору. Вызвав из строя Бондалетова, я попросил его подседлать кобылу. Почувствовав на себе всадника, она, закусив удила, понеслась вперед, обгоняя колонну.

Полки бригады все дальше и дальше втягивались в лес. Главное, чтоб противник не ушел. Надо заставить Палия пойти на сабельную встречу, навязать ему конный бой. Я полагал, что Будник вот-вот пришлет донесение и бригада, приняв возможный в лесных условиях боевой порядок, всей силой обрушится на врага.

Но жаркая схватка произошла не так, как она рисовалась в воображении. Вскоре из-за поворота узкой лесной дороги показался наш начальник разъезда со своими людьми. С перекошенным лицом, он несся таким аллюром, что не успел сдержать коня и проскочил мимо нас, бросив одно лишь слово: «Банда». Все последующие события развернулись с быстротой молнии. Приближались те «десять минут», ради которых мы неустанно «пилили» все лето.

Вдали показалась голова конного отряда. Вел колонну плотный, небольшой всадник. В синей черкеске с красным башлыком и в кубанке, размахивая клинком, широко разинув рот, он зычно кричал «ура». Этот боевой клич, подхваченный всем отрядом, вовсе ошеломил меня. «Если это палиевцы, — пронеслось в голове, — то почему «ура», а не гайдамацкая «слава» и почему у них не желтоблакитный флаг, а красный штандарт?»

Времени на размышление не было. Секунда промедления могла привести к катастрофе. Приняв твердое  решение, приказал Ратову, теперь уже бригадному адъютанту, посторониться с его штабом в кусты. Полковые трубачи сами последовали за штабными всадниками.