Рука движется! Петля за петлей разматывается; вот и вторая рука, подтянутая снизу к первой, свободна. Но они еще плохо слушаются и не могут развязать узлов на ногах. Пусть немного отдохнут, а пока нужно раздуть огонь…

Нагнувшись совсем близко к кучке углей, покрытых пеплом, человек осторожно начинает раздувать их, подбрасывая понемногу сухие листья и мелкие веточки, сгребаемые с земли.

Вспыхнул и затрещал огонек. Человек оглянулся — волки отползли в недоумении к кустам. Он протянул руку, взял круглый камень, которым дробил золотую руду, и швырнул его под куст, где светились три пары глаз, друг возле друга. Хриплый вой, треск веток. Глаза исчезли. Но звери притаились и ждут.

Теперь он развязывает свои ноги. И они отекли, не стоят. Он подползает к утесу, собирает толстые сучья и бросает в костер. Огонь жадно лижет их красными языками, разгораясь все больше. Ярко пылающий сук летит в кусты, где притаились волки; и там сухие листья, мертвые побеги, ветки дают хорошую пищу огню. Пылает новый костер, скручиваются и вспыхивают зеленые листья, и снопы искр взлетают вместе с дымом. Еще один пылающий сук летит в противоположную сторону от поляны, и там загорается третий костер. Отбегают далеко перепуганные звери, щелкают зубами.

Теперь можно отдохнуть без помехи. Человек, пошатываясь идет к ручью, захватив с собою тазик; долго пьет он, присев у воды, и освежает обожженную руку. Потом возвращается к костру с охапкой хвороста, подбрасывает его в огонь и ложится на землю под навесом утеса. Каменная стена у него за спиной, спереди костер. Огонь в кустах долго будет гореть, находя все новую и новую пищу. Можно спать до рассвета спокойно.

Мафу вернулся домой около полуночи. Мальчики спали так крепко, что не слышали, как он вошел, засветил огонь, жадно поел обильные остатки ужина, потом с лампочкой в руках залез головой и плечами в топку кана и закопал глубоко в землю под слоем золы тряпку с золотом, отнятым у вора.

«Если не этой ночью, то завтра утром лое непременно сделает осмотр нашей шахты», — решил он за ужином и принял свои меры.

Проснулись, по обыкновению, рано. Пока мальчики варили завтрак, Мафу спустился в шахту, отобрал из руды, оставленной вором у забоя, все куски с видимым золотом, вынес их на поверхность и высыпал на пустыре, в стороне от отвода, в ямку, которую прикрыл разным мусором. Таким образом, и шахта была приготовлена для осмотра надзирателя: пусть теперь ищет, где богатая жила Лю Пи!

Некоторое беспокойство внушало Мафу то обстоятельство, что со времени последнего размола руды на мельнице они приготовили мало нового кварца — куча его во дворе была очень невелика. Ведь Лю Пи и он всю богатую руду толкли и промывали в шахте, а рудоносам оставалось очень немного для выноса на поверхность. Поэтому, вернувшись в шахту, Мафу с ожесточением начал бить свою обедневшую жилу, выламывая целые глыбы кварца, который, на его счастье, стал очень трещиноват. Мальчикам за это утро пришлось три раза спускаться за рудой и выносить корзины, наполненные доверху.

Они только что высыпали в третий раз свои корзины на заметно увеличившуюся кучу и собирались отдохнуть и покурить, как их внимание привлек необычайный шум на пустынной улице. Слышны были щелканье бича, звон колокольчиков и бубенчиков и протяжные крики «и-и-и-и-и», словно приближалась большая кавалькада. Мальчуганы мигом очутились на ограде и выглянули на улицу.

К ним приближалась скорым шагом кучка китайцев, среди которых на рослом ослике, увешанном колокольчиками и бубенчиками, ехал чиновник; его можно было узнать по черной шляпе с отворотами и синей кофте с вышитыми драконами. Рядом с ишаком, бежавшим легкой рысью, семенил запыхавшийся Ли Ю, поощрявший животное гортанными криками, а иногда и ударами плети. Впереди всадника, по бокам его и сзади шли солдаты, человек шесть или семь, с копьями в руках, с луками и колчанами за плечами; на их синих грязных и рваных куртках были нашиты на груди красные иероглифы, а головы повязаны по-бабьи синими платками. За солдатами шли любопытные, человек тридцать взрослых и подростков.

Процессия остановилась у калитки. Ли Ю открыл ее и под уздцы ввел ишака во двор; за ним последовали солдаты. Любопытные остались на улице, заглядывая поверх ограды. Пао и Хун, полураскрыв рты от удивления, смотрели, как два солдата, подхватив жирного чиновника под руки, бережно спускали его на землю, словно хрупкий сосуд с драгоценной влагой.

— Где хозяин отвода? — обратился он к мальчикам, пронизывая их хмурым взором своих косо прорезанных, заплывших жиром глаз.

— Лю Пи нету, а Мафу в шахте, — ответил Хун.

— Живо беги за ним, мальчик! — скомандовал надзиратель, и Пао не замедлил исчезнуть в черной дыре. — А ты останься, — сказал он Хуну, схватив его за косичку. — Где ваша руда?

— Вот она здесь на дворе! — Хун указал на белевшую кучу кварца.

— Что так мало? Куда еще носите?

— Никуда больше не носим.

— А золото где спрятано?

— Я не знаю… Золото у хозяина, у Лю Пи.

— Обыщите фанзу! — приказал надзиратель солдатам, — Ищите в мешках, в одежде, в сухарях.

Три солдата направились в фанзу. Остальные занялись осмотром двора, тыкали копьями в землю, где она казалась им взрытой.

Не выпуская из рук косички Хуна, надзиратель направился к фанзе и с трудом протиснулся в узкую дверь. В фанзе шел тщательный осмотр; один солдат, сидя на корточках на кане, разворачивал и вытряхивал одеяла и свернутую одежду, щупал и мял валики, набитые ватой и заменявшие подушки, отворачивал цыновки, покрывавшие лежанку. Другой рылся в мешках с провизией, третий концом копья тыкал твердо утоптанную землю пола.

— В топке посмотри! — скомандовал надзиратель. Солдат сунулся к топке; там горел огонек и на треноге в большом котле грелась вода для обеда. Солдат заглянул в глубь отверстия, просунул туда копье, потыкал в разных местах золу и сказал:

— Ничего нет, та-жень.

— Выгреби всю золу, посмотри в ней, — приказал надзиратель.

Солдат стал выгребать концом копья золу из топки; другой, кончивший безрезультатный осмотр ложа рудокопов, шарил в золе руками. Надзиратель, все еще придерживая Хуна за косичку, следил за этой работой.

В это время в фанзу вошел Мафу, за которым выглядывало недоумевающее лицо Пао.

Мафу при виде солдата, шарившего в топке, побледнел и, чтобы скрыть смущение, низко поклонился и пробормотал:

— Ты звал меня, та-жень, я пришел.

— Это рабочий, Мафу! — пояснил Ли Ю, стоявший у дверей.

— Где хозяин отвода? — резко спросил надзиратель, рассерженный тем, что обыск не дал еще результатов.

— Лю Пи ушел домой, на Манас ушел. Жена его очень заболела, умирать хочет, — заявил Мафу, следя глазами за солдатами, выгребавшими золу.

— Вот как! И много золота домой понес?

— Мало-мало понес, лое. Сколько у тебя после размола получили — все взял. Лечить надо, хоронить надо, если умрет.

— А ты что без него делаешь?

— Работаю в шахте, лое.

— И золота в жиле много попрежнему?

— Совсем мало стало, лое. Обманула нас жила; едва показалось хорошее золото и снова скрылось.

— Так я тебе и поверил, негодяй. Золото скрылось, да только где-нибудь здесь, а не в жиле.

— Если не веришь, лое, посмотри сам, своими глазами, — спокойно возразил Мафу, убедившись, что солдат выгреб только золу из топки и не собирался раскапывать в ней землю. — Вот на дворе наша руда, совсем бедная, посмотри сам. Спустись к нам в шахту, осмотри жилу — нет золота. Таких кусков, как мы приносили на мельницу, больше не попадается.

— И посмотрю, сам посмотрю, — крикнул надзиратель. — Ну, что, нашли что-нибудь в золе, в мешках, в кане? — обратился он к солдатам.

— Ничего нет, та-жень!

— А на дворе? Позовите тех, кто искал на дворе!

Вошли остальные солдаты. Один из них подал надзирателю тряпку с табаком и старую трубку мальчиков, найденные в одной из щелей ограды.