— Из столовой? Да? Снизу?

— Нет… С огородов, за линией.

— А где там огороды? Нет там огородов.

— Эх, вы! Идемте покажу, хотите?

— Да…

Мы двинулись к чердачному окну, в котором мерцали звезды. Я впереди, она сзади.

— За инструментальным заводом линия электрички, так? — спросил я, оборачиваясь. — Так.

— А за линией — огороды, глядите. Я пропустил ее вперед, подал руку, и она встала на неустойчивые кирпичи и выглянула в окно.

— Видите?

— Нет.

Я выглянул и увидел за линией веселые огоньки домов. Окна горели и переливались.

— Здесь всегда были дома, — сказала Катя.

— Нет, — сказал я, — не всегда. Ветер ночной шевелит наши волосы.

— Знаете, — сказала она. — Мы пока шли здесь всюду и по лестнице… познакомились лучше, чем за весь этот день.

— Вы так думаете?

— Да… Вы сейчас совсем как школьник.

— Это в темноте.

— А вы не думаете, что мы только теперь познакомились?

— Думаю, — сказал я. — Думаю.

Она зашаталась на кирпичах и спрыгнула.

— Осторожно, — сказал я.

Она ударилась рукой и пискнула:

— Ой…

Засмеялась. Помахала рукой и сморщилась.

— Больно?

— Что вы, — удивленно сказала она. — Я счастлива…

И сразу исчезла где-то в темноте. Я шагнул за ней.

— Где же вы?

— Вот я, — сказала она.

Из темноты высунулась рука, которая искала мою руку. Я взял ее за руку. Держась за руки, мы дошли до железной двери, толстой, как в сейфе. Открыли дверь, и на чердак влетела дальняя музыка. Держась за руки, мы вышли на лестничную площадку, и музыка кинулась нам в уши. Дверь чердака закрылась за нами, как дверца сейфа, в котором как будто бы заперли что-то самое лучшее.

Мы стоим некоторое время на этой маленькой чердачной площадке, держась за короткие перила и чуть сутулясь, так как потолок такой низкий, что до него можно дотянуться. А снизу шум, свет и вскрикивающая музыка, доходящая сюда толчками.

— Как будто в космической ракете, — сказала она. — В сверхдальней. И мы приземляемся. Правда? И нас встречают. А у них уже все другое. Потому что прошло много лет. Правда?

— Не знаю. Не летал.

— А мы не раззнакомимся там, на Земле? — спросила она, поглядев на меня сбоку круглым петушиным глазом.

— Нет. Не раззнакомимся.

— Алеша!

Мы с Катей оглядываемся на голос и идем через актовый зал, полный народу. Яркие платья. Люди всех возрастов.

Женщина лет сорока улыбается, машет нам рукой, зовет. Рядом с ней аккуратный старик. Мы подходим, я пожимаю руки женщине и старику и целуюсь с ними. Мы разглядываем их, а они нас. Слышу невнятные восклицания — их и свои:

— Ну как?

— Ничего?

— А как ты? Где ты?

— Владимир Сергеевич, как вы выглядите хорошо! Маша совсем молодая! Катя, это Маша Кононова. Мы с ней учились, а теперь она сама учительница, а это мой учитель по физике, теперь директор…

— Я знаю, — говорит Катя.

— А помнишь, Лешка, какая была квартира двадцать пять, — говорит учительница, и лицо у нее растроганное. — Какая была квартира!

Она положила руку мне на сгиб локтя. А Катя стоит рядом и не знает, куда девать голые руки. Она обхватывает себя за локти и стоит, будто зябнет.

— Ты еще помнишь? — спрашиваю я.

— Ха — говорит учительница. — В ней все собирались перед войной и очень всегда орали Бывало, идешь — с улицы слышно. Твоей девушки тогда и на свете не было.

— Перед войной была, — говорит Катя.

— Да, правда, — говорит учительница.

— А теперь все стали старые — и я и Лешка, а школа все та же… Правда, Алеша?

— Шли бы танцевать, — говорит директор, тревожно поглядывая на Машу.

— Я, Владимир Сергеевич, не умею, — говорит учительница Маша. — Лешка у нас первый танцор был, а за всю школу меня один раз пригласил… Да и то я отказалась.

— Идемте, Алексей Николаевич, — говорит Катя. — Будем танцевать.

И я киваю и улыбаюсь учительнице, и высвобождаю свой локоть, и беру за локоть Катю, и веду ее танцевать. А учительница продолжает улыбаться.

Радиола гремит. Танец веселый, ровный такой. Пары танцуют легко, по-современному, и никто не толкается.

— Не люблю танцевать, — говорю я. — Только устаешь танцуючи.

— А зачем пошли танцевать?

— А как еще обнять девушку незнакомую? — спрашиваю я.

— Это называется флирт? — спрашивает Катя.

— Да, это называется флирт, — говорю я.

— Ах, я такая наивная! — говорит Катя. — А все мужчины — обманщики.

Я хохочу, и на нас поглядывают.

Музыка умолкает. Пары начинают расходиться. Только Катя стоит неподвижно у края пустого круга и не снимает руки с моего плеча.

Я смотрю ей в глаза.

— Так и будем стоять? — спрашиваю я.

— Подождем следующего танца, — отвечает Катя.

— Прелесть вы, — говорю я. — Вам это, конечно, говорили.

— Да.

— Кто?

— Ты…

— Что-то у меня голова кружится, — говорю я, — немножко.

— У меня тоже, — говорит Катя.

— Внимание! — громко говорит репродуктор над сценой. — Дорогие друзья! Радиоузел школы четыреста двадцать семь приготовил для вас сюрприз. Мы подобрали танцевальные пластинки по годам. Для каждого выпуска танец под мелодию самую популярную в год выпуска.

В зале начинают хлопать. Смеяться.

— Начинаем танцы всех выпусков, — говорит репродуктор. — Передаем модную песенку сорок первого года — «Рио-Рита»… Приглашаем на танец наших друзей, выпускников 1941 года, первого выпуска нашей школы…

Щелчок. Вступление. Тишина. Музыка. Все захлопали.

Пошла музыка. Старая, полузабытая. Печальный фокстротик, почти полечка.

— Пошли, Катя.

— Вы сорок первого?

— Да.

— Пошли.

Танцуем мы с Катей.

— Печальный джазик, не правда ли? — говорю я. — Раз-раз… раз-раз…

— Никто не танцует, — говорит Катя. — Почему?

— Раз-раз, — говорю я. — Печальная песенка.

— Алексей Николаевич, что с вами?

— Знаете, Катя, как называется эта песенка? «Не бегай по чердакам» она называется…

— Алексей Николаевич!…

— Ах, легконогая лесенка… песенка вокзала… Вы замечали, что крик паровозный похож на бабий? А, Катя?

Катя молчит. Я улыбаюсь и разговариваю:

— Ах, здравствуй, Москва. Какая ты старая стала… как постарели, поблекли девочки из нашей школы… Сколько вам лет? Двадцать четвертого года рождения? Понятно… Из вашего класса пять мальчиков в живых? А из нашего двое. Вы давно демобилизовались? В прошлом году? В 1946-м?

— …Я в сорок шестом поступила в школу, — говорит Катя. — В пятьдесят шестом закончила… Потом в институт поступила, не сразу… Какой болван придумал эту затею с танцами по годам?

— Пойдемте, Катя.

Раздаются аплодисменты. Это потому, что музыка окончилась, а мы не слышали.

— Пойдемте, Катя.

Нам хлопают со всех сторон.

— Пойдем… А куда?

Мы идем по скрипучему коридору, сзади в дверях аплодисменты гремят. Потом мы спускаемся по каменной лестнице.

— Куда мы идем? — спрашивает Катя. — Почему мы одни танцевали?

— Я покажу вам, где остальные из нашего класса, — говорю я и подвожу ее к стеклянной двери учительской. — Смотрите.

Я прикладываю руку козырьком и прислоняюсь к стеклу. Катя делает то же самое.

— Видите? — говорю я. — Они все в учительской…

— Где? — спрашивает Катя.

— Вон на доске… На мраморной, — говорю я. — Приглядитесь. Там все фамилии золотом выбиты. Весь список двух классов сорок первого года выпуска.

В лунном свете, если приглядеться, белеет доска с надписями. Но доска висит боком, и слов не разобрать.

— Вижу.

— Катя, мне пора домой… У меня завтра трудный день.

— Хорошо… Проводите меня…

— Не обижайтесь.

— Нет.

— Детка, простите меня. Я немножко сдрейфил.

— Я понимаю.

— Только сейчас понял, что мое детство и юность… в общем молодость… это уже история.

— Вы хотели о чем-то поговорить со мной серьезно?

— Я передумал, — сказал я.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: